Время пахнет холодом и дымом,
Уходящих крестит по пути,
И вокруг в пространстве нелюдимом
Оживает память во плоти.

Сколько раз прощался, не прощая,
Сколько раз влюблялся, не любя!
И, как будто совесть очищаю,
Я бросаю крошки воробьям.

Воробьи угрюмы на морозе,
Да и я не весел в январе,
А январь торжественен и грозен,
И дыханье вязнет в серебре.

Вот и осень, поздний август,
Поминание утрат,
Первых заморозков сладость
Серебрится по утрам.

Жить и жить неторопливо,
Нелегко да налегке,
Всё по разуму, по силам,
Но уже невдалеке,

Как начертанные сажей,
По тугим листам скользя,
Тёмно-зимние пейзажи
Мне сквозь сумерки сквозят.

Даже если память и несметна,
В перепутьях сгинувших времён,
Сколько нас, прошедших незаметно,
Ни могил, ни славы, ни имён.

Не ищи следов в осевшей пыли,
Не печалуй лично ни о ком,
Помяни всех разом: «Жили-были,
Редко ели кашу с молоком».

Не возвращался никогда.
Не принимал судьбы подарок,
В те разноцветные года
Надежд, влюблённостей, загадок.

Боялся пуще батожья,
Что вдруг сквозь не было и было,
Навстречу жахнут из ружья
Слова: «А я тебя б любила!»

Не пропал, каждый раз пропадая,
Не зачах в придорожной пыли,
И пророс, как трава молодая,
Сквозь несчастья родимой земли.

Оглянитесь, назад раскрутите,
Бесконечную память мою,
Это я, белым светом забытый,
Перед тьмой, как солдатик, стою.

Чуть внимательней, пристальней станьте,
Не жалейте в исканьях огня,
И в загубленном водкой таланте
Я прошу, угадайте меня.

Как гудит непогода в столетьях!
И едва различимый во мгле,
Это я извиваюсь под плетью,
Это я задыхаюсь в огне.

Но пророс, на ветру закачался,
Чую время и помню исток.
Это век, это день, это час мой.
Золотятся кресты на восток.

Государи, герои, пророки
Не пытайте меня на излом,
Я ничтожен в просторах эпохи,
Я огромен на срезе дневном.

И не холодом, воздухом ранним
Тянет в высь от набухших полей,
И встаёт, поднимается край мой,
И играется силой своей.

«Я бы тоже был наивен,
Да по мне прошёлся век,
Так меня располовинил,
Что пожаловаться грех».

«Зря ты хвастаешься, сыну, —
Мне отец в ответ шептал, —
Он тебя наполовину,
А меня четвертовал».

И когда последняя тревога
Отстоится в сердце, как вода,
Мне приснится вечная дорога,
Путь из ниоткуда в никуда.

Там колёса шагом черепашьим
Под дождём отчаянно скрипят,
Там глаза заплаканные страшно
В колею угрюмую глядят.

Там невольной памяти граница,
Там сошёлся клином белый свет!
Мне туда вовек не возвратиться,
И оттуда мне возврата нет.

Откуда мне сон — не пойму,
Как будто сквозь годы очнулся —
Сто раз уходил на войну,
Ни разу назад не вернулся.

Что манит нас в злом бездорожье?
Чем радует хлипкая грязь?
Как будто бы беглый острожник
Вдруг в каждом проснулся из нас.

Что в памяти дремлющей скрыто?
Нам кровь ударяет в виски,
И сытых нас волчьи инстинкты
Доводят до волчьей тоски.

Как крепости, наши жилища,
И двери, как псы на цепях,
Но ветер за окнами рыщет,
Не нас ли он ищет впотьмах!

Неужто придётся на плаху
За то, что как дым над трубой,
Незримое облако праха
Повсюду висит надо мной.

Я люблю это смутное время,
Когда осень подходит к концу,
И в холодном просторе деревья
Распрямились, как полк на плацу.

Я люблю эту горькую веху,
Этот час в ожиданье зимы,
Где земля в ожидании снега,
Замерла, как пред будущим мы.

Только прежде, чем выйдет расстаться,
И тянуться за долгой зимой,
Надышаться б успеть, наглотаться
Этой сумрачной мглы дождевой.

Наглядеться б до боли, до страха,
Как последние листья летят.
Два дыханья, два шага, два взмаха —
И уже не вернуться назад.

Это время пришло, как назвать его даже не знаю.
Это время, как место в холодной чужой стороне,
Там тоска по утрам, там всегда журавли улетают,
Там живу, как живу, и не помнит никто обо мне.

Там проснулся и рад, каждый прожитый день,
                                                                    как подарок,
Засыпаю со страхом, как будто взбираюсь на крест,
Там не солнце парит, там свечи почерневшей огарок
Освещает дорогу сквозь сырость и серость небес.

Вас к себе не зову, только ждать разучусь я едва ли,
Все глаза просмотрю в неживое от влаги стекло,
Вдруг сорвусь, разгуляюсь,
                                    заплачу навзрыд с журавлями —
И рванусь в темноту, чтобы жизнь пережить набело.

Но нельзя мне бежать, здесь железные правят законы,
Здесь врата на замках, и часы не раскрутишь назад,
Смотрит время в лицо, как Никола Угодник с иконы,
И смотрю я в ответ, и не прячу сухие глаза.

Не открывай глаза на жизнь мою,
Не отнимай надежды у страдальца,
Чтоб я не стал по сотне раз на дню
Остатки дней перебирать по пальцам.

Оставь меня в сомненьях, как в лесу,
Чтоб жил, как жил — не торопясь, не медля.
Опять мой рост равняют к колесу,
А я хочу примериться к деревьям.

Пусть промолчат созвездья и вода,
Утихнут листья, не сплетутся травы,
Чтоб я не знал, для смерти иль для славы
Летит в меня небесная звезда.

Когда поля дождём залиты
По всей Руси, по всей Руси,
Ты проводи меня молитвой:
«Не верь, не бойся, не проси».

Не верь, что завтра будет лето,
Но непогоды не страшись,
Замри, дыханием согретый,
Такая жизнь, такая жизнь!

Ни над сумой, ни над острогом
Судьбу свою не возноси.
На небо тянется дорога
От всей Руси, от всей Руси!

Как веточка к стволу,
Привитая ко мне,
То тянется к теплу,
То клонится к стерне.

Не вытянешь «люблю»,
Слова, как тяжкий крест,
Не спит, пока не сплю,
Пока не ем, не ест.

И верует она:
«Среди лихих годин —
Мы сатана одна,
И ангел мы един».

И пальцы сжав в щепоть,
Вслед крестит и твердит:
«Храни его, Господь…»
И Бог меня хранит.

Край мой сирый! То горечь, то сладость
Кровь твою разъедают, как соль,
То поёт неуёмная радость,
То кипит нестерпимая боль.

Я — крупица страны и народа
Тоже выварен в этом котле,
И зачем мне права и свобода,
Если воля с рожденья во мне.

То пирую в палатах роскошных,
То безумствую, гол как сокол,
И стучит во мне денно и нощно
По берёзовым плахам раскол.

Пусть во мне повторится точь-в-точь
Перед тем, как взорвётся рассудок,
Эта долгая, долгая ночь
В ожиданье беды или чуда.

Я запомню ту ночь по слогам,
Я её проживу по крупицам,
И всегда по дождям, по снегам
Буду к ней возвращаться, как птица.

И нахохлившись в тёмном углу,
Размышляя о жизни и смерти,
Буду видеть такое сквозь мглу,
Что под солнцем не каждый заметит.

Вот и снег, и метель, и морозец,
Непременный январский набор,
И шаги, словно лезвия ножниц,
Искромсали засыпанный двор.

И какие б не клеились годы,
И куда б не гнала суета,
Ограничивал степень свободы,
Возвращался в родные места.

Приходил в этот дворик заброшенный,
Чтобы веру свою укрепить,
Чтоб услышать, как снег под подошвами,
На особенной ноте скрипит.

Знаю, всё обернётся сторицею
И оплачено будет вдвойне.
Как усну под сырою землицею,
Буду родину видеть во сне.

Вдруг по сердцу тепло поползло,
Как от печки натопленной в доме,
Потому что в безверии злом
Не один я в тоске и истоме.

И находится, с кем разделить
Непогоду и время на части,
Покурить, пошептаться, повыть,
И спасибо сказать за участье.

Из глаз — слеза да синь,
Из горла — стон да крик.
«Остынь, — прошу, — остынь,
Попридержи язык».

А он всё говорит,
Как помелом метёт:
«Душа, душа болит,
Огнём внутри скребёт».

Я сам почти горю,
Мне клином белый свет,
Как голову рублю:
«Души в помине нет».

И близится гроза,
И живы до поры,
И падают глаза
Мои в тартарары.

Мы живём, как растенья в заказнике,
Не страшны ни огонь, ни вода,
Только нет ощущения праздника
И не будет уже никогда.

Проплывают рутинною лавою
Наши дни, как по рекам суда,
Даже миг испытания славою
Не оставил на сердце стыда.

Лишь цепляет с небес по касательной,
Чуть задев, но насквозь леденя:
Ждёт в конце нас, что славы блистательней,
Что страшнее воды и огня.

Память места рожденья жестока,
Обращается устье в исток,
Как ни шёл я на запад с востока,
Всё равно приходил на восток.

Подступался к последнему краю,
Доверял и глазам, и слезам,
Но по следу, по свету, по граю
Каждый раз возвращался к азам.

И в плену у родимых скворечен
Брал себя и других на испуг,
Уверяя, что путь бесконечен,
Если он замыкается в круг.

Я на жизнь и на смерть никогда не играл,
Только жил рядом с жизнью и смертью,
И из безды людской сам себя доставал,
Словно рыбу тягучую сетью.

И цеплялся за край, трепетал тяжело,
В одиночестве было мне тесно,
И светился мне берег, ещё не жилой,
И темнела обжитая бездна.