Когда живешь, становится много вещей.
Вещи для кухни, для ванной, для комнаты, для коридора.
Зонтик, шляпа, ненужные сапоги, вешалки, ну и ладно,
вешалки и ложка для обуви пусть остаются здесь.
Все это обнаруживается, только когда переезжаешь.
Вы когда-нибудь переезжали вообще?
Спускались по лестнице с аквариумом в одной и с лампой в другой руке?

Все это обнаруживается, только когда давно переехал.
Из головы не выходят чашки: чашка с картиной,
привезенная с предосторожностями из Гданьска,
с лосем — подарок из Швеции (такая же есть у одного сотрудника
                                                                                                         на работе),
ну и главное — желтая, с Муми-мамой и Муми-папой,
соседка тебя хотела — так не достанься же ты никому.

Все переходит с тобой, нельзя ничего оставить.
Можешь оставить вещи — не можешь оставить память.
Можешь оставить память, не можешь оставить вещи.
Чашки где-то стоят и гадают, кто их помоет,
перебирают крупинки засохшей кофейной гущи.
В комнате давно уже новые гости.
Комната смотрит на это гораздо проще.

Поедем в осенний лес все равно куда
пригородные коровы придут встречать электричку
черно-белые
кадр за кадром

поедем
игровые автоматы и старый Азнавурян
в баре на станции Сходня
дают совместный концерт

Это раньше мы любили говорить
А январь весь прожили в тишине
Вплетали в воздух спагетти провода спутанный серпантин

Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.

На подоконнике сидели мандарин и деревянная птица
Мандарин со временем высох стал твердым
Им можно было стучать а птица
Птица смотрела в окно повернувшись спиной
Ее голова специально для этого предназначалась.

Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.

Все десять дней каникул
шайба настольного хоккея изображала мороз за окном,
и в Иностранке ждал Рамю, которого не выдавали на дом.
Друзьям прилично было подавать напитки
в кастрюлях, ковшиках и мисках, а однажды
на кухне ночевал компот, с оборванной наклейкой в трехлитровой банке.
Троллейбусы скрипели парусами,
и голых женщин на рекламах отмерзали части.
Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.

лица из фотографий разве это прошлое
вот мы и наши друзья уже не таковы не совсем таковы
спагетти вползают в стоптанное бытовое помещение
серпантин кто вообще еще использует это слово
и мы начинаем говорить то есть вспоминать
да нет же послушайте мы говорим говорим горим говорим

Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.

Нет печали — синие стены прокуренные цветы
смотрят как дождь собрался с силами но чего-то ждет
чистая пустая посуда до обеда еще далеко все ушли
мы чистая сухая посуда не покрытая полотенцем на кухне перед дождем
часы тикают не так отчетливо чтобы нас разбудить
Сократ пьет воду из миски негромко как будто лень
лифт утробно везет кого-то наверх
ожиданье дождя густеет со всех сторон
хорошо бы с ним встретиться дождь подходящий звук
подходящий к молчанию раз уж на то пошло.

Дни и месяцы
ложатся кирпичами
застывает цемент
рукопожатий

руки ночи
несут меня над домами
построенными намертво
не нами

заглядываю в лица
чужих обоев
хлопают форточки
сердечных клапанов

жду
что утро меня уронит
в кирпичный вакуум

В пять темно.
Конь насрал на дороге.
Автобус, забери меня в город.

Боль осени
я не хочу
переживать самых счастливых моментов —
жженых листьев,
хрупкого воздуха на улице, идущей вверх,
женщины в тапочках в арке старинного дома,
облупившихся стен,
ставень
(или ставней),
реки, похожей на парашют,
рыбака, неизвестно как попавшего к ней,
и воскресенья, когда все закрыто
и всюду бесплатный вход.
Боль осени, ты уходящий звук.
Река, ты уже простилась с террасами вдоль берегов,
и ни туристы, ни местные не слушают тебя за обедом.
Женщина в тапочках,
та, что вышла во двор покурить и вытряхнуть ковер,
в ожидании мужа, одинокого рыбака,
бьет что есть силы свою прекрасную воздушную боль.
Монолог продавца глиняных игрушек:
Эти кошки — под Модильяни.
Со зрачками — ранний Модильяни,
Без зрачков — зрелый.
А совсем без глаз — по логике, поздний,
Но до этого периода он не дожил.

Город Нюшепинг
Хорошо виден из самолета
В городе Нюшепинге
Всегда воскресенье
Видно как полицейские
Сидят за невысоким забором
Пьют кофе из кружек-термосов
И играют в карты
Видно
Как полицейские ничего не ждут
И как они рады вопросу как пройти к автостанции
Автостанция за углом
Спасибо приятного дня
И вам
И вам
Город Нюшепинг
Отличается воскресной пробежкой
По деревянным мосткам над морем на фоне солнца
Мостки пружинят качают чаек
Отличается также
Молодой польской парой
Он и она
Из Тарнова
Из Шчечина
Тчева
Прушча Гданьскего
Ждут ребенка
И кафе на пристани скоро откроются
Зонтики машут прохожим летят
Хозяин вытирает столы
Город Нюшепинг
С отрывающимися островами
Хорошо виден из самолета.

Так:
мятая бумага, тающий снег, коричневый сахар —
и голод,
голод не по еде и любви.
Обещающе —
с первой платформы отправление на Москву;
Конаково ГРЭС, Конаково ГРЭС,
угрожает вторая,
и дождь на ходу,
на глазах превращается дождь
в коричневый сахар,
в узловатые руки старух,
в мир беспризорный
из двойного окна электрички.

Чу, солнце заходит над стоянкой
над маленьким плоским городом
над маленьким плоским городом
над автостоянкой
чу
солнце заходит
где вы Элина и Инесе
Веста и Гедре
с кем пьете что смотрите по телевизору
на каком километре
где вы Гиорги и Микаэль
кто пошел удить рыбу
у кого клюет а кто уезжает навсегда
приспосабливаться во что бы то ни кто
поймал 10-тикилограммовую щуку и не упустил
стал зубным техником
у кого на фотографии борода как у санты и шапка с кисточкой
чу
мне кажется там на воде
что-то плеснуло
блеснуло
это счастливая Веста
на закате выносит мусор
это вестины дети кидают в меня бутылками и не хотят перестать

Мне снится иногда, что все еще брожу
в лесах многоэтажек
ищу метро в районе незнакомом
автобус жду и пыль отечества клубится на ударной стройке
…Строка же убежит из сна под горку
по коже мостовой и мимо кирхи
и холодно пищат какие-то чижи
и вуроны огромные в штанах
каштанами в футбол играют.
В Страстную пятницу все тише тишины
но дым из труб, и на велосипеде
старушка, несмотря на холод,
раскручивает март, как карту жизни,
как самый неизбежный признак жизни,
как призрак жизни самой неизбежной.

Я звонила тебе думала ты придешь.
но ты ушел в овощной я видела в окно твою спину.
ты ушел в овощной! как ты мог!
я видела как ты перешагивал через забор!
я знаю что ты купил.
можешь не прятать я знаю что ты купил.
ты все равно не скроешь куда ты ходил.
ты купил помидоров и огурцов!
бутылку Наленчовянки для отца и Пепси-колу для мамы!
…
в овощном пахнет соленым, он маленький и съестной.
я знаю где ты был продавщица мне все рассказала!

В моем сердце пошел тропический дождь
Захрустели и залязгали сотни железных опилок
И деревья, они же строительный лес, под луной
Легли на дорогу
Как длинный, преувеличенно длинный штрих-код

А когда это кончилось
Проснулась тишина в номере
(хозяин гостиницы страшно не любит рано вставать в воскресенье)
Тишина стояла и мерзла
Глядя, как за большим окном (там, где дом престарелых)
Лает собака, звонят в церковь
И огромные снежные хлопья накрывают Берлин с головы до ног.

вдруг вместо снега и окон напротив
лето
проселок
и стая бродячих псов
летят на нас с лаем
через поле
заливисто
и ни души вокруг —
тихо, фу! фу, я сказала! —
и отстают.
то тут то там
тук-тук
снег ударяет по карнизам
так-то
сны о бродячих собаках

Мне не вместить всего дождя.
На ржавом дне консервной банки
Скопились капли. Рыбок разведу
На подоконнике.
На празднике зимы
Одна умрет, другая будет жить,
И принимать и корм и кислород
Из добрых рук соседей и подруг.
И выпадать из банки, и опять
Все начинать с начала, и грустить,
Покусывая черенок листа.
И через год все так же весела.
И через два румяней и белей.
Летит байдарка, взмах ее весла
Как стрелка точен и еще точней.

И солнце отражается во мне.
И солнце отражается во мгле.
Осенних рек прозрачные деревья
И зимних рек пустые берега
Уходят, параллельные друг другу,
Не замыкая никакого круга.

я здесь жила и смотрела в окно, как дети играют в футбол.
на большом поле вдвоем, то один вратарь, то другой, никак не забьют.
жила и видела, как постепенно серые ветки обросли садом,
на всех уровнях сада выросли красивые травы,

в саду полюбили сидеть вечерами бомжи.
в траве остались только тропинки ширины велосипедного колеса.
хозяин терял в ней собаку, а я со своей высоты
всегда могла бы ее найти, хотя никто меня не просил.

я здесь жила, мыла окна, вешала на балконе белье.
скоро узнала, где местный рынок, стала туда ходить,
выбирала клубнику, картошку, уродливые помидоры с названием гаргамэль.
обратно ехала на трамвае, у меня был проездной.

было лето, люди избавлялись от ненужных вещей.
у помойки можно было найти сервиз на 8 персон.
в лифте собака соседа смотрела на меня арктическим льдом.
а сосед — что сосед? это была страна невероятно красивых мужчин.

Холодная и ломкая трава,
сухая и прозрачная вода,
край города протягивает руки
и шевелит воздушные потоки.
сухие и прозрачные слова,
холодная и ломкая трава.
ночной автобус едет через поле.
ночной автобус едет по земле.

Одно окно и один фонарь
В глубине дома чайник кипит
Кажется, что на кухнях все еще собираются люди
На чайных частных никому не известных кухнях
Чтобы не спать и проснуться
Далеко от дома
Среди домов
Белых, как парашют
Проснуться — как полететь
Ни окон тебе ни фонарей

когда поженимся пойдем на танцы
выучим самбу румбу ча-ча-ча танго
по выходным не будем напиваться
если только чуть-чуть детей отдадим в садик
читатели светских хроник будут нами любоваться
наша страна будет нами гордиться
вот только какая пора бы определиться

Соседка вышла замуж и уехала в Улан-Удэ.
Кто-то насвистывает ламбаду на улице уже довольно давно.
Просыпаешься утром, кажется — вечер, думаешь — ага,
Четыре лани скачут через поле наискосок.
Лани прислушиваются, навостряют уши и ну назад.
Соседка родила и снова вернулась домой.
Кассирша в супермаркете спрашивает хотите пакет? на всех языках.
Все как в ламбаде, все как в жизни, все как в кино.

Остановка через улицу, перед магазином.
Минус двадцать, ночь, норвежская зима.
Добрый дед мороз в оранжевой жилетке варит кофе
тем, кто остается ждать автобус до утра.
Ждет, что наконец гольф-стремный ветер
сдует снег и лед.
Дед мороз в оранжевой жилетке носит кофе.
Долго ждет.
— Видел я лосей на перекрестках,
и видал я груды пьяных тел,
вот как перестану быть подростком,
так покину северный предел…
— Ладно, дорогая, успокойся,
едем на такси.
Ветер завывает, ветер носит
парус по Руси.

все эти люди мне кого-то напоминают
наверное я их видела в городе
они ходили по улицам выставлялись в витринах
они не ходили по улице они спали у себя дома
они не были дома они всю ночь бродили по городу
мы переходили улицу
друг другу навстречу
мы переходили друг
другу все эти люди
мои я не буду скучать дорогие я просто умру от тоски

в старых городах из-под асфальта
снова вырастает мостовая
а мой
город вечно молодой
и я еще мала
иногда встречаю лора
из детской поликлиники
лор всегда ходит с мужем и тоже
становится все моложе

мы говорим о погоде, мы специально для этого рождены.
мы звоним друг другу и точно знаем о чем спросить.
в этом году погода будет полнейший отстой.
в прошлом году погоды осталось совсем чуть-чуть.
известно, что самые большие любители поговорить о погоде — москвичи.
ничто на нас так не влияет, и только погодный дискурс
иногда вдувает нам в головы семена луны и других овощей.
говорю — москвичи, подразумеваю, конечно, много разных вещей.