НОВОГОДНИЕ ГИРЛЯНДЫ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Новый год, сулящий гранулы кратковременного счастья, заставляет и обратиться к думам: столь же тяжелым, сколь и обоснованным:
Вот Новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?
Константин Случевский — глубокий метафизик поэтического действа — словно отрицает само основание для праздника, покуда не изменится человек, не обновит правила и сущность земного своего существования.
Но… ведь Новый год!
Захлеб восторга, пенное счастье, вина разливанные, надежды золотистые, и — пускай зазвучит, зазвенит дисками словесной мощи Державин:
Но… ведь Новый год!
Захлеб восторга, пенное счастье, вина разливанные, надежды золотистые, и — пускай зазвучит, зазвенит дисками словесной мощи Державин:
Рассекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю новый год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
Навстречу божеству сему.
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю новый год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
Навстречу божеству сему.
Праздник надежды, праздник сомнений — а будет ли лучше?
Блеснет ли нечто подлинно-новое?
Прекрасное…
Вопрос Фёдора Глинки останется без ответа, но точность поэтических лучей-строк не стирается обилием прошедших новогодий:
Блеснет ли нечто подлинно-новое?
Прекрасное…
Вопрос Фёдора Глинки останется без ответа, но точность поэтических лучей-строк не стирается обилием прошедших новогодий:
Ах, лучше ль будет мне, чем ныне?
Что ты сулишь мне, новый год?
Но ты стоишь так молчаливо,
Как тень в кладбищной тишине,
И на вопрос нетерпеливый
Ни слова, ни улыбки мне…
Что ты сулишь мне, новый год?
Но ты стоишь так молчаливо,
Как тень в кладбищной тишине,
И на вопрос нетерпеливый
Ни слова, ни улыбки мне…
Но — много детски-радостного, ворохи счастливых моментов, и поэзия, отдающая дань оным, не может быть угрюмо-философской:
В школе шумно, раздается
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней.
Нет, рождественская елка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она.
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней.
Нет, рождественская елка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она.
Так пел Плещеев, заражая радостью, буквально плескавшейся из стихотворения в реальность; Надсон, некогда ставивший рекорды поэтической популярности, предпочел, коснувшись детски-волшебного содержания праздника, подняться к пещере, где родился младенец — чтоб мир спасти…
Цветаевский драматизм, переданный нервно-телеграфным, взрывным стилем, врывался в мир, возвещая двойственность праздника:
Цветаевский драматизм, переданный нервно-телеграфным, взрывным стилем, врывался в мир, возвещая двойственность праздника:
С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом — по чужим местам —
Воины с котомкой!
С пеной у рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом — битая — в бегах
Родина с ладонью!
Славные обломки!
С Новым Годом — по чужим местам —
Воины с котомкой!
С пеной у рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом — битая — в бегах
Родина с ладонью!
…А прекрасная, детско-советская Агния Барто касалась совсем других граней торжества:
С большим серебряным мешком
Стоит, обсыпанный снежком,
В пушистой шапке дед.
А старший брат твердит тайком:
— Да это наш сосед!
Стоит, обсыпанный снежком,
В пушистой шапке дед.
А старший брат твердит тайком:
— Да это наш сосед!
И что ж, что разочарование стремится украсть радость!
Не получится у него, нет-нет…
Верен ироническому взгляду на бытование людское, Саша Черный живописует ситуацию смен годов остро, как лезвием проходится по сердцам:
Не получится у него, нет-нет…
Верен ироническому взгляду на бытование людское, Саша Черный живописует ситуацию смен годов остро, как лезвием проходится по сердцам:
Родился карлик Новый Год,
Горбатый, сморщенный урод,
Тоскливый шут и скептик,
Мудрец и эпилептик.
«Так вот он — милый божий свет?
А где же солнце? Солнца нет.
А, впрочем, я не первый,
Не стоит портить нервы».
Горбатый, сморщенный урод,
Тоскливый шут и скептик,
Мудрец и эпилептик.
«Так вот он — милый божий свет?
А где же солнце? Солнца нет.
А, впрочем, я не первый,
Не стоит портить нервы».
Глубоко нальются розоватым свечением раковин слова Арсения Тарковского; музыка Александра Блока будет снежно печальной, скорбь «Новогодней баллады» Анны Ахматовой сложно пропитает духовный воздух…
Будут и деревенские звоны: «Вологодское новогоднее» Александра Яшина полыхнет ими, и разольется рубцовское, такое родное, свежее:
Будут и деревенские звоны: «Вологодское новогоднее» Александра Яшина полыхнет ими, и разольется рубцовское, такое родное, свежее:
Мимо изгороди шаткой,
Мимо разных мест
По дрова спешит лошадка
В Сиперово, в лес.
Дед Мороз идет навстречу.
— Здравствуй!
— Будь здоров!..
Я в стихах увековечу
Заготовку дров.
Мимо разных мест
По дрова спешит лошадка
В Сиперово, в лес.
Дед Мороз идет навстречу.
— Здравствуй!
— Будь здоров!..
Я в стихах увековечу
Заготовку дров.
…Конечно, этот праздник, объединяющий сердца, — праздник надежды, конечно, без нее бытование человека — почти что пшик, и очень по-разному трактовавшие праздник поэты словно создали отдельный сияющий свод в недрах поэтического пространства: свод новогодней темы, так мощно наполнившей их стихи.
Александр БАЛТИН
