Безусловно, первым литератором в России, кто возвел в абсолют мнение о том, что поэт является пророком, был Александр Сергеевич Пушкин. В стихотворении «Подражание Корану» эксплицитно сформулированы представления Пушкина о провидческом даре художника. Поэт-пророк, согласно Пушкину, это человек, который одарен «могучей властью над умами» ^[1]. Как пишет Л. И. Соболева: «Поэту-пророку внятно все — "неба содроганье" и "дольной лозы прозябанье", "гром небес" и "жужжанье пчел над розой алой"». «Пророк воплощает власть духовную — и противопоставлен власти земной» ^[2]. Думается, что определение Л. И. Соболевой можно расширить. Поэт-пророк не только «воплощает власть духовную», не только способен к конкретному прорицанию в личной и общественной жизни, он также имеет особое предназначение быть выразителем духовных чаяний народа, обладает нетривиальной способностью выразить своим творчеством время. Что же такое пророк в представлении Пушкина? В чем его земная функция? Поэт сам дает ответы на эти вопросы. Помимо того, что пророк призван «глаголом жечь сердца людей», он (вспомним «Подражание Корану») не суесловит, говорит о главном — «В паренье дум благочестивых,/ Не любит он велеречивых/ И слов нескромных и пустых».
Пушкин не идеализирует пророка, замечая, что он не Бог, что ему свойственны человеческие слабости и даже склонность к похвальбе. «С тобою древле, о всесильный,/ Могучий состязаться мнил,/ Безумной гордостью обильный;/ Но ты, господь, его смирил./ Ты рек: я миру жизнь дарую,/ Я смертью землю наказую,/ На все подъята длань моя./ Я также, рек он, жизнь дарую,/ И также смертью наказую:/ С тобою, боже, равен я./ Но смолкла похвальба порока/ От слова гнева твоего:/Подъемлю солнце я с востока;/ С заката подыми его!»
Пророк не ставит себя выше Господа — «Творцу молитесь; он могучий:/ Он правит ветром; в знойный день/ На небо насылает тучи;/ Дает земле древесну сень».
При этом Пушкин осознанно ассоциирует себя с пророком, декларирует свою позицию. В стихотворении «Французских рифмачей суровый судия» он обращается с символической (ибо адресат уже в лучшем из миров!) просьбой к знаменитому парижскому пииту и критику ХVII–ХVIII веков, автору книги Art poétique (Поэтическое искусство) Депрео (Никола Буало-Депрео, 1636–1711), которого считает пророком, стать ему «вожатаем».
Прозорливость Пушкина касалась разных тем — и личной жизни, и общественной (вспомним, например, классическое «Клеветникам России»).
…Путь любого человека, тем более поэта, — это подготовка к смерти. Пушкин начал готовиться к своему земному финалу задолго до роковой дуэли 1836 года. Он как бы моделировал свою кончину, отчасти программировал ее, точно играя с судьбой в опасную и фатальную нейролингвистическую игру. Подобными роковыми экспериментами в ХХ–ХХI веках занимались Сергей Есенин и Николай Гумилёв, Марина Цветаева и Николай Рубцов, Виктор Цой и Борис Рыжий… (Об этом в следующий раз.)
В ранние годы Пушкин пишет стихотворение, которое называется «Моя эпитафия».

В дальнейшем поэт постоянно возвращается к теме смерти, которая, образно говоря, гуляет по строкам русского гения.
«…Пускай умру, но пусть умру любя!»; «Умолкну скоро я!»; «Дар напрасный, дар случайный,/ Жизнь, зачем ты мне дана?/ Иль зачем судьбою тайной/ Ты на казнь осуждена?»; «Снова тучи надо мною/ Собралися в тишине;/ Рок завистливой бедою/ Угрожает снова мне; «Я говорю: промчатся годы,/ И сколько здесь ни видно нас,/ Мы все сойдем под вечны своды —/ И чей-нибудь уж близок час»; «И где мне смерть пошлет судьбина?/ В бою ли, в странствии, в волнах?»
Каждая из приведенных выше строк заслуживает пристального внимания и отдельного разбора. Остановимся кратко лишь на двух последних.
«И где мне смерть пошлет судьбина?/ В бою ли, в странствии, в волнах?»
Как видим, поэт предельно точно говорит о своей гипотетической судьбе. И первое предположение — о смерти в бою — сбудется фатально и безнадежно.
Пушкин нередко в своих стихах использовал аллегории — говорил ли он о природе, об осеннем лесе, об осени, о тучах, которые «мчатся и вьются», об убитом богатыре — он говорил о человеке, чаще всего о самом себе. Характерно в этом смысле стихотворение «Ворон к ворону летит».

Кто этот убитый богатырь, который лежит «в чистом поле под ракитой»? Почему Пушкин пишет о нем? Откуда молодая хозяйка знает о причинах его гибели?
Смерть нередко ассоциируется у Пушкина с женщиной. Есть исследователи, которые связывают трагедию поэта с его супругой — Н. Н. Гончаровой. В частности, Александр Федулов разбирает зашифрованные коды стихотворения «Анчар». Он размышляет: «9 ноября 1828 г., за 2–3 месяца до знакомства с Натальей Николаевной, Пушкин написал (или записал) стихотворение, название которого фонетически полностью входит в фамилию "Гончарова". Это "Анчар". Древо яда.

Кстати, Н. Н. родилась 27 августа 1812 г., на второй день после Бородинского сражения.
День гнева. "Анчар" был предупреждением Судьбы.

Даже в этом экспромте Судьба подбрасывает поэту направление звуковых ассоциаций. Но он не понял, что гон данных чар направлен против него, что это не метафора любовного состязания, но символ охоты, где поэт — волк, судьба которого — быть затравленным» [5].
Конечно, это только гипотеза. Но гипотеза, возникшая не на пустом месте. Ранее, в начале двадцатых годов, Пушкин пишет пронзительное стихотворение, в котором во многом предвосхищает свою судьбу (достаточно только заменить предмет обращения…).

Поэзия Пушкина была устремлена в будущее, он искал и нашел свою коммуникативно-футуристическую стратегию. Его перу принадлежат такие классические строки.

И тем забавнее, что будетляне хотели «бросить Пушкина с парохода современности». Он этого заслуживал меньше всего.
Пророческие советы Пушкин оставил всем творческим людям. Они сфокусированы в сонете «Поэту».

И, конечно, собственную посмертную славу поэт в деталях предсказал в 1826 году в классическом «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».