Центр Вселенной — это красный хохолок вон того фазана. Фазан движется, порою даже летает, и центр Вселенной перемещается вместе с ним. Почему именно этот фазан, почему его хохолок, спросите вы. Но Тот-Кто-Знает-Ответы заранее пожимает плечами, и при этом покачивается его седой хохолок.

Запуская воздушного змея в терпеливые небеса, вы никогда не знаете, что выловите. Хорошо еще это будет дохлая птица или самолетная жестянка. А если подцепится коряга или, не дай Бог, Луна? Дерзкий змеепускатель тогда окажется в прямой и продолжительной связи с поднебесьем. Да еще не факт, что, если он все-таки решится отпустить змея, тот за ним не погонится.

Когда на рынок входит неразменный юань, все вокруг замолкает. Торговля останавливается, бьют колокола, крестьяне ломают шапки и крестятся по-буддистски. Лицо Дай-мне, установщика партийной линии, пузырно парит в шелестящих облаках. Неразменный юань обходит прилавки, ласково улыбается женщинам и демонстрирует металл своих мускулов. Он знает, что ему скоро придется отсюда уйти, но знает и то, что он обязательно вернется — под иным именем, в другой стране.

Политика приходила к нам через окна. У нас было много окон с разных фасадов. Только вот крышу никто не видел. Говорят, ее венчает золоченый купол, но золото-то откуда? Ведь цвет нашего флага медный, а девиз одиноко плещется в бездонной мошне.

Эхо говорит ласковым русским голосом. Если эхо говорит не русским голосом, это не наше эхо. Если эхо говорит русским, но не ласковым голосом, это эхо суровых лет России.

Есть люди, искренне верящие, что Земля стоит на трех рыбах, и рыбы эти — щука, карась и камбала. Спросите тех людей, и они охотно объяснят вам, что щука все время пытается поймать карася и поворачивается, оттого и Земля вертится. Правоглазая камбала светит им плоской жестяной Луной и размышляет о смысле времени, телодвижений и недостижимых рыбьих желаний.

Потолки тяготеют к полу. Удерживают их только прозрачные лиственницы, что дышат в любом замкнутом пространстве, хотя и не видны. Потолки лежат на их макушках и скрипят от неудовлетворенного желания. Пол же стремится отнюдь не навстречу потолку, а вниз, к Матушке-Земле, которая вовсе никуда не стремится, а катается себе круглым шаром от футболиста к футболисту, от пинка к пинку.

Короткий веселый день среда приходит только по очень большим праздникам. Субботе и воскресенью — дням долгим и самоуглубленным — посещения разрешены чаще, раз в месяц, однако они находят способ мелькать за окном каждую неделю. Выход же в незарешеченное пространство стерегут одинаковые бледноунылые будни, всерьез считающие себя нашей средой обитания.

Уши воюют с мышами. Мыши подвижнее, зато уши раньше чуют опасность. Война идет с переменным успехом. Мыши захватили все подполье, стены же целиком под контролем ушей.

Разум обитает в клетке. Клетка несколько тяготится бездельем серого мохнатого жильца и предлагает ему то полы вымыть, то суп сварить, но потом в очередной раз осознает, что бесполезно. По ночам, когда клетка спит, разум через щелочку вывинчивается наружу и взмывает в лунные долины, работая кожистыми перепончатыми крыльями.

У Гамлета был 58‑й размер головы, у Меркуцио — 56‑й, у Просперо — 55‑й. Зато у Калибана был 62‑й. Продолжая изучение предмета, отметим, что у автора этих строк размер головы 57‑й, а у Шекспира — 50‑й, поскольку его вообще не было. Ну, и что все эти цифры доказывают?

На море, на океане, на острове Окаяне, гонит Великий Карла гром с голодным дождем. Молния осияет, гром грянет, дождь польет, глотки зальет. Пена изыде, и язык костян. Как от кочета нет яйца, так от книги блажной нет проку. Ключ в небе, замóк в головах. Аминь, трижды.

Не сумев достать билетов, мы ползком пробрались в страну молочных рек и медовых берегов. Но мы не нашли там ни молока, ни меда. Не нашли даже березы с золотыми сучьями, изображенной на гербе. Зато было много колбочек и пробирок. Целые холмы колбочек и пробирок. И на каждой — золотым клеймом — птица Сирин, пение медовое, лик молочно-белый, человеческий.

В нашем отечестве везде под ногами клады. Внимательный странник, да еще с вещим человеком посовещавшись, без труда отыщет места, где лежит золото. Оно совершенно бесхозное, дружелюбное, по первому слову показывается людям и легко может достаться в удел всякому.

Джунгли — это сплетения хвостов. Животных в джунглях много, так что хвосты их паутинятся, как немногие пауки умеют. Сквозь заросли пробираются розовые целлулоидные младенцы, все в одном направлении. Над их головами сияют в небе золотая стрелка и лики Дарвина и Гексли.

В одной из щелей пространства ввели удары по макушке фарфоровым богом как средство вразумления. Вразумляемые молча терпели, осознавая глубину своих заблуждений. Бог молча терпел, думая о том, что каждый раз, когда хотят кого-то наказать, наказывают его.

Сначала Монтекки и Капулетти были друзьями. Но потом возникли разногласия по поводу фасона шляп. Когда замешана эстетика, обязательно воспоследуют горы трупов.

В головах индиотов красиво — цветут бумажные сады, журчат фонтанчики с амурами. Однако там душно, как в запертой оранжерее, нас же лишь изредка щекотнет исходящий оттуда приторный парфюмерный аромат. У индиотов своя литература, свои фильмы и песенки, и все это, в сущности, вовсе не изучено, хотя язык у нас с ними один. Правда, индиоты знают заповедные слова индиотов, неизвестные прочим. И ведь ни за что не подумаешь, что на улице нам каждый день встречаются представители этого чужого, загадочного племени!

Согласно учебнику неправильной истории, Наполеон начал воевать в 1933‑м, а Пирл-Харбор бомбили в 1984‑м. Газеты не сообщают, начинается ли что-нибудь подобное сегодня. Незнание успокаивает.
Дождь брызжет на мой транзистор, плюющийся хриплыми новостями и именами погибших при пожаре и в пограничной стычке. Это тоже не говорит мне, начинается ли сегодня что-нибудь ужасное. Радио начинает рассказывать, что по новым научным данным Чингис-Ханом была лошадь Пржевальского, Эзопом — азбука Морзе, а Геростратом — статуя Свободы. И все они были живы еще каких-нибудь двадцать лет назад.
Сидя на берегу вечности, я представляю себе, как история переписывает и оглашает себя. Конечно, она временами сгущается, но через пару веков будут ли ее в таких случаях называть неправильной?

В ближайшем магазине можно приобрести термос для горячих слов, бутыль для едких слов, холодильник для скоропортящихся слов. Можно сдать слово на хранение в книгу (r. i.p.) Опаснее же всего дать слову улететь, поскольку оно не исчезнет и не благорастворится, а станет подобным пакету от молока, оставленному на орбите нерадивым космонавтом.

Если вы поймали комету за хвост, следует держаться за него как можно дольше. Комета все сделает сама — обогреет вас солнцем, осыплет звездным сиянием, проведет вокруг Вселенной. Проблемы возникают, если хвост оказывается скользким. Поэтому к встрече с кометой следует готовиться, набить карманы тальком, а главное — развивать цепкость пальцев. Конечно, нужно еще уметь отличать хвост кометы от прочих скоплений пара и напрасного дыма.

На вулканах живут теплолюбивые туземцы. Они находят в этом удовольствие — им обеспечены горячие завтраки и неизменно теплая постель. Вулканам тоже приятно. Временами они собираются за общим столом со смерчами, наводнениями и эпидемиями, и на обветренных вулканьих ликах читается: эх вы, мясники!

По ночам электробритвы работают: глядишь, лужайка подстрижена, мысли у соседей как-то выровнялись, куда-то делась горка на горизонте. Утром бритвы нам что-то рассказывают, но мы не понимаем их взволнованного жужжания.

Вода распадается на кислород и водород, человек — на скелет и чужие воспоминания, империя — на ностальгию и общность языка.
Камень распадается на камни.