Ян БРУШТЕЙН
Поэт, прозаик, художник. Родился в 1947 году в Ленинграде. Юность прошла в Пятигорске. Служил в армии, воевал в 1968 году на Амуре. Работал журналистом, преподавал в вузе историю и теорию изобразительного искусства. Кандидат искусствоведения. Участвовал в создании негосударственного телевидения, возглавлял крупный региональный медиахолдинг. Стихи печатались в журналах «Знамя», «Юность», «Волга», «Дети Ра», «Дружба народов», в различных сборниках. Автор многих книг. Живопись и компьютерная графика были представлены на семи персональных выставках. Живет в Иванове.
Поэт, прозаик, художник. Родился в 1947 году в Ленинграде. Юность прошла в Пятигорске. Служил в армии, воевал в 1968 году на Амуре. Работал журналистом, преподавал в вузе историю и теорию изобразительного искусства. Кандидат искусствоведения. Участвовал в создании негосударственного телевидения, возглавлял крупный региональный медиахолдинг. Стихи печатались в журналах «Знамя», «Юность», «Волга», «Дети Ра», «Дружба народов», в различных сборниках. Автор многих книг. Живопись и компьютерная графика были представлены на семи персональных выставках. Живет в Иванове.
ИЗ ПЕТЕРБУРГА В ЛЕНИНГРАД
* * *
* * *
На улице Шамшева память остыла,
На кладбищах мира живые могилы
Моих стариков.
Но нет им границ, прилетают погреться,
И в сны, и в стихи, и в горячее сердце
Во веки веков.
Моя Петроградка одета в туманы,
Закрою глаза, но увидеть ума нет,
Одна тишина.
Глаза распахну — вот он, дом не забытый,
Большая семья... но на кухне раскрытой
Чужая жена,
Чего-то варганит в кастрюльке не нашей.
Не знает: не ели мы утренней каши,
Никак, ни хрена!
Чужие и запахи, взгляды и звуки,
Пусть дом остается, как прежде, в разлуке,
До самого дна.
Полеты над городом без дельтаплана,
Не будет здесь больше ни сна, ни обмана —
Вернул я себе этот взгляд.
Такой, как он был, из летучего детства,
Уже никуда ему больше не деться,
Живой Ленинград!
На кладбищах мира живые могилы
Моих стариков.
Но нет им границ, прилетают погреться,
И в сны, и в стихи, и в горячее сердце
Во веки веков.
Моя Петроградка одета в туманы,
Закрою глаза, но увидеть ума нет,
Одна тишина.
Глаза распахну — вот он, дом не забытый,
Большая семья... но на кухне раскрытой
Чужая жена,
Чего-то варганит в кастрюльке не нашей.
Не знает: не ели мы утренней каши,
Никак, ни хрена!
Чужие и запахи, взгляды и звуки,
Пусть дом остается, как прежде, в разлуке,
До самого дна.
Полеты над городом без дельтаплана,
Не будет здесь больше ни сна, ни обмана —
Вернул я себе этот взгляд.
Такой, как он был, из летучего детства,
Уже никуда ему больше не деться,
Живой Ленинград!
СНОВА О СЛОВАХ
Поет ли поэт?
Он скрипит, как колодезный ворот.
Пусть голоса нет,
Только ритм его сердца распорот.
Клокочут слова,
Что-то варится в мятой кастрюле,
Болит голова,
И он ждет, чтобы снова сверкнули
О веке густом,
Всю судьбу его так спрессовавшем.
Что гнуло винтом
Между прошлым, так много не знавшим,
Страною у ног,
Всех ломавшей и гнувшей заменой,
Он все перемог,
И чужие гербы, и знамена.
И ужас войны.
В сердце каждый погибший мальчишка,
И корчи страны
Все такой же родной, но
счастливой не слишком.
Остались реки
Перегибы и заводи с рыбой,
Остались деньки
В старом доме — бревенчатой глыбой.
Остались друзья
Поредевшим и гаснущим рядом,
Осталась семья,
Его счастье, другого не надо!
Но как же ему,
Человеку почти что без кожи —
Стоять одному,
По-другому уже он не сможет.
Он скрипит, как колодезный ворот.
Пусть голоса нет,
Только ритм его сердца распорот.
Клокочут слова,
Что-то варится в мятой кастрюле,
Болит голова,
И он ждет, чтобы снова сверкнули
О веке густом,
Всю судьбу его так спрессовавшем.
Что гнуло винтом
Между прошлым, так много не знавшим,
Страною у ног,
Всех ломавшей и гнувшей заменой,
Он все перемог,
И чужие гербы, и знамена.
И ужас войны.
В сердце каждый погибший мальчишка,
И корчи страны
Все такой же родной, но
счастливой не слишком.
Остались реки
Перегибы и заводи с рыбой,
Остались деньки
В старом доме — бревенчатой глыбой.
Остались друзья
Поредевшим и гаснущим рядом,
Осталась семья,
Его счастье, другого не надо!
Но как же ему,
Человеку почти что без кожи —
Стоять одному,
По-другому уже он не сможет.
* * *
Все было там, где утро коченело,
Где с головой не соглашалось тело,
Я шел из Петербурга в Ленинград.
Названья улиц плыли и двоились,
Как будто в мыле заново творились
И Зимний, и мосты, и Летний сад.
Моя походка становилась вещей,
Спина прямее, и другие вещи
Вдруг вызревали на моих плечах.
Дома росли, и поднимались втрое,
Уже я был мальчишкой и героем —
Весь при ремне, фуражка на ушах.
Я шел из школы через три квартала,
И жизнь меня за фалды не хватала,
А тихо, словно за руку вела.
Я в дом врывался: «Вот пятерка, мама!»
И маму обнимал, и рос упрямо,
Пришел я в Ленинград, и все дела.
Где с головой не соглашалось тело,
Я шел из Петербурга в Ленинград.
Названья улиц плыли и двоились,
Как будто в мыле заново творились
И Зимний, и мосты, и Летний сад.
Моя походка становилась вещей,
Спина прямее, и другие вещи
Вдруг вызревали на моих плечах.
Дома росли, и поднимались втрое,
Уже я был мальчишкой и героем —
Весь при ремне, фуражка на ушах.
Я шел из школы через три квартала,
И жизнь меня за фалды не хватала,
А тихо, словно за руку вела.
Я в дом врывался: «Вот пятерка, мама!»
И маму обнимал, и рос упрямо,
Пришел я в Ленинград, и все дела.