Выходец из заштатного городка, он добился того, что стал знаменитым врачом, профессором, видным путешественником-естествоиспытателем и членом высшего Медицинского совета России.
Речь идет об Артемии Алексеевиче (урожд. Артуре Абрамовиче) Рафаловиче (1816–1851). Фамилия Рафалович восходит к мужскому имени Рафаэль и означает ангела-целителя (на иврите: «Бог излечил»). И, забегая вперед, отметим, что только наш герой вполне оправдает такую этимологию, ибо станет единственным врачом в этой многодетной купеческой семье.
Но обратимся к родословной Рафаловичей. Полное имя основателя рода — Рафаэль Парнес, причем фамилия от него и образована, поскольку парнес — имя нарицательное (так называлась на идише должность выборного руководителя кагала). Известно, однако, что предки их жили в Дубно (Речь Посполитая), бойком торговом городе Луцкого повета, славившегося своей большой контрактовой ярмаркой. Это был город с преимущественно еврейским населением: в 1788 г. здесь числились 2525 евреев и 321 еврейский дом. А после присоединения Дубно к России в 1795 г. (он стал уездным городом Волынской губернии) число еврейских торговцев значительно превышало здесь количество купцов-христиан. И среди мещан иудеи составляли абсолютное большинство.
Фамилия Рафалович возникла в момент офамиливания евреев в Австро-Венгрии и значится в словаре Галиции, куда переезжает семья, влившись в тамошнюю еврейскую общину, которая составляла 10% общего населения. Надо сказать, что, согласно реформам императора Иосифа II, иудеи получили здесь права гражданства и в большинстве своем были аккультурированы, что вполне отвечало планам власть имущих «онемечить» галицийское еврейство. Так что занимавшийся предпринимательством отец нашего героя, Абрам Зейликович Рафалович (1785–1860), был обречен стать полиглотом: помимо затверженных с детства идиша и иврита, он владел польским, немецким, а впоследствии русским и французским языками.
Известно, что в 1807 г. Абрам перебрался в Могилёв-Подольский, уездный город Подольской губернии. По разрядным книгам, там насчитывалось купцов — христиан 72, евреев — 65; мещан — христиан 980, евреев — 2347. Здесь он обзавелся семьей и родился его первенец Артур, на которого отец возлагал большие надежды.
Вскоре после рождения сына семья переезжает в Одессу. Став городом порто-франко Одесса обрела преимущества беспошлинной торговли, что способствовало экономическому подъему и быстрому увеличению населения (с 5 тыс. в конце XVIII в. до 76,8 тыс. в 1842 г.). Новые черты культурной жизни, западные стандарты коммерческой предприимчивости, свободной торговли и более мягкого правительственного регулирования сделали Одессу подлинным средоточием европейской культуры. В 1810 г. здесь открылся оперный театр, где часто гастролировали итальянские труппы. Город располагал несколькими учебными заведениями, в том числе основанным в 1817 г. герцогом де Ришельё лицеем. В середине 20-х гг. в Одессе был основан историко-археологический музей; возникли Одесское общество любителей истории и древностей и Императорское Общество сельского хозяйства Южной России, имевшие свои печатные органы. Здесь работало несколько типографий, книжные лавки, городская библиотека. Вольный дух черноморского города очень точно передал А. С. Пушкин в «Отрывке из путешествия Онегина»:

К тому времени роль евреев в торговой жизни Одессы неуклонно возрастала. Так, в 1837–1844 гг. численность христианского гильдейского купечества сократилась с 586 до 468 чел, еврейское же купечество, напротив, возросло в те же годы со 160 до 221 чел. Примечательно, что издаваемый здесь «Новороссийский календарь» ежегодно публиковал не только христианские месяцесловы, но и еврейские календари.
Многие одесские банкиры были, как и Абрам, из галицийских евреев. Американский историк Стивен Ципперштейн резюмировал: «Одесса была единственным местом в России, где евреи стремились стать полноценными европейцами. Отказываясь от обычаев и нравов, которые отделяли их от окружающего общества, одесские иудеи подражали своим нееврейским соседям». Эти тенденции в сочетании с распространением в городе духа практицизма оттесняли традиционалистов-ортодоксов и создавали почву для идей и учреждений Хаскалы (Еврейского просвещения).
Рафалович, с его богатым опытом деловых связей, привез с собой в Одессу немецкий стандарт поведения, буржуазные взгляды, капиталы и экономические проекты. Он стал купцом 1-й гильдии и вел торговые дела весьма бойко и успешно: в 1830 г. основывает торговый дом «Рафалович и Ко», который впоследствии займет место в первой пятерке крупнейших одесских фирм, торгующих хлебом. По словам городского начальства, Абрам проявил «в торговых делах острую честность и исправность», чем всемерно «содействовал развитию коммерции в здешнем крае». В 1837 г. он вместе с сыном Федором (1818–1882) открыл фирму «Фёдор Рафалович и Ко». При этом Фёдор стал соучредителем Бессарабско-Таврического земельного банка; второй сын Лев — Херсонского земельного банка; сын Герман — Одесского коммерческого банка. В 1849 г. Абрам Рафалович основал торговый дом в Лондоне, где интересы семьи представлял сын Давид; а с сыновьями Львом и Германом он основал банкирский дом в Берлине. Необходимо особо отметить Германа Рафаловича, который участвовал в учреждении Петербургского учетного и ссудного, Одесского Коммерческого, Киевского Коммерческого и Русского банков для внешней торговли. Впоследствии тот стал почетным бразильским консулом. Сын Анисим, выпускник университета Св. Владимира и кандидат законоведения, ставший бельгийским консулом в Одессе, также способствовал коммерческим успехам Рафаловичей в европейском деловом мире. О масштабах деятельности Рафаловичей говорит тот факт, что в 1850 г. их фирма была учреждена министром финансов, а банковские операции семьи в одном только 1857 г. составили 15 млн. рублей. Показательно, что в том же году именным Высочайшим указом «одесский купец 1-й гильдии еврей Абрам Рафалович с семейством» был «возведен в потомственное почетное гражданство». Этого «заслуженного старожила» хоронила потом вся Одесса, а имя его увековечил император Александр II, учредив в 1875 г. стипендию имени Рафаловича при Одесском сиротском доме.
Абрам Рафалович был космополитом в лучшем смысле этого слова. Как истинный маскил (еврейский просветитель), он был ярым противником местечкового изоляционизма, радел о приобщении соплеменников к мировой культуре. Он всемерно поддержал еврейскую просветительскую реформу, поставив свою подпись под благодарственным адресом одесской еврейской общины Николаю I о необходимости для евреев общего образования. Его вместительный дом на Греческой улице стал своего рода культурным салоном, в котором собирались представители одесской интеллигенции и еврейской интеллектуальной элиты. Отличались Рафаловичи и своим меценатством, широкой благотворительностью.
Неудивительно, что и старшему сыну Артуру (Артемию) Рафалович вознамерился дать самое «тщательное образование». Отец окружил его первоклассными домашними учителями; особенно же пестовал его лингвистические способности, поощряя изучение иностранных языков. И надо сказать, в этом сын превзошел отца: он владел и классическими языками, а также итальянским, арабским и турецким. А во французском был настоящим докой и писал на нем с отменным щегольством стиля. Это было тем более важно, что язык этот был едва ли не единственным языком общения деловых и аристократических кругов Одессы.
Как и прочие европеизированные евреи, Абрам Зейликович отказался дать сыну традиционное еврейское образование в пользу христианских учебных заведений. В 1830 г. он отправил сына в престижный Ришельёвский Лицей, причем Артур был настолько хорошо подготовлен, что, блестяще сдав вступительный экзамен и, минуя начальные классы, сразу же стал полноправным гимназистом. По словам современника, он «отличался постоянно способностями, прилежанием и нравственностью». Окружающих поражала его пытливость, жажда знаний. Более всего ему давались математика, география, статистика и физика. Учился он с азартом, так что полный курс прошел экстерном: 4 гимназических класса, рассчитанные на восемь лет обучения, он завершил всего через четыре года, причем с похвальным листом.
Выпускник гимназии, Артур не остался для прохождения дальнейшего курса в лицейских классах, а отправился за границу, сначала в Королевский (Прага) университет, а затем поступил на медицинский факультет прославленного Берлинского университета, где в течение 9 семестров усиленно штудировал курс естественных и медицинских наук. При этом он овладел и завидными практическими навыками в терапевтической, хирургической и акушерской клиниках Берлина. Так Рафалович оказался на уровне самых современных медицинский знаний. Он работал самозабвенно и особо не заморачивался насчет здоровья, между тем, приступы кровохарканья — верный симптом неизлечимой тогда чахотки — начали преследовать его уже в студенческие годы. Несмотря на это, он успешно сдал выпускные экзамены, получив степень доктора медицины и хирургии. Завершил же он свое образование в медицинских клиниках Императорского Дерптского университета, что давало право врачебной практики в России.
В 1839 г. Артур Рафалович вернулся в Одессу и занялся частной медицинской практикой. Многих малоимущих он принимал бесплатно, о чем свидетельствует его объявление в печати: «Люди недостаточного состояния, нуждающиеся во врачебной помощи, могут адресоваться ко мне ежедневно от 8-ми до 9-ти часов утра и от 3-х до 4-х по-полудни». Надо заметить, что медицинcких учреждений в Одессе было много. Здесь работали городская и еврейская больницы, лечебница для приходящих, немало было и практикующих медиков, впоследствии объединенных в Общество одесских врачей. Так что 23-летнему начинающему врачу заявить о себе было непросто. Тем не менее, как пишет его биограф, «любовью к делу, знаниями, довольно счастливыми излечениями и более всего внимательностью к своим больным весьма скоро приобрел он себе значительную практику». А газета «Херсонские ведомости» сообщала, что этот врач «многих спас от смерти».
Вместе с тем Рафаловича привлекает и педагогическая деятельность, а для этого надлежало поступить на государственную службу, практически закрытую для иудеев. Потому в том же 1839 г. он вынужден был креститься по православному обряду, после чего стал аттестоваться вполне по-русски — Артемием Алексеевичем, а со временем и получил чин коллежского асессора. Как отнесся к его ренегатству отец, до конца жизни остававшийся правоверным евреем? По-видимому, скрепя сердце, он понял и простил отступника, как поймет он и другого сына, Фёдора, своего неизменного помощника-финансиста, крестившегося в 1848 г. Впрочем, ставшие христианами братья Рафаловичи сохранили уважительное отношение к религии предков и проявляли к еврейству стойкий интерес.
Неудивительно, что внимание Артемия обратилось к альма матер — Ришельевскому лицею. При поддержке попечителя Одесского учебного округа Дмитрия Княжевича (1788–1842) он составляет записку «О преподавании студентам юридических факультетов медицины судебной» и в марте 1840 г. направляет ее в Департамент народного просвещения МВД. В ней доказывается необходимость такого учебного курса для юристов, не имеющих специальных медицинских познаний. А несколько позднее представляет «Программу для руководства при преподавании судебной медицины воспитанникам юридического отделения Ришельевского лицея».
Следует заметить, что согласно европейской традиции, судебная медицина читалась на медицинских факультетах, где ее слушали и юристы, не имевшие для этого должной подготовки. В России же с 1839 г. специальный курс судебной медицины был впервые введен в Училище правоведения в Петербурге. По мысли Рафаловича, Ришельевский лицей должен был стать вторым подобным учебным заведением. И вот победа — в 1840 г. с Высочайшего разрешения при юридическом отделении Ришельевского лицея была учреждена кафедра судебной медицины, а в январе 1841 г. кафедру эту занял наш герой, став и. о. профессора судебной медицины (это звание должно было быть ему предоставлено по выслуге шести лет).
Свое понимание предмета он высказал во вступительной лекции «О предмете судебной медицины для юриста», опубликованной затем в «Журнале Министерства народного просвещения» (1842, ч. 36, отд. II). По его мнению, медик не должен вмешиваться в ход судебного следствия: его долг — установить причину смерти. На практике же из-за неподготовленности юристов решение дела нередко переносится из суда в сферу медицины, что он расценивает как безусловное зло. Рафалович сознавал, что читаемая им дисциплина — предмет новый и «не достиг в практическом приложении своих теорем того совершенства, той достоверности, той определительности и точности, которые мы привыкли встречать в других отраслях человеческих знаний».
Курс, читаемый Рафаловичем, был подлинно новаторским и начинался с общих сведений об анатомии, физиологии и патологии. И здесь открылся его педагогический талант, подкрепленный навыками ученого-популяризатора. Лекции читались в сохранившемся здании Ришельевского лицея на Дерибасовской улице, а секционные занятия — «вскрытие трупов при студентах, для объяснения практического хода судебно-медицинских исследований» проводились в городской больнице (ныне 5-я городская клиническая больница в Одессе).
Одновременно с врачебной практикой и преподаванием Рафалович в начале 1840-х гг. публикует в одесских периодических изданиях ряд врачебно-просветительских статей: «О вредном влиянии употребляемых в хозяйстве и при туалете металлических приготовлений», «Об употреблении главнейших наружных лекарств, прописываемых врачами», «О морских одесских купаниях» и др.
Замечательны и его программные статьи «Новые материалы для медицинской статистики Одессы (за 1842 г.)» и «Движение народонаселения и общественное здоровье в Одессе в 1843 г.» Успешно овладев европейской и отечественной литературой предмета, он находит ошибки в существовавших статистических данных. Надежные сведения ему приходится добывать самостоятельно по церковным, полицейским и врачебным записям. Важно то, что Рафалович вводит в исследование новые измерения, позволяющие более полно судить о социальных условиях городской жизни: число браков, детей, рожденных в браке и вне его, количество самоубийств, характер несчастных случаев, причины внезапной смерти и т. д. Словом, он успешно совершенствуется в своей исследовательской работе, которую рассматривает как «лепту в сокровищницу отечественного самопознания». Труды Рафаловича стали первым опытом обозрения медицинской статистики провинциальных городов России.
Артемий Алексеевич подготовил серию статей и по проблемам социальной гигиены. Примечательна работа «Медико-статистические розыскания о влиянии климата и местности Одессы на здоровье ее жителей». Харакеризуя демографические показатели (уровень смертности в целом, по сословиям, полам, вероисповеданиям и т. д.), он определяет социальные причины высокой детской смертности, небольшой продолжительности жизни и т. д. Рафалович уделяет внимание и своим соплеменникам, раскрывая, в частности, причины высокой смертности евреев.
Статьи Рафаловича охотно публикуют и петербургские издания. Интересна его статья «О предубеждении публики против вскрытия мертвых тел в частной медицинской практике», в которой рогрессист-автор призывает отказаться от всех предвзятостей ради развития медицинских знаний. Характерно, что Артемия Алексеевича поддержал правительственный «Журнал Министерства внутренних дел» (1843, ч. 1), опубликовавший результаты его исследований и выразивший пожелание продолжить эту работу.
Личная одаренность, широкая образованность, научное подвижничество Рафаловича были высоко оценены профессиональным сообществом. 2 октября 1843 г. его принимают в Общество русских врачей в Санкт-Петербурге; а уже 16 октября 1843 г. избирают членом Германского общества врачебной науки в Берлине и членом-корреспондентом Берлинского медико-хирургического общества; 20 ноября 1844 г. он становится членом-корреспондентом Общества естественных и врачебных наук в Дрездене; 8 января 1845 г. — действительным членом Императорского общества сельского хозяйства южной России и т. д.
Вскоре наш герой вступает на новую дорогу. Дело в том, что моровое поветрие чумы было злободневной темой для Одессы и юга России, переживших за три первых десятилетия XIX в. три губительные эпидемии болезни (Одесский карантин был открыт в 1794 г.). К началу же 40-х гг. вопрос о чуме стал предметом всеевропейского обсуждения. Создавались комиссии по изучению карантинного дела и методов обработки «зачумленных грузов». Еще в 1843 г. российское правительство направило в Египет комиссию с целью проведения испытаний действия «усиленного тепла» на зараженные вещи. Заметим, что в комиссию входил и товарищ Рафаловича, директор Одесского карантина Александр Уманец (1808–1877), впоследствии автор сочинения «Поездка на Синай с приобщением отрывков о Египте и Святой земле в 2-х томах» (1850).
Артемий Алексеевич подробно изучил все главные способы борьбы с распространением «черной смерти», особенно карантинные уставы, что привело его к заключению: прежде чем приступать к реформированию карантинного дела, должны быть решены главные вопросы, касающиеся причин и форм распространения эпидемии. Это было тем более важно, что в науке не существовало единодушия даже по поводу степени заразности этой болезни. Существовали разногласия и относительно ареалов ее возникновения и распространения (Египет, Сирия или Турция). Надо сказать, что аргументированный ответ на эти вопросы будет получен только после открытия в 1894 г. чумной палочки — возбудителя чумы. А в 40-х годах XIX в. врачи строили свои заключения на эмпирической основе, впрочем, остро необходимой для дальнейшего решения проблемы.
Рафалович посылает в Министерство внутренних дел обстоятельную докладную записку «Взгляд на важнейшие вопросы, относящиеся до чумы». На нее обратили самое серьезное внимание, вызвали автора в Петербург и предложили принять участие в ученой экспедиции, которая отправлялась на Восток «для ближайшего исследования чумы». Наш герой согласился и в январе 1846 года уволился из Лицея, перевелся на службу в МВД, сразу получил чин надворного советника и назначен «старшим членом» экспедиции. Ему было предписано обследовать все местности Ближнего Востока, «в коих зараза самопроизвольно возникает или коим общее мнение медиков и неврачей приписывает зарождение ее». Однако свою задачу он понимал шире. «Во время пребывания и путешествий моих на Востоке, — подытожил он позднее в своем отчете, — я посвящал свою деятельность на тщательному изучению топографии, климата, естественных произведений и общественного здоровья посещаемых мною местностей, не упуская также нигде из виду: образа жизни и способа пропитания населений, их обычаев, физического и духовного развития, состояния земледелия, промышленности и торговли; одним словом, я старался обнимать все стороны народной жизни, которые только в совокупности, а не поодиночке рассматриваемые позволяют наблюдателю составить себе основательное понятие о болезнях Востока».
Весной того же года он выехал из России и через Одессу прибыл в Константинополь, где была его первая остановка, пробыл здесь четыре с половиной месяца, переехал через Смирну в Александрию, а оттуда в Каир, где, между прочим, усердно принялся за изучение арабского языка, считая, что без этого нельзя изучить страну. Зимой 1846 и 1847 гг. Рафалович исследовал Нижний Египет, весной объехал Палестину, а летом изучал Сирию, после чего, в конце августа, через Бейрут вернулся в Александрию. Отсюда он отправился по Нилу для изучения Верхнего Египта и Нижней Нубии. Вернувшись от вторых Нильских порогов опять в Каир, пробыл здесь до конца 1847 и начала 1848 гг., а затем отправился исследовать местность Нильской Дельты. Окончив свои наблюдения, Рафалович в половине марта 1848 г. опять вернулся в Александрию.
Это был лучший период в жизни молодого врача. Правда, прямых опытов борьбы с чумой Рафаловичу производить не пришлось (болезнь прекратилась до его приезда). Поэтому главным предметом его внимания стало состояние общественного здоровья населения стран Ближнего Востока. Можно говорить о подлинном подвиге ученого, к которому, как отметил современник, были обращены тогда «глаза всего медицинского мира». 34 месяца утомительного перемещения на барке, верхом на верблюде, лошади или муле — в изнуряющую жару, хамсин, тропические ливни; постоянные контакты с больными: посещение больниц, военных госпиталей, карантинов, лепрозориев, вызовы к заболевшим. Не щадя себя, он ставил опыты на собственном организме. Два участника экспедиции, штаб-лекарь и фельдшер, измученные «всевозможными лишениями», погибли от болезней один на второй, другой на третий год путешествия. По счастью, Рафаловича чаша сия миновала. «Провидение, — писал он, — сохраняло меня от припадков и болезней, угрожающих европейцу, особенно в знойнейшее время года». При этом он скрупулезно вел дневник, посылал в Петербург обстоятельные отчеты, тотчас же публиковавшиеся в России и в зарубежных научных изданиях.
Важен и нов его метод исследования: Рафалович изучает страну, заимствуя принципы описания из естественнонаучных трудов. Отсюда строгая фиксация фактов, максимально реалистический взгляд на вещи. Он не приемлет «обманчивый призм субъективного взгляда, зависящий от индивидуальных мнений, образа мыслей и вкоренившихся предубеждений». По его разумению, главное достоинство врача «возвыситься до объективного изучения предмета». В таком подходе и состояла уникальность работы исследователя. Цикл из 13 своих статей для «Журнала Министерства внутренних дел» Рафалович назвал «Записки русского врача, отправленного на Восток», обозначив тем самым непривычный для отечественного читателя жанр путевых заметок естествоиспытателя. Собранные им надежные демографические сведения, проверенные и перепроверенные факты сделали его труды о Востоке бесценным историческим справочником.
Можно говорить и о востоковедческом, арабистском аспекте трудов Рафаловича. Он сделал попытку составить словарь языка племен Нижней Нубии, ввел в оборот полезный диалектологический арабский материал, отличился и на ниве русской географической терминологии, передавая названия в их местном звучании. Маршруты его путешествий, содержащие описание не только городов, но и деревень стали важным подспорьем в изучении арабской исторической географии.
Артемий Алексеевич пользовался авторитетом и как первоклассный диагност: его пригласили принять участие в консилиуме для осмотра правителя Египта Мухаммеда Али-паши (1769–1849), у которого нашли признаки психического расстройства. И во многом благодаря экспертной оценке русского врача тот в 1848 году был отстранен от управления.
Вместе с тем нашего героя живо интересовала и жизнь иудейского населения в арабских странах, тогда как христианские сочинители обычно рассматривали евреев в числе маргинальных этнических групп, недостойных специального описания. Историки усматривают в этом голос крови «русского врача» Рафаловича, что стало особенно явно при его посещении Иерусалима в 1847 г. Как отметил израильский историк Алекс Резников, Рафалович буквально «заболел Иерусалимом».
Обыкновенно бесстрастный наблюдатель, он вдруг ощущает сильный душевный подъем и восклицает: «На краю плоскости вдруг является четвероугольная масса домов, окруженных высокими зубчатыми стенами и башнями; подъезжаете к воротам — сердце ваше забивается сильнее и быстрее: вы в Иерусалиме!». Рафалович изучает условия жизни своих соплеменников, сообшая, что из 14 тысяч жителей Иерусалима 6 тысяч составляют евреи, и они «содержатся здесь суммами, жертвуемыми ежегодно их единоверцами в разных частях света». Не только чума, которую, как он выяснил, время от времени заносят в Святой город паломники, но еще и многие болезни представляют угрозу для выживания иерусалимского еврейства с учетом «бедности, лишений и скудной жизни».
Он сосредоточивается непосредственно на общественном здоровье населения, акцентируя внимание на двух образцовых еврейских больницах. Первая, «открытая пять лет назад иждивением Лондонского общества "для распространения истинного познания Св. Писания между евреями". Врач, хирург, провизор — англичане; аптека очень хороша и получает медикаменты, простые и сложные, из Лондона. В заведение принимаются только больные из евреев… Пища приготовляется со строгим соблюдением еврейских обрядов. Сверх больных, поступающих в заведение, ежедневно является туда значительное число приходящих, коим лекарства отпускаюся безденежно». Другая лечебница учреждена самими евреями, опасавшимися, чтобы британская филантропия не скрывала видов прозелитизма. «Они устроили больницу, в которую определили еврея-врача, выписанного из Баварии. Убедившись вскоре, что англичане мало интересовались религиозными убеждениями своих пациентов и что кухня во всей точности соображалась с законами Моисея, еврейское население постепенно возвратилось в первое, лучше содержимое заведение и оставило второе, пришедшее мало-помалу в упадок».
Рафалович собирал материалы и о других еврейских общинах в странах Ближнего Востока. Так, в городе Халеб, где, по его подсчетам, проживало 4, 700 иудеев, он любуется Еврейским кварталом, который «красив и чист». В Табариэ же, при населении 1, 200 человек, находилось «половина Евреев из Польши, Германии и проч., живущих в крайней бедности, без торговли и промышленности». В 130-тысячном Дамаске он насчитывал 5, 000 Евреев; в древней Антиохии — 20 еврейских семейств. А в Наплузе, с преимущественно мусульманским населением, описывает самаритян, поразивших его «правильностью физиономий, тонкими и приятными чертами лица, особенно у женщин и у детей».
Очевидные симпатии Рафаловича к евреям позволили исследователям предположить, что он думал о помощи единоплеменникам в Иерусалиме и окончательно обрел свои национальные корни…
Начальство высоко оценило деятельность Артемия Алексеевича. Достаточно сказать, что за время путешествия он был дважды повышен в чине, став в 1847 году коллежским советником, а затем и статским советником. По возвращении же он был награжден орденом Владимира 4-й степени и оставлен на службе при Министерстве Внутренних Дел, с поручением привести в порядок свои путевые записки и выпустить их в свет отдельным изданием. В 1849 году он был избран действительным членом Императорского Русского Географического Общества по отделу этнографии, причем стал его делопроизводителем. Принимал он участие и в работе отдела статистики и активно печатал отрывки из своих путевых записок в «С.-Петербургских Ведомостях», «Отечественных Записках» и «Известиях Императорского Русского Географического Общества». Кроме того, его итоговая статья «О Нижнем Египте в медико-административном отношении», написанная на французском языке, была напечатана в «Courrier de Marseille». Автор убежден, что опасность возникновения чумы исходит из Нижнего Египета, чему способствуют геологические и климатические условия, плохое санитарное состояние края, а главное — вопиющая бедность населения. В то же время осталось неясным самопроизвольное развитие болезни. Рафалович склонялся к мысли о воздействии на предрасположенный организм еще не выявленных «космических явлений» (солнечного излучения и т. п.).
В 1850 г. Рафалович был избран в члены высшего Медицинского Совета при Министерстве внутренних дел, для усовершенствования медицинской науки и практики, а также для контроля за деятельностью всех медицинских и фармацевтических учреждений Российской империи. Наконец, ему удалось выпустить в свет часть записок в сочинении «Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты» (СПб., 1850). В Российской государственной бибиотеке хранится экзепляр книги с дарственной надписью автора его единомышленнику, одному из знатоков Востока: «Александру Алексеевичу Уманцу в знак подлинного уважения и преданности. 24 апреля 1850».
Но не все критики встретили труд Рафаловича на ура. Оппонентом книги, в частности, выступил в своем журнале «Библиотека для чтения» (1850, Т. 101, Отд.V) известный Барон Брамбеус (Осип Сенковский (1800–1858), — сам автор «Воспоминаний о Сирии». Очевидны полемичность и предвзятость его ругательной рецензии на труд Рафаловича, не претендовавшего на художественность, но имевшего бесспорное научное значение.
Последним трудом ученого доклад «Об успехах географических наук в России», сделанный по желанию Парижского географического общества. Рафалович предполагал еще издать свои медицинские изыскания на французком языке, а также сравнительный анализ культуры арабов Сирии и Египта. Но этому помешала застарелая болезнь: «зародыш чахотки, таившейся в организме еще во время пребывания его в Берлине, начал развиваться все заметнее и заметнее». Артемий Алексеевич скончался в возрасте всего 34-х лет, когда, казалось, перед ним открывалось новое блестящее поприще. За день до его кончины было получено известие о европейском карантинном конгрессе в Монпелье, в котором он собирался принять участие. Выдающийся врач и исследователь, он ушел из жизни 3 мая 1851 года и был погребен на Волковом православном кладбище Петербурга вдали от отца и братьев, но в кровной и духовной связи с ними.