Тяжелый том подходит к эпилогу.
Тебе не страшно? Столько умирал…
В последний раз отправишься в дорогу,
Когда, как дверь, откроется финал.

Я помню Атлантиду островную —
Цветение садов и корабли.
Я наблюдаю сложную, цветную,
Свою же жизнь в другом конце земли.

Египетские высятся громады.
Сановнику к обеду — жирный гусь.
…Мне, кроме солнца, ничего не надо —
ведь глядя на него теряешь грусть.

Базары Вавилона многолики,
Кричит надрывно продавец воды,
Бурлящий мир, шальной, многоязыкий.
Я нищ — и не боюсь слепой беды.

Я долго по законам Византии —
Златой и вещей — просуществовал.
Картины воскрешая дорогие,
Мне кажется, я там преуспевал.

Войны Тридцатилетней полыханье
Оставило отметины в мозгу.
Удар — и на последнем издыханье
Произнести молитву не смогу.

…а по иезуитским коридорам
бродил довольно мрачный человек —
не справившийся с миссией, которой
был посвящен его короткий век.

…еще открыт достаточно объемный,
порою увлекательнейший том.
…духовно — в современности бездомный —
я уповаю на небесный дом.

…его черты хранит судьба моя:
отец скончался много лет назад.
Но силу памяти давно изведал я:
Она — есть отрицанье забытья,
И я такому варианту рад.

…как папа, с нежной жадностью порой
со сковородки макароны ем…
Не в этом дело! В чем? Ответь! И твой
Привычный баритон звучит совсем
Отчетливо, спокойный и густой.
Я растревожен и, конечно, нем
В тугом силке иллюзии простой.

Ты, помню, на скамеечке сидел,
И разморило, а потом заснул.
Я двигался домой — довольно дел,
Чтоб не будить. А кто сейчас вздохнул?

…а летом мы бродили между дач
в Калуге, о насущном говоря…
…не знал тогда я норов неудач,
не тяготили дни календаря…

Обрел ли ты покой на высоте,
Немыслимой для наших малых тел?
Духовные сады во красоте
В благоуханье истины узрел?

Твой знак сияет тихо надо мной.
И на пересечении дорог
Хочу тебя спросить — скажи, родной:
Есть от меня на этом свете прок?

Красные, желтые, серые стены таят
Сумму судеб, повседневность и праздники тоже.
Вечером окна — концерт цветовой. На маяк
Дальний луна, осознаешь внезапно, похожа.
Пестрые окна! Тут охра, серебряный блеск,
Шторы текущие, толстый ленивый котяра.
Утром дворы вызывают иль нет интерес?
Есть для прогулок в квартале просторы бульвара.
А во дворах — все газоны, настурции тут,
Или анютины глазки, что тоже красиво.
Вот и фонтан, и прозрачные струи поют,
Жалко, не слышу, но вижу из окон квартиры.
Вот стадион, где футбол, то есть крики и гам.
Есть антикварный салон — в нем сияют картины.
Хочешь — глазей. По карману ли живопись нам?
Старенький дом. Обветшал. Облупились карнизы.
Есть кинотеатр в квартале. Индийские нас
Вряд ли сегодня влекут мелодрамы. Скорее
Боевики — отвлечешься, коль надо, на час.
Действие. Лучше уж действие, а не идеи.
Вот магазин «Книжный сад», разбегутся глаза.
Глянец пестреет. Куда столько книг — я не знаю.
Но как вошел, ощутил необычный азарт,
Все, он замглился. Старею, а значит теряю
Я любопытство. Жара размягчает асфальт.
Жидким стеклом наплывает пространство сегодня.
Бочка. И надпись короткая — Квас — будто альт
Мне прозвучит. Что напитка сейчас превосходней?
Часто ли тут умирают? Вот гроб во дворе,
Люди все в черном, а пыльный автобус желтеет.
Быстро проходишь. Легко ль хоронить по жаре?
Ты-то ведь жив, хоть от прошлого грустью повеет.

Лицо травы напоминает
Пейзаж искусного письма.
Коль жизнь томит и угнетает,
Трава порадует весьма.

А стебелек любой поближе
Рассмотришь — что за красота!
Зачем мечтаешь о Париже,
Где бесконечна суета?

Главою пижма покачает,
И ей кивком отвечу я.
Роскошный мир не понимает,
Что существует для меня! —

Гордыня снова одолела!
А мятлик скромно промолчит.
Пчелу влечет большое дело —
Вон к личику цветка летит.

Траве неведома тревога,
Пусть даже ветер загудит.
Моя грядущая дорога
Есть изживание обид.

Травой дан образ совершенства,
Над ним сияет высота.
Непостижимое блаженство
Дарует летняя среда.

И изумрудные просторы
Откроют нежное лицо.
И мозг, очищенный от сора,
Постигнет явь в конце концов.

Мы тебе откопали могилу,
и из ящика сделали гроб.
Милый пес, ты и мертвый милый!
...оцарапала веточка лоб.

Я прощаюсь с тобой, зарывая
в лесопарке твой маленький труп.
Научиться бы жить, забывая,
что закон расставания груб.

Десять лет стали общей судьбою,
и теперь твой окончился путь.
Я сейчас по-собачьи завою,
но тебя все равно не вернуть.

Мама плачет. Я тоже плачу.
Скромный холм получился у нас.
И никак не могло быть иначе,
коли смерть завершает рассказ.