Его именем названа гора в Северной Америке, а также несколько кулинарных шедевров, среди которых знаменитый на всю Европу деликатесный пудинг. Главное же то, что он, человек подозрительного происхождения, на протяжении четырех десятилетий возглавлял министерство иностранных дел России — пример, достойный книги рекордов Гиннеса. При этом он заслужил как лестное благоволение трех российских императоров, так и острую неприязнь славянофилов и почвенников.
Родители нарекли его Карлом, не ведая того, что в русском языке имя это говорящее, ибо знаменует собой карлика, и это вполне соответствовало его чрезвычайно малому росту. А вот фамилия известного с XIV столетия графского рода Нессельроде, ветви Эресгофен Бергской, в переводе с немецкого означает «крапива» и «розги». К нашему герою, человеку нрава тихого, с манерами деликатными, мягкими, донельзя осторожному, отнести таковое трудно. Зато отец его, Максимилиан-Юлий-Вильгельм-Франц (Василий) Нессельроде (1724–1810), сын статс-секретаря и конференц-министра курфюрста Пфальцского и канцлера Бергского герцогства, был резок, ершист, прямолинеен, часто резал правду-матку, мало думая о последствиях. «Он всегда говорил все, что ему хотелось, смотря по настроению, в котором он находился, — сообщал знакомый с ним граф Фёдор Головкин, — а так как он с комическою внешностью соединял тонкую иронию, то его зубоскальство и колкости оставляли иногда глубокие следы. Он умел направлять свои колкости так верно, что трудно было от них уклониться». Блестяще образованный интеллектуал, общавшийся с французскими энциклопедистами, старший Нессельроде последовательно служил Австрии, Голландии, Франции, а затем Пруссии, где вращался в изысканном обществе Фридриха Великого, с его записными придворными остроумцами. Наконец, в 1778 году этот «дипломат удачи» был вызван императрицей Екатериной II в Россию, обласкан и приближен ко двору, получил высокий чин тайного советника, а также должности посланника в Лиссабоне, а затем в Берлине, и в отставку вышел с пенсионом в 2000 рублей. Павел I поначалу пожаловал ему Александровскую ленту и мызу Нейгут Курляндской губернии, но вскоре оскорбился вдруг его неосторожной шуткой, так что за невоздержанный язык граф в 1798 году был выслан вон — в Германию, в родной Франкфурт-на-Майне.
Вернувшись на родину, престарелый уже Василий Нессельроде, будучи католиком, женился на протестантке Луизе Гонтард (1746–1785), «особе весьма приятной и умной», уроженке Франкфурта-на-Майне, дочери известного купца Якоба Фридриха Гонтарда (1702–1766). По некоторым сведениям, семья Гонтардов происходила от гугенотов из провинции Дофин, что на юго-востоке Франции. Впоследствии весьма осведомленный знаток дворянской генеалогии князь Пётр Долгоруков в своей «Российской родословной книге» (Спб., 1856, Т. III, С. 203) указал на «еврейское происхождение» Луизы. Это свидетельство заслуживает тем большего доверия, что было обнародовано в ту пору, когда Карл Нессельроде был всесильным канцлером, но никаких опровержений по этому поводу не сделал. Еврейство по матери дало пищу множеству спекуляций. Мать, по словам одного историка, «научила отпрыска гонимого народа не только выживать при любых обстоятельствах, но и достигать успеха на любом поприще». Отсюда же проистекала и приписываемая Нессельроде причастность к пресловутому жидомасонскому заговору. Недруги утверждали, что якобы еврейский контроль над этой династией никогда не прекращался, и те, кто контролировал ее, только ждали, когда подвернется действительно серьезный случай для использования «внедренных» при русском дворе немецких аристократов. Впрочем, не столь уж важно, был ли он, на самом деле, отпрыском иудеев или был произведен в евреи досужими неприятелями, которые характеризовали его как «человека, в лице своем совмещавшего разнообразнейшие инородческие элементы, все одинаково чуждые России». Ясно, что его еврейство, подлинное или мнимое, было жупелом, необходимым звеном в портрете вредоносного чужака. Объявить его евреем было удобным средством ошельмовать министра и списать на него все огрехи и неудачи во внешней политике России (обеляя при этом государя-императора). И не только во внешней: многие винили его и в том, что он, ретроград, дескать, не выступил против отмены крепостного права, чем замедлил необходимые реформы. Но все это будет позднее, уже на пике его удивительной карьеры, которую, казалось, ничто не предвещало…
Карл Нессельроде родился в 1780 году в Лиссабоне, по месту службы отца, и по настоянию матери был крещен в Англиканской церкви по протестантскому обряду. Мать умерла, когда мальчику не исполнилось и шести лет, после чего отец оставил Лиссабон и оказался в Берлине, тоже в ранге посланника. В Берлине же Карл пошел в школу. Кроме того, он получил основательное домашнее образование. Отец, которого Карл называл «добрейшим» и «лучшим учителем в науке жизни», оказал на сына огромное духовное влияние. Необходимо отметить, что на русском языке мальчик говорил с заметным акцентом, но достаточно свободно и бойко. 8 лет от роду он был произведен в мичманы российского флота, а после окончания гимназии приехал в Россию и был зачислен на действительную военную службу лейтенантом Балтийского флота. Хотя ему было присвоено звание флигель-адъютанта, продолжить флотскую карьеру ему помешала морская болезнь. «Я имел счастье любить все выпадавшие на мою долю роды службы», — признавался он впоследствии, а тогда был определен в лейб-гвардию. «Крохотного поручика Нессельроде, — иронизирует публицист Алексей Филиппов, — засунули в огромные ботфорты и кирасу, нахлобучили на него треуголку со стальным каскетом, пристегнули к палашу и водрузили на двухметрового жеребца — картина вышла препотешная, "карлик-нос" портил вид строя». Тем не менее, несмотря на забавную внешность, наш герой дослужился до полковника Конной гвардии и вышел в отставку, получив придворное звание камергера. Все это происходило в правление Павла I.
Карл обратил на себя внимание и императора Александра I, который отправил его к своему шурину, герцогу Вюртембергскому вместе с известием о своем вступлении на престол. Таким образом — на удивление отца, который не считал сына к тому способным — Нессельроде-младший начал свою дипломатическую карьеру, чему поспособствовал граф Фёдор Головкин, ходатайствовавший о нем перед вице-канцлером Николаем Паниным. «Я смотрел на это событие как на истинное счастье и не изменил своего взгляда до сей поры,» — признается Карл на закате дней. При Александре I он прослужил в дипломатическом ведомстве России четверть века, и, по общему признанию, его неутомимая деятельность привела к укреплению авторитета империи на международной арене.
Необходимо сказать, что, по словам Нессельроде, его духовный рост определяли «люди высокого развития», общения с которыми он жадно искал. В частности, с такими, как Клеменс фон Меттерних (1773–1859), с которым Карл познакомился уже в 1802 году в Дрездене, на пути в Гаагу, когда тот был уже на пороге своей головокружительной карьеры.
Оценивая свою тогдашнюю дипломатическую службу, Нессельроде говорил о приобретенной им самостоятельности принятия решений и о том, что получил возможность «летать на своих собственных крыльях». В этой связи весьма показательна его критическая оценка деятельности французского министра Жана-Батиста Номера де Шампаньи (1756–1834) — «слепого исполнителя велений своего правителя».
Надо отметить и точность оценок и характеристик, данных нашим героем своим старшим коллегам. Так, министра иностранных дел Андрея Будберга (1750–1812) он назвал «человеком приятным, ума не слишком возвышенного, но совсем не созданным для места, на которое попал». А в отношении фельдмаршала Михаила Каменского (1738–1809), под началом которого находился, отозвался еще резче: «Причудлив, жесток, не лишен воинских дарований, но чрезвычайно заносчивого нрава, при этом ветх и не в состоянии сесть на лошадь». И припечатал приговором — «ветеран с придурью».
В 1807 году Карл был отправлен в Париж секретарем при князе Александре Куракине (1752–1818), по отзывам современников, «ничтожнейшем из послов». Здесь Нессельроде «оказался весьма полезным и выдвинулся своим умом». Французский император, желавший иметь Куракина послом именно потому, что тот был глуп, стал коситься на его секретаря, мешавшего князю делать глупости. Согласно литературному преданию, на парадном обеде Наполеон сказал: «Вот маленький человек, из которого выйдет великий человек».
Неоценима роль Нессельроде в подготовке и проведении переговоров Наполеона и Александра I в Тильзите.
Свои действия Карл предпринимал с оглядкой на «министра нововведений» Михаила Сперанского: «Задушевный друг... Характер его любил, дарование высоко ценил, — признавался он. По словам историка Сергея Южакова, "канцлер Румянцев и официальное русское представительство в Париже принадлежали к горячим сторонникам французского союза, который и был официальной внешней основой международной политики; но для людей дальновидных, к которым принадлежал Сперанский, была ясна непрочность этого союза, и вечно колеблющийся, нерешительный Александр старался удовлетвретворить обе стороны"». Сперанский, сомневаясь в наполеоновской дружбе, сосредоточил в своих руках все нити тайной политики. А его единомышленник Нессельроде, в то время атташе при русском посольстве в Париже, втайне от Куракина находился в постоянных отношениях со Сперанским. При этом друзья твердо исходили из национальных интересов России.
Нессельроде стоял у истоков российской политической разведки и завербовал самого министра иностранных дел Франции Шарля Мориса де Талейрана (1754–1838), который за солидную мзду согласился информировать Россию о наполеоновских планах. О своих встречах с этим агентом под кодовым именем «Анна Ивановна» Карл отправлял в Петербург зашифрованные доклады, к вящему удовольствию Александра I. При этом сам Нессельроде фигурировал в консперативной переписке как «Танцор».
В 1810 году Карл Васильевич стал резидентом политической разведки в Париже под прикрытием поста советника российского посольства по финансовым вопросам. Ему вменялось в обязанность вербовать гражданских лиц за границей. Благодаря разведывательной информации, полученной через Нессельроде, уже в 1810 году стало ясно, что Наполеон готовится к нападению на Россию, поэтому вторжение его «великой армии» не стало неожиданностью, и Россия заранее подготовилась к оборонительной войне.
А карьера нашего героя все набирала высоту. В 1811 году Александр I, высоко ценивший Нессельроде, назначил его статс-секретарем империи, а в 1812 году — управляющим Министерством иностранных дел. При этом мемуаристы отмечали, что причина такого возвышения — «робость» Карла Васильевича, его «самоотверженная готовность стушеваться» перед государем, осторожность, граничившая с трусостью. Историк Владилен Виноградов отмечал: «За долгие годы службы Карл Васильевич научился оставлять свое мнение на пороге императорского кабинета. Откровенные суждения, сомнения и тревоги поверялись лишь глубоко частным письмам. Перед самодержцем представал исполнительный чиновник». Один из мемуаристов подтвердил это мнение: «У этого маленького человека не было столько характера, а душа его уходила в пятки, как только он являлся перед государем». Однако такие качества министра, принижавшие его личность, воспринимались самодержцами более чем благожелательно и были не только терпимы, но весьма притягательны для российских монархов, которые делали вид, что решают все самостоятельно. Факты, однако, свидетельствуют, что рептильность графа Нессельроде мнимая. Часто он пытался, и не всегда безуспешно, отстаивать собственное видение ситуации. Он позволял себе опасную для карьеры самодеятельность — «подправлял» в дипломатической практике «Высочайшее мнение». При этом вел дело так искусно, внушая свои мысли государю столь ненавязчиво и тонко, что тот воспринимал их уже как свои собственные. Как отметил один из английских историков: «Разница между лакеем и министром состоит в том, что лакей исполняет приказания, которые ему дают, не заботясь о том, прав или нет его хозяин, тогда как министр отказывается быть исполнителем мер, вредных для его страны».
Карьере графа немало способствовали и его канцелярская сноровка, и несомненный талант переговорщика. За границей он вел «восхитительную» жизнь атташе, которому «костюмированные и другие балы, спектакли любительские, обеды, едва давали вздохнуть». Он и дома рано снискал известность изысканного гастронома и «феноменального эгоиста-эпикурейца». По словам князя Владимира Мещерского, он был жуир, который «сделал для кулинарного искусства и для цветов больше, чем для иностранной политики России. Его кухня считалась первою в Петербурге, а его знаменитые оранжереи на островах были храмом самого утонченного культа флоры».
Карл Васильевич не только любил вкусно поесть, но всегда вникал в подробности: знал, что из чего и как готовится, с чем сочетается. Современники, бывавшие в его доме, свидетельствовали, что меню обеда составлял не повар, а сам хозяин. Знаток петербургского и московского быта XIX века Михаил Пыляев отмечал, что Нессельроде «был неистощим по части изобретений в области кулинарного искусства: его пудинги, мороженое и potagbi (супы) посейчас удерживают его имя. В доброе старое время почти вся наша знать отдавала своих кухмистеров на кухню Нессельроде, платя за науку баснословные деньги его повару. Главным его поваром был француз Моиу, о котором говорили, что его блюдо potage a la Nesselrode "гремело по всей просвещенной Европе". В этом же ряду суп из репы "Нессельроде", суфле из бекасов "Нессельроде" — и, конечно же, знаменитый пудинг "Нессельроде", ставший шедевром мировой гастрономии. Пудинг делали из сливок, сахара, яичных желтков и пюре каштанов, добавляя цукаты, засахаренные вишни и изюм без косточек, вымоченный в малаге, а иногда в мараскине». Примечательно, что герой романа Марселя Пруста «Под сенью девушек в цвету» упоминает это кулинарное творение как нечто общеизвестное: «И потом еще этот пудинг Нессельроде! После такого лукуллова пира курс лечения в Карлсбаде мне вряд ли поможет». Граф придавал трапезе исключительное значение. Когда доходило дело до нового блюда, отведанного на каком-нибудь званом обеде, Нессельроде мог запросто, без церемоний попросить хозяина пригласить в столовую повара и при всех поблагодарить его, после чего узнать рецепт. Неслучайно писатель Николай Лесков, обыгрывая кулинарные пристрастия графа, в шутку аттестовал его «Кисельвроде».
В 1812 году Карл посватался к графине Марии Гурьевой (1786–1849), отцом которой был министр финансов, граф Дмитрий Гурьев (1761–1825), человек столь же баснословно богатый, сколь и влиятельный. Гурьев обладал отменным аппетитом и тоже увлекался гастрономией, придумав немало рецептов блюд, носивших его имя. Главное же его изобретение — знаменитая гурьевская каша, ставшая символом русской кухни. Он давал званые обеды, так что дом его стал почитаться одним из лучших. Карл Васильевич, зная о чревоугодии министра, стремился всячески ему потрафить, смекнув, что путь к сердцу потенциального тестя лежит через его желудок. Расчет оказался точен: блюда a la Nesselrode пришлись старому гурману по вкусу и расположили в пользу жениха. И все состоялось!
Перезрелая графиня отличалась высоким ростом и дородством, и рядом с ней лилипут-муж смотрелся так, «будто выпал из ее кармана». «Великосветские манеры… достались в удел графине Нессельроде, — рассказывал Альфред Фалл, — ее лицо и рост были благородны и внушительны. Те, кто видел ее на короткое время и официально, сделали ей репутацию упрямой и жесткой женщины. Но это ошибка и несправедливость. Графиня при дворе, да и в глазах императорской фамилии пользовалась моральным авторитетом, независимо от ее высокого положения». А Павел Вяземский пояснил: «Графиня Нессельроде, одаренная характером независимым, непреклонная в своих убеждениях, верный и горячий друг своих друзей, руководимая личными убеждениями и порывами сердца, самовластно председательствовала в высшем слое петербургского общества и была последней, гордой, могущественной представительницей… интернационального ареопага». Дом «Нессельродов» был открыт четыре дня в неделю, и на их великолепных балах присутствовал весь петербургский бомонд. Тон задавала сама графиня, граф же играл второстепенную роль и в 12 часов непременно удалялся в свои покои.
Интересная деталь: Нессельроде принял Пушкина в Министерство иностранных дел в чине коллежского секретаря, причем положил ему оклад 5000 рублей, что было в несколько раз больше, чем платили другим сотрудникам на такой же должности. К тому же Пушкину было дано позволение вместо основной службы копаться в архивах и искать документы для написания трудов на исторические темы (тот как раз занимался историей Петра Великого). Таким образом, благодаря Нессельроде поэт получил возможность заниматься любимым делом, да еще получать за это немалые деньги, ведь работа в министерстве была для него не обременительна.
Марья Дмитриевна имела на мужа огромное влияние и весьма способствовала его придворной карьере. Достаточно сказать, что уже в 1813 году он был произведен в тайные советники. Недоброхоты злословили на сей счет, что «своим возвышением Нессельроде обязан сильному придворному влиянию искусных интриганов, своих тестя и тещи, графа и графини Гурьевых». По признанию же самого Карла Васильевича, их брак был весьма удачным и доставил супругам «37 лет счастья». В браке родились дети: Елена (1813–1875), Дмитрий (1816–1891), будущий секретарь посольства в Константинополе, обер-гофмейстер и статский советник, а также Мария (1820 — после 1881).
Войну с Наполеоном Нессельроде встретил при царской особе в Вильно. Он же составлял рескрипт о решении начать отступление. После отъезда царя он был оставлен при военном министре Михаиле Барклае-де-Толли (1761–1818) и стал свидетелем возмущенного ропота россиян против главнокомандующего-иноземца. Думал ли он тогда, что впоследствии требование «русского имени во главе» распространится не только на армию, но и дипломатическое ведомство? Впрочем, о новом главнокомандующем, князе Михаиле Кутузове-Смоленском (1745–1813) он был мнения самого высокого, говорил, что «храбрость его не подлежала сомнению», но в то же время принципиально разошелся с фельдмаршалом, не желавшим переносить театр военных действий в Европу. И Александр I принял сторону Карла Васильевича, взяв на себя командование союзной армией в войне «до победного конца». После войны, в 1816 году он назначил его управляющим Коллегии иностранных дел, благодаря чему Нессельроде принял деятельное участие в подготовке и проведении Венского конгресса. Он был представителем Священного союза и сопровождал монарха на конгрессы в Аахене, Троппау, Лайбахе и Вероне. В 1822 году он стал единственным министром иностранных дел (ранее он делил этот пост с графом Иоанном Каподистрием (1776–1831), которого считал либеральным доктринером). Нессельроде был носителем консервативных взглядов и настроений. Его отличали безоглядная преданность началам Священного союза, преклонение перед самодержавием и монархом, вражда и отрицание всякого движения, в малейшей степени оппозиционного, ненависть ко всяким революциям, вошедшим в печальную моду после 1789 года. Особенно пугала его революционная Франция. (Не напоминает ли это вам, дорогой читатель, нынешние страхи российской «элиты» перед оранжевыми, бархатными и прочими революциями?).
Некоторые современники считали Карла Васильевича даже большим легитимистом, чем сам государь. Так, граф решительно выступал против «восстановления Польши», утверждая, что «создание королевства восстановит против России многие государства, и прежде всего Австрию, союз с которой необходим».
В 1824 году он был полномочным представителем на переговорах по определению границ между русской Америкой и территориями США и Великобритании. Примечательно, что в 1924 году память о Нессельроде была увековечена в названии горы его имени на границе Аляски и Британской Колумбии.
Александр I высоко оценил труды Нессельроде, наградив его орденами Св. Владимира 1-й и 2-й степеней, Александра Невского с алмазными знаками, орденом Белого Орла (Царство Польское). Кроме того, министр был кавалером многих иностранных орденов.
При правлении Николая I Нессельроде еще более упрочил свои позиции. Он не только сохранил за собой должность министра иностранных дел, но в 1828 году занял пост вице-канцлера, а в 1845 году — и канцлера империи — высший чин в Табели о рангах. Царя и министра сближала общая охранительная, монархическая ориентация. При этом министр не призывал «милости к падшим», он находил крепостное право благодетельным как для помещиков, так и для крестьян и ратовал за патриархальный склад русского быта.
Учитывая взрывной и импульсивный характер царя, служение при нем осторожного Нессельроде было весьма полезным. Однако почвенники неизменно винили его во всех смертных грехах. Их раздражало буквально все — и богатство, и эпикурейство, и гурманство, и увлечение музыкой и экзотическими растениями и т. д.. Даже сама его наружность работала на образ чужака, каким его пытались представить многочисленные недоброжелатели. Да и в наше время писатель Валентин Пикуль аттестует его «горбоносым карликом с кривыми тонкими ножками, обтянутыми панталонами из белого тика — карлик ростом и пигмей мысли». Ему вторит другой литератор: «Носатый пигмей, скорее семит, чем пфальцский немец, за которого он себя выдавал. Ноги тонкие, как у кузнечика».
Был запущен и повторялся на все лады миф об откровенной русофобии «семита» Нессельроде. Так, Пётр Долгоруков утверждал, что граф «не любил русских и считал их ни к чему не способными; зато боготворил немцев, видел в них совершенство человечества и, вероятно, полагал, что при сотворении мира Господь Бог, уже отдохнув на седьмой день, после отдыха и, собравшись с силами, создал первого немца». То, что высказано здесь в качестве предположения, под пером позднейших писателей обрело характер неоспоримого факта. В уста Карла вкладывали уничижительную реплику о русских: «Правда, среди них встречаются приятные люди, но, когда я вижу умного русского, я всегда думаю: как жаль, что он не родился немцем». А литератор Сергей Сокуров уточнил: «Россию сей космополит глубоко и откровенно презирал, повторяя при случае: "Я служу не России, а императору всероссийскому", — противопоставление само по себе нелепое, если принять во внимание, что служение Николаю I в глазах тех же почвенников как раз и знаменовало собой служение России. Ведь, по словам историка Сергея Татищева, «император был русским человеком в полном и лучшем смысле этого слова, самым национальным из всех монархов… Он любил Россию горячо и страстно, служил ей с беззаветной ревностью и самоотвержением.. Он верил в Святую Русь, в ее мировое призвание, трудился ей на пользу и неустанно стоял на страже ее чести и достоинства».
Едва ли состоятельна и попытка противопоставить монарха и подчиненных ему иноверцев на том лишь основании, что последние «и по воспитанию своему, и по родственным связям, и по образу жизни, и по усвоенным привычкам и приемам были чужды России». Историк продолжал: «Дипломаты Нессельродовской школы не думали отрешиться от своих предубеждений против священных заветов, дум и верований русского народа». И уж совсем абсурдна мысль о заговоре инородцев против императора, с целью совлечь его с национального пути. Ведь именно Карл Васильевич («Записка о политических сношениях России» 11 февр. 1856 года) говорил о необходимости отстаивать прежде всего требования русских интересов, а не условия европейских трактатов и частных соглашений.
Надо сказать, Нессельроде был против чрезмерной решительности и поспешности в словах и поступках, что толковалось недоброхотами как отсутствие у него силы ума и характера. В отчете III-го отделения за 1829 год читаем: «Общество, особенно средние классы, в массе странным образом предубеждены против графа Нессельроде, его всегда подозревают в крайней приверженности венскому кабинету и предусмотрительной близостью к Меттерниху». Впрочем, политика Карла Васильевича по-прежнему состояла в стремлении сближения России с Австрией, что было подтверждено на встрече двух министров в Карлсбаде в 1830 году. Неслучайно его иронически называли «австрийским министром русских иностранных дел».
Граф был рачительным помещиком, в своих Саратовских имениях занялся разведением овец-мериносов. «У Нессельроде… есть по крайней мере русские мериносы на святой Руси. Стало быть, он прикреплен к Русской земле» — иронически отмечал князь Пётр Вяземский.
Беззаветно служа империи, наш герой был русским европейцем, рассматривал Россию как часть совокупной Европы и ее цивилизации и не был поборником идеи Святой Руси. (Как это похоже на современные дискуссии об особом пути России с частым противопоставлением ее Европе и общечеловеческим ценностям и превознесением самости и «суверенной» духовности!). Преемник Нессельроде на посту канцлера, князь Александр Горчаков, вспоминал, что при его предшественнике «в Европе не существовало другого понятия по отношению к нашему Отечеству, как только "император"». И когда он, Горчаков, в своих дипломатических депешах стал впервые употреблять выражения «Государь» и «Россия», Карл Васильевич весьма корил его за это. Парадоксально, однако, что Нессельроде, как отметил историк Михаил Флоринский, «являлся одним из самых ярких представителей русского национализма» и был всегда на страже российских государственных интересов. И Николай I, понимая это, наградил Нессельроде высшим российским орденом — Св. Андрея Первозванного и алмазными знаками к нему, а также орденом Св. Анны I-й степени. Что до иностранных наград, то число их перевалило за дюжину.
Убедительной победой дипломатии Нессельроде стал мирный договор между Российской империей и Персией, подписанный в феврале 1828 года и завершивший русско-персидскую войну 1826–1828 годов. Согласно Туркманчайскому договору, к России отходили территории — Восточной Армении, Эриванское и Нахичеванское ханства. Также Персия обязалась не препятствовать переселению армян в русские пределы. При этом на противника налагалась контрибуция в 20 млн. руб. серебром. Был подписан также и торговый трактат, в соответствии с которым русские купцы получили право свободной торговли на всей территории Персии. Договор укрепил позиции России в Закавказье, способствовал усилению влияния России на Среднем Востоке и подорвал позиции Великобритании в Персии. «Ни в настоящем, ни в будущем, — отмечал министр, — мы не видим какого-либо серьезного фундамента, опираясь на который Англия могла бы успешно проводить политику недоброжелательства и соперничества против наших интересов и наших усилий в Персии»
Предусмотрительная политическая осторожность Нессельроде множила число его недругов, особенно в среде тех горячих голов, кто призывал к немедленному взятию Константинополя, как в стихотворном обращении к Карлу Васильевичу сформулировал Фёдор Тютчев:

В своем меморандуме Нессельроде от имени императора провозгласил: «Положение вещей, существующих в Османской империи, должно быть сохранено самым строгим образом <…> Мы не хотим Константинопля. Это было бы самым опасным завоеванием, которое мы могли бы сделать». Война с Турцией 1828–1829 годов имела целью защитить греческих повстанцев, и после занятия русскими войсками Адрианополя закончилась блистательной победой России. Согласно Адрианопольскому миру 1829 года, Османская империя признавала автономию (фактически — независимость) Греции, а также Сербии, Молдавии и Валахии, и уступала России дельту Дуная и значительную часть черноморского побережья Кавказа.
По инициативе Нессельроде в 1849 годах русские войска были направлены на подавление Венгерской революции под руководством Лайоша Кошута.
Нессельроде всегда работал в согласии с государем, и последний нередко соглашался с позицией министра. Так, в 1830 году он, хотя и испытывал неприязнь к революционной Франции, все же выступил защитником «короля баррикад» Луи Филиппа и настаивал на признании рожденного революцией политического режима. Николай же был до того возмущен обстоятельствами прихода этого короля к власти, что настаивал на вооруженной интервенции во Францию. Нессельроде же полагал, что единственное средство «нейтрализовать» эту страну заключалось в заверении французского правительства в своей лояльности и миролюбии. В результате18 сентября Николай I объявил о признании Луи Филиппа. Вопреки мнению о всегдашнем соглашательстве, Нессельроде перед лицом монарха бывал и настойчивым, и принципиальным. Когда император пожелал отправить в отставку своего посланника в Париже Карла Поццо ди Борго, Нессельроде буквально поставил царю ультиматум, что в таком случае сам он оставит службу. И что же? Николай I вынужден был уступить. Правда, убедить монарха в собственной правоте, особенно в вопросах, судьбоносных для империи, удавалось далеко не всегда.
Под руководством канцлера в феврале 1855 года вице-адмиралом Евфимием Путятниным был подписан Симодский трактат между Россией и Японией. По итогам договора с Россией 1855 года Уруп превратился в самый южный остров России в Курильской гряде. В результате Россия получила необходимые торговые преференции. Важно и положение о совместном владении Сахалином, что было более выгодно России, продолжавшей активную колонизацию острова, ибо Япония в то время не имела такой возможности из-за отсутствия флота. (Как видим, проблема спорных островов существует и по сей день, правда, в других обстоятельствах и контексте).
Все это вовсе не означает, что наш опытный дипломат никогда не допускал ошибок, имевших для империи и не вполне благоприятные последствия. Это относится к титулованию Луи-Наполеона, провозглашенного в 1852 году французским императором Наполеоном III. Нессельроде был вполне уверен (в этом его убедили австрийский и прусский министры), что логичнее обратиться к нему, как к «государю и доброму другу», поскольку иное титулование оскорбило бы память Венского конгресса и всех его участников, в том числе и Александра I (выходило, что Бурбоны, которые занимали престол в 1815–1830 годах, были просто узурпаторами). Тем не менее эти две «союзные» державы вероломно дезориентировали Нессельроде, сами же приветствовали Луи-Наполеона титулом «государь и добрый брат», чем подтвердили его августейший статус среди монархов Европы. Неудивительно, что Николай I в сердцах бросил послам Австрии и Пруссии: «Меня обманули и от меня дезертировали!». Следствием этого стало заметное напряжение в отношениях Франции и России, что привело впоследствии к их военному столкновению, что министр как раз предвидел: «Новому императору французов любой ценой нужны осложнения, и нет для него лучшего театра, чем на Востоке».
Речь идет о провальной Крымской кампании 1853–1856 годов, причиной которой стали усилия расширить влияние России на Балканах и Средиземноморье что привело к конфликтам с Турцией, Британией, а затем и с королевством Сардиния, Герцогством Савойским и Францией. Впрочем, состоялась эта кампания не благодаря, а вопреки Нессельроде, который всячески пытался смягчить жесткий курс государя, склонить его к проведению более «благоразумной» политики относительно Османской империи и таким образом предотвратить войну. Некоторые историки прямо говорят, что в этом вопросе министр не сочувствовал политике Николая I. Канцлер всячески пытался урегулировать с Турцией спор об Иерусалиме, но тщетно, и в 1853 году он по приказу императора составил Ультиматум Оттоманской империи, в результате которого Россия заняла Дунайские княжества, а Турция объявила войну России. И ведь знал, не мог не знать наш герой, что все неудачи будут отнесены исключительно на его счет.
Карл Васильевич намеревался уйти в отставку в 75 лет, но в условиях войны вынужден был ждать заключения мира, так что его просьбу удовлетворили только после Парижского конгресса. Вот его политическое завещание: «Отныне можно уже определенно сказать, что война вызвала для России неотлагательную необходимость заняться своими внутренними делами и развитием своих нравственных и моральных сил. Эта внутренняя работа является первою нуждою страны, и всякая внешняя деятельность, которая могла бы тому препятствовать, должна быть тщательно устранена». (Как современно и своевременно звучат эти слова по отношению к нынешней ситуации в России, когда «геополитика» подчас вытесняет из повестки дня внутреннее развитие страны. Получается, что уроки истории в очередной раз не были усвоены Россией. Восторжествовало пресловутое «хождение по граблям»).
Отставка Нессельроде была весьма почетной. Он оставил пост министра иностранных дел и тут же был назначен председателем Комитета железных дорог с оставлением ему чина государственного канцлера иностранных дел и статуса члена Государственного совета. Как кавалер орденов Св. Андрея Первозванного и ордена Св. Владимира 1-й степени он, помимо основного, получал и дополнительный пенсион.
Казалось, ему, эпикурейцу и жуиру, следовало бояться смерти как лишения всех прелестей жизни. Но умирал он ясно и тихо, благославляя судьбу за «прекрасное обширное поприще, которое Господь дал ему пройти». Последними же его словами были: «Я умираю с благодарностью за жизнь, которую я так любил, потому что ею так наслаждался». Он ушел из жизни на 82-м году и был погребен на Смоленском Лютеранском кладбище Санкт–Петербурга. На могиле его возвышается большой мраморный крест, так и не примиривший его с ревнителями Москвы — Третьего Рима.