Ян БРУШТЕЙН
ВРЕМЯ СЛОВА
* * *
* * *
Усталый и немой, я выйду из себя.
К чему мне этот мой давно отживший остов.
Найду и дом, и сад, ничей безлюдный остров...
Но позовет назад твой взгляд, моя судьба!
В привычные места, в пространство наших дней,
От юности до ста... запретно это слово.
Ни часа не отдам — и года нет пустого!
Мы знали, что не нам в пути менять коней.
Я многое забыл, но, словно бы вчера,
Я клумбы обносил — добыть твою улыбку.
От счастья пьяный в хлам, вдыхая воздух зыбкий,
Бросал к твоим ногам все наши вечера.
Твой львиный август жжет, но мой ноябрь в ответ,
Тебя все жизни ждет со страстью скорпиона.
Растопит первый снег, нарушит все законы —
Так я люблю вовек сквозь эту прорву лет.
К чему мне этот мой давно отживший остов.
Найду и дом, и сад, ничей безлюдный остров...
Но позовет назад твой взгляд, моя судьба!
В привычные места, в пространство наших дней,
От юности до ста... запретно это слово.
Ни часа не отдам — и года нет пустого!
Мы знали, что не нам в пути менять коней.
Я многое забыл, но, словно бы вчера,
Я клумбы обносил — добыть твою улыбку.
От счастья пьяный в хлам, вдыхая воздух зыбкий,
Бросал к твоим ногам все наши вечера.
Твой львиный август жжет, но мой ноябрь в ответ,
Тебя все жизни ждет со страстью скорпиона.
Растопит первый снег, нарушит все законы —
Так я люблю вовек сквозь эту прорву лет.
* * *
Не лодка Харона, а парусник белый
Подхватит меня и — в иные пределы,
Пространства, миры, где не будет игры,
Где выйдет огонь из далекой горы,
Туда, где ни мора не будет, ни града,
Ни глада, а только любовь и прохлада,
Где рыбы на облаке примутся петь,
А птицы — в тяжелых волнах свирепеть...
И там, где причалит кораблик пернатый,
Лишь камни в песке, как забытые даты.
Там встану я глыбой, отринув труды,
У черной, как долгая память, воды.
Подхватит меня и — в иные пределы,
Пространства, миры, где не будет игры,
Где выйдет огонь из далекой горы,
Туда, где ни мора не будет, ни града,
Ни глада, а только любовь и прохлада,
Где рыбы на облаке примутся петь,
А птицы — в тяжелых волнах свирепеть...
И там, где причалит кораблик пернатый,
Лишь камни в песке, как забытые даты.
Там встану я глыбой, отринув труды,
У черной, как долгая память, воды.
* * *
Я разговаривал с дворовыми собаками,
Я читал им стихи, их блохи кусали меня за пальцы.
Но дворняги не хотели зрелищ, они от голода плакали,
И просили еды их жадные пасти.
И я плюнул на поэзию, я дал им воды и мяса.
Они жадно жрали и рвали куски друг у друга.
Те, что помельче, покорно ждали своего часа
И только уши прижимали в ответ на чужую ругань.
Эта прорва сметала мой хлеб, и все было мало,
Были рты их черны, языки красны, а глаза сухи...
А потом сытые псы улеглись где попало
И сказали: «Вот теперь давай-ка твои стихи!»
Я читал им стихи, их блохи кусали меня за пальцы.
Но дворняги не хотели зрелищ, они от голода плакали,
И просили еды их жадные пасти.
И я плюнул на поэзию, я дал им воды и мяса.
Они жадно жрали и рвали куски друг у друга.
Те, что помельче, покорно ждали своего часа
И только уши прижимали в ответ на чужую ругань.
Эта прорва сметала мой хлеб, и все было мало,
Были рты их черны, языки красны, а глаза сухи...
А потом сытые псы улеглись где попало
И сказали: «Вот теперь давай-ка твои стихи!»
ОСЕНЬ-ЗИМА
Обрывки тайного письма
Без устали швыряя в Лету,
По слякоти бредет зима
И каждый вдох сбивает с лету.
Уснувший неизменный мир,
Все в нем разорено и смято.
И неба свод протерт до дыр,
И вкус полыни у воды,
И на снегу одни заплаты
Песка и соли.
На стекле
Тумана плоть и морок грязи,
И в горле ком, и дом во зле,
И маятник гремит и вязнет.
Но через боль придет весна
И смоет патину с окна...
Без устали швыряя в Лету,
По слякоти бредет зима
И каждый вдох сбивает с лету.
Уснувший неизменный мир,
Все в нем разорено и смято.
И неба свод протерт до дыр,
И вкус полыни у воды,
И на снегу одни заплаты
Песка и соли.
На стекле
Тумана плоть и морок грязи,
И в горле ком, и дом во зле,
И маятник гремит и вязнет.
Но через боль придет весна
И смоет патину с окна...
* * *
О чем молчишь, слепая госпожа?
Зачем скользишь по лезвию ножа,
Когда вершишь бессмысленную жатву?
Бросаешь в ноги мне обмылки льда,
Все ждешь, что оборвусь я в никуда,
Все дышишь мне в затылок зло и жарко.
Но я иду, и трость моя тверда,
И в камни рассыпается вода,
Когда страну качает и корежит.
И воздух густ, и догорает куст,
А тот, кто в нем, не размыкает уст,
Но ты все слышишь, человек без кожи.
Пусть наше время болями полно,
Кто видел дно, тому не суждено
Страх испытать на этом странном свете.
Как ни грозит безглазая карга,
Бояться поздно друга и врага.
Но дети, Боже мой, но наши дети...
Зачем скользишь по лезвию ножа,
Когда вершишь бессмысленную жатву?
Бросаешь в ноги мне обмылки льда,
Все ждешь, что оборвусь я в никуда,
Все дышишь мне в затылок зло и жарко.
Но я иду, и трость моя тверда,
И в камни рассыпается вода,
Когда страну качает и корежит.
И воздух густ, и догорает куст,
А тот, кто в нем, не размыкает уст,
Но ты все слышишь, человек без кожи.
Пусть наше время болями полно,
Кто видел дно, тому не суждено
Страх испытать на этом странном свете.
Как ни грозит безглазая карга,
Бояться поздно друга и врага.
Но дети, Боже мой, но наши дети...
* * *
На ранней утренней прогулке,
Когда стада деревьев гулки,
И под ногами гибнет снег,
Плутает между веток эхо.
Уже сугробам не до смеха,
И дышит смертный человек.
Идет себе, глазами в душу,
Что видит он — подумать трушу.
За эти семь десятков зим
Такое пережить случалось!..
И помнит он любую малость —
Все это тащится за ним.
Болит простуженная память.
В минувшее привык он падать,
Как в детстве — в холод легких вод.
Но птичья радует потеха,
А что там наболтало эхо —
Сам черт его не разберет.
Когда стада деревьев гулки,
И под ногами гибнет снег,
Плутает между веток эхо.
Уже сугробам не до смеха,
И дышит смертный человек.
Идет себе, глазами в душу,
Что видит он — подумать трушу.
За эти семь десятков зим
Такое пережить случалось!..
И помнит он любую малость —
Все это тащится за ним.
Болит простуженная память.
В минувшее привык он падать,
Как в детстве — в холод легких вод.
Но птичья радует потеха,
А что там наболтало эхо —
Сам черт его не разберет.
* * *
Мы от одиночества звереем.
Страшен враг, когда он вам не слышен.
Боль и ярость с каждым днем острее —
Так, что эти чувства сносят крышу.
Выживали в рабстве, войнах, гетто,
Лагеря прошли и колизеи,
Неужели нас сломает эта
Странная китайская затея?
Вы, мои ровесники, кудесники —
Крепкая и редкая порода.
Ваши незначительные песенки
В этот час важнее кислорода.
Что же делать, если струны ржавы,
Если наступило время слома…
В час, когда испуганы державы,
Повторим: «В начале было Слово».
Страшен враг, когда он вам не слышен.
Боль и ярость с каждым днем острее —
Так, что эти чувства сносят крышу.
Выживали в рабстве, войнах, гетто,
Лагеря прошли и колизеи,
Неужели нас сломает эта
Странная китайская затея?
Вы, мои ровесники, кудесники —
Крепкая и редкая порода.
Ваши незначительные песенки
В этот час важнее кислорода.
Что же делать, если струны ржавы,
Если наступило время слома…
В час, когда испуганы державы,
Повторим: «В начале было Слово».
______________________________________________________
Ян Бруштейн — поэт. Родился в Ленинграде, в семье блокадников. Более полувека живет в Иванове. Работал в газетах, на телевидении — был президентом негосударственного медиа-холдинга, преподавал в вузе историю и теорию искусств. Кандидат искусствоведения. В 70-х активно печатался, в том числе в «Юности» и «Знамени», пока его поэма, опубликованная в журнале «Волга», не была разгромлена в газете «Правда» за «формальные изыски». За этим последовала резкая критика первой книги в местной писательской организации. В итоге замолчал на четверть века. Снова начал сочинять стихи и прозу в 2008 году. В результате вышли в свет десять поэтических сборников, книга прозы и более девяноста публикаций в журналах «Дружба народов», «Дети Ра», «Зинзивер», «Сибирские огни», «День и Ночь», «Зарубежные записки», альманахах и антологиях и многих других изданиях в России и за рубежом. Член Союза российских писателей, Союза писателей ХХI века и Русского ПЕН-центра. Лауреат многих конкурсов и премий.
Ян Бруштейн — поэт. Родился в Ленинграде, в семье блокадников. Более полувека живет в Иванове. Работал в газетах, на телевидении — был президентом негосударственного медиа-холдинга, преподавал в вузе историю и теорию искусств. Кандидат искусствоведения. В 70-х активно печатался, в том числе в «Юности» и «Знамени», пока его поэма, опубликованная в журнале «Волга», не была разгромлена в газете «Правда» за «формальные изыски». За этим последовала резкая критика первой книги в местной писательской организации. В итоге замолчал на четверть века. Снова начал сочинять стихи и прозу в 2008 году. В результате вышли в свет десять поэтических сборников, книга прозы и более девяноста публикаций в журналах «Дружба народов», «Дети Ра», «Зинзивер», «Сибирские огни», «День и Ночь», «Зарубежные записки», альманахах и антологиях и многих других изданиях в России и за рубежом. Член Союза российских писателей, Союза писателей ХХI века и Русского ПЕН-центра. Лауреат многих конкурсов и премий.
