Резкая рефлексия: туго сжимается — моллюском подводных глубин пульсируя — мысль:

Поэтическая свобода дыхания Нины Красновой чудесна: и чаек, данный вместо ожидаемого вина (или чего покрепче), диссонирует с нравами поэтического мира, как диссонирует манера Красновой с любым мейнстримом — настолько она своя.
Распустятся — словно естественные цветы — портреты Бальмонта, Цветаевой…
Других…
И особая — даже и цветово: напряженно-красно-оранжево‑желтая перекличка Красновой с Цветаевой вспыхивает далёким горизонтом, постигнув который, можно писать и петицию Богу:

Самородно-самовито-русское слово, сытно пахнущее хлебом — духовного свойства — это поэзия Нины Красновой…

«Время слова»…
Ведь всегда его время: ибо если не прозвучит, все останется в тени, может быть, и механизмы жизни остановятся.
Поэзия Яна Бруштейна яркая мыслью — и тонкостью ощущений: каковые, пропущенный через фильтры дара, предстают волшебными фонариками строк и строф:

Ритм уверен: и усталость здесь — как соль опыта — высокой белизны и крепости.
Муза Бруштейна сильна культурологическими ассоциациями, столь же славными, сколь и рассчитанными на широкий спектр толкований:

Осень мелькнет, отливая шаровым византийством сути, зима рассыплется соболиною песней…
Красиво.
Гармония, источаемая стихами Яна Бруштейна, должна благодатно впитываться пространством.

В сущности, взрослые — не более, чем выросшие дети…
И часто — дети растерянные, заложники обстоятельств…

Стихи Даны Курской трагичны: причём тут не излом, оттеняющий счастье жизни, радость бытования в недрах юлы юдоли, но — понимание именно трагической подоплеки бытия: с краткостью мчащегося для всех поезда, с неизвестностью конечной точки прибытия…
Что за ней?
Какие пейзажи?
Пейзажи Даны Курской связаны и с контекстом внешнего мира, и с текстом души: души поэта, вбирающей суммы предложенного, чтобы, добавляя гармонии и борясь с чрезмерной материальностью мира, излиться поэтическими ливнями…

И пусть гармония оказывается союзной с грустью — все равно световое начало сильнее…

Густа образностью: не игровой, а словно взятой из закромов изученной яви, снятой с полок уникального экзистенциального опыта, поэзия Антона Крылова:

Клей вязок, отчасти вязок и пейзаж, своей элегичностью вызывающий букеты ассоциаций.
Просачивается психологизм, меняя строки, делая их в той же мере прихотливыми, в какой они изображают сложные перевивы психики:

Поэзия Антона Крылова современна: и сколь бы ни наполняли сны строки, реальность очевиднее…

Ажурные, фигурные, тонкие тексты Эвелины Щац и визуально смотрятся красиво:

Поток сознания?
Или поток реальности?
Но — это встречные потоки, и, пересекаясь причудливо, дают они различные варианты толкования действительности, всегда сложной, будь московская, будь…
«Московский текст»… Название подборки стягивает кольцами бульваров шаровое содержание: чтобы не разлетелось…
Что может быть красивее бульварного кольца?
Тут и решетчатая ограда, и дома настраивают на лад спокойствия, несуетности, лад — противоречащий обычным ритмам сегодняшней жизни.

Гоголевский бульвар сменит другой, принимая эстафету; строка меняет строку, собирая целостные картины.
По кругу движутся миры, мелькает Моссельпром Маяковского…
И загорается интересный вариант современной поэзии, предлагаемый Эвелиной Щац.

Голос как вибрирующий нерв, но и — голос спокойствия, опыта.
Дара.
Голос Людмилы Щипахиной узнается всегда: будь то стихи, пульсирующие гражданскими ритмами, или лирически надутые паруса.

Точность определений отдает математическими формулами: и гармония математики вспоминается, когда читаешь или перечитываешь сквозные, но столь точно выверенные стихи Щипахиной.
Они пылают яркостью осеннего сада:

В этих стихих неустанно и неуспокоенно бьётся мысль.
Сочетание многих качеств — сумма сумм — организует поэзию, и когда качества эти отливают метафизическим золотом, то слышится высокая нота, которую предлагает миру Людмила Щипахина.

Интеллектуальный рисунок стихов Ефима Бершина прихотлив: восточный орнамент, плавное движение строк, вдруг прерываемое резкими стрелами современности; и образный строй — медово‑виолончельный — раскрывается книгой, чьи письмена оправданно усложнены:

Мелькнет рожица абсурда (так у Диккенса бывает из смога высунется нечто: мол, вы поверили?)…
И — тем не менее — приходится верить, поскольку то, что нам предложено изучить опытом, болью, ошибками, грустью, радугой радости, принято именовать жизнью.
Она густо налита в алхимические сосуды Ефима Бершина.
Жидкости жизни смешиваются, играя оттенками, предлагая разные интеллектуальные узоры, которые так интересно распутывать…

Не наглядеться на жизнь — такую большую, которую и не определишь никак…
Поэтические определения, возможно, вернее научных?

Представляется, что стихи Кати Капович — это стихи счастливого человека, без всяких игр, на пределе открытости, с хорошим, точно каждая грань прорисована, мастерством.
А что жизнь и своя и нет — может убедиться каждый, внимательно изучая историю собственной, повороты которой будут часто и очевидно связаны с иною волей, не твоей.
Возникающая рефлексия туго стягивает строчки, заставляя их пульсировать кроваво‑красным цветом:

Разочарование?
Возможно, но — обрамленное поэтически, оно проигрывает высокой энергии и эстетике стиха…

…Свой миф — совмещающий и античные, и славянские отголоски — распускается, выкругляется, выступает из тумана:

Поэт ли творит сей миф, или он прорастает сквозь нежное сердце поэта?
Нежное сердце, сильный мозг, удерживающий массу тончайших ассоциаций, выбирающий наивернейшие, чтобы стих был крепок, не распался на онтологическом ветру…
У Веры Сажиной своеобразие голоса связано с тонкостью обработки поэтической ткани: она вспыхивает на солнце духа то бытовой деталью, то необыкновенностью масляной живописи, то мифологизированным строем обыденной лестницы:

Прорастание в запредельное.
Или — путешествие в оное: чтобы, взяв оттуда наилучшего материала, представить реальности свои ни на кого не похожие стихи…