Григорий ОКЛЕНДСКИЙ
Григорий Оклендский — поэт. Родом из Белоруссии. Школьные годы — в Гомеле, незабываемые студенческие — в Ижевске, а лучшие — в Новосибирском Академгородке. Многие годы занимался автоматизацией научных исследований в медицине и разработкой информационных систем здравоохранения. Более 20 лет живет на краю земли — в Окленде, Новая Зеландия. Автор поэтических книг и многочисленных публикаций в бумажных и сетевых изданиях. Член Союза писателей XXI века. Финалист 7-го Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская Лира» (Бельгия, 2015), 3-го Международного поэтического фестиваля «Дорога к Храму» (Израиль, 2018), лауреат международных конкурсов.НЕРОВНЫМ СВЕТОМ ВЕРЫ И ТЕРПЕНЬЯ
* * *
* * *
А Старый Новый год, как старый конь.
Он борозды не портит, смотрит хмуро.
Ему протянешь теплую ладонь —
Уткнется молча, засопит, каурый.
Он помнит Юлианский календарь,
Веков ушедших грозные знаменья.
Во лбу его горит седой фонарь
Неровным светом веры и терпенья.
Он борозды не портит, смотрит хмуро.
Ему протянешь теплую ладонь —
Уткнется молча, засопит, каурый.
Он помнит Юлианский календарь,
Веков ушедших грозные знаменья.
Во лбу его горит седой фонарь
Неровным светом веры и терпенья.
КУРСИВОМ
Притихший город дышит осенью
И ненавязчиво красив...
Прощальный лист в прожилках проседи
Рисует в воздухе курсив.
И оплетает паутина
Воспоминаний кружева.
И не стыдится слез мужчина,
Забыв нежнейшие слова.
А голова — давно седая,
К земле склонилась голова
И слушает, не умирая —
Пока жива.
И ненавязчиво красив...
Прощальный лист в прожилках проседи
Рисует в воздухе курсив.
И оплетает паутина
Воспоминаний кружева.
И не стыдится слез мужчина,
Забыв нежнейшие слова.
А голова — давно седая,
К земле склонилась голова
И слушает, не умирая —
Пока жива.
ТРЕВОЖНОЕ
Застывший город. Берег моря.
Ни дна, ни кораблей.
Собаки чуют запах горя,
Чураются людей.
Прохожих мало. Все по парам.
Как в связке. Связь прочна?
И омывает берег старый
Усталая волна.
Она касается лодыжек.
Вздохнув, уходит в ночь.
И глядя вслед, тревожно дышишь,
Стараясь превозмочь...
Часы идут, а время встало.
Безумье снов.
Нас будет много или мало
В конце концов?
Ни дна, ни кораблей.
Собаки чуют запах горя,
Чураются людей.
Прохожих мало. Все по парам.
Как в связке. Связь прочна?
И омывает берег старый
Усталая волна.
Она касается лодыжек.
Вздохнув, уходит в ночь.
И глядя вслед, тревожно дышишь,
Стараясь превозмочь...
Часы идут, а время встало.
Безумье снов.
Нас будет много или мало
В конце концов?
* * *
Австралия в огне! И розовый закат
Не солнца летний выдох — отблески пожаров.
Австралия в огне! И свечками горят
Несчастное зверье, леса, дома, хибары.
Коварные ветра разносят злую весть —
Стихия не проявит снисхожденья.
Природе чуждо человечье слово «месть»,
Но людям не прощает согрешенья.
Не солнца летний выдох — отблески пожаров.
Австралия в огне! И свечками горят
Несчастное зверье, леса, дома, хибары.
Коварные ветра разносят злую весть —
Стихия не проявит снисхожденья.
Природе чуждо человечье слово «месть»,
Но людям не прощает согрешенья.
СИРЕНЬ 45-ГО
Тот дурманящий запах сирени —
Не забыть, не отнять, не купить...
Мирный день — долгожданный, весенний —
Чтоб вдыхать и вздыхать, чтобы жить!
А березовый воздух — не пахнет.
Тот березовый сок, как слеза.
Уронила кудрявая наспех —
Чудом выживший воин слизал.
На сиреневом блюдце гадаю,
У потомков прощенья прошу.
Сдал дела недопитому чаю
И в студеную ночь ухожу.
Наши скрепы — сирень и березы,
Да подснежник у талой воды,
Да могучие майские грозы
Как предвестник неясной беды.
Не забыть, не отнять, не купить...
Мирный день — долгожданный, весенний —
Чтоб вдыхать и вздыхать, чтобы жить!
А березовый воздух — не пахнет.
Тот березовый сок, как слеза.
Уронила кудрявая наспех —
Чудом выживший воин слизал.
На сиреневом блюдце гадаю,
У потомков прощенья прошу.
Сдал дела недопитому чаю
И в студеную ночь ухожу.
Наши скрепы — сирень и березы,
Да подснежник у талой воды,
Да могучие майские грозы
Как предвестник неясной беды.
* * *
Выйду я однажды из себя
За границы ложного приличья.
Чтоб нести пургу до декабря,
Чтоб метель затрепетала дичью.
Опустели улицы, мертвы
Фонари, дороги, вездеходы.
Пешеходу хочется завыть,
В конуру нырнув от непогоды.
Птицы, одолевши полпути,
В спешке возвращаются обратно.
В облаках покоя не найти,
Не простить осоловевших братьев.
Коченеет кормчий на посту.
Обжигаясь, капает крамола.
Служки шлют султану бересту.
Гоголем король летает голый.
За границы ложного приличья.
Чтоб нести пургу до декабря,
Чтоб метель затрепетала дичью.
Опустели улицы, мертвы
Фонари, дороги, вездеходы.
Пешеходу хочется завыть,
В конуру нырнув от непогоды.
Птицы, одолевши полпути,
В спешке возвращаются обратно.
В облаках покоя не найти,
Не простить осоловевших братьев.
Коченеет кормчий на посту.
Обжигаясь, капает крамола.
Служки шлют султану бересту.
Гоголем король летает голый.
ШАХМАТНОЕ
Старые потертые шатры —
шахматной доски поля живые —
где горят высокие костры
и резвятся кони молодые.
Знать — слоны — бывают неверны,
но в бою храбры как офицеры!
Благородной поступью честны —
пешек не бросают под прицелом!
Пешки защищают Короля —
люд простецкий древний чтит обычай!
Их приносят в жертву не скорбя —
пехотинцев царского величия.
Я в гамбитах больше не силен.
Жертвую ладьей, игру итожа.
Над шатром плывет последний челн
за три моря. Эндшпиль безнадежен.
шахматной доски поля живые —
где горят высокие костры
и резвятся кони молодые.
Знать — слоны — бывают неверны,
но в бою храбры как офицеры!
Благородной поступью честны —
пешек не бросают под прицелом!
Пешки защищают Короля —
люд простецкий древний чтит обычай!
Их приносят в жертву не скорбя —
пехотинцев царского величия.
Я в гамбитах больше не силен.
Жертвую ладьей, игру итожа.
Над шатром плывет последний челн
за три моря. Эндшпиль безнадежен.
ОКОЛОФУТБОЛЬНОЕ
Встающий со скамейки запасных
подобен гладиатору в беседке!
Трибуны рвут патрициев квасных
и требуют голов в футбольной сетке.
Газон зеленоглазый побледнел,
отвагою наполнено пространство,
атак кинжальных полный беспредел
неотвратим голокруженьем танца!
Вратарский «пятачок» — незримый спор
могучих, потных тел, ударов поддых.
А мяч летит «в девятку» до сих пор,
и бездыханным замирает воздух.
Все судьи в черных мантиях жрецов —
безмолвны, неподсудны и пристрастны.
Вершат судьбу, ведут подсчет голов,
не оставляя побежденным шанса.
Прожекторы поникли головой.
Табло погасло, опустив забрало.
Кто со щитом, тому и завтра в бой —
на острие футбольного кинжала.
подобен гладиатору в беседке!
Трибуны рвут патрициев квасных
и требуют голов в футбольной сетке.
Газон зеленоглазый побледнел,
отвагою наполнено пространство,
атак кинжальных полный беспредел
неотвратим голокруженьем танца!
Вратарский «пятачок» — незримый спор
могучих, потных тел, ударов поддых.
А мяч летит «в девятку» до сих пор,
и бездыханным замирает воздух.
Все судьи в черных мантиях жрецов —
безмолвны, неподсудны и пристрастны.
Вершат судьбу, ведут подсчет голов,
не оставляя побежденным шанса.
Прожекторы поникли головой.
Табло погасло, опустив забрало.
Кто со щитом, тому и завтра в бой —
на острие футбольного кинжала.
ОТБОЛЕВШЕЕ
Щемящее желание вернуться,
Щенящее желание уткнуться,
И пережить, и молча отвернуться,
И возвращаться, и душой тянуться...
И вспоминать, как молоды мы были,
Мечтать о тех, кого недолюбили,
И только раз в надежде оглянуться,
И в тот же миг отчаянно проснуться.
...А в прошлое не ходят поезда.
Щенящее желание уткнуться,
И пережить, и молча отвернуться,
И возвращаться, и душой тянуться...
И вспоминать, как молоды мы были,
Мечтать о тех, кого недолюбили,
И только раз в надежде оглянуться,
И в тот же миг отчаянно проснуться.
...А в прошлое не ходят поезда.
МИНИ-МАКСИ
Девчонки в мини были любы!
Целуясь, в кровь кусали губы,
Дарили нам крупицы счастья
И исчезали в одночасье.
Девчонки неприметной масти
Не принимали в том участье.
Стыдливо грезили тайком
О поцелуях — перед сном.
Неискушенные девчонки —
Скромны, мечтательны и тонки —
Шли под венец в роскошных макси,
Не испытав любви и страсти.
Волнуясь, говорили «да» —
Как будто раз и навсегда.
Где эти макси, эти мини?
Зачем ты помнишь их поныне?
Целуясь, в кровь кусали губы,
Дарили нам крупицы счастья
И исчезали в одночасье.
Девчонки неприметной масти
Не принимали в том участье.
Стыдливо грезили тайком
О поцелуях — перед сном.
Неискушенные девчонки —
Скромны, мечтательны и тонки —
Шли под венец в роскошных макси,
Не испытав любви и страсти.
Волнуясь, говорили «да» —
Как будто раз и навсегда.
Где эти макси, эти мини?
Зачем ты помнишь их поныне?
ЗАКОН ПРИРОДЫ
Любовь — прелюдия разлуки.
Разлука — исповедь любви.
Ее гони, ее зови.
Уходят в прошлое подруги.
Дорогу освещают внуки.
Иди за ними. Се ля ви.
Чудесны юные побеги
прозрачной, хрупкой новизной,
умывшись утренней росой!
И ручейки, речушки, реки
раскрыли руки, чтоб навеки
наполниться живой водой.
Соцветий трепетные всходы
в обнимку учатся летать.
Не обратить мне время вспять
и не раздвинуть неба своды,
а исполнять закон природы —
детей от бурь оберегать.
Разлука — исповедь любви.
Ее гони, ее зови.
Уходят в прошлое подруги.
Дорогу освещают внуки.
Иди за ними. Се ля ви.
Чудесны юные побеги
прозрачной, хрупкой новизной,
умывшись утренней росой!
И ручейки, речушки, реки
раскрыли руки, чтоб навеки
наполниться живой водой.
Соцветий трепетные всходы
в обнимку учатся летать.
Не обратить мне время вспять
и не раздвинуть неба своды,
а исполнять закон природы —
детей от бурь оберегать.
