КОГДА ДУША ПУСКАЕТСЯ В ПОЛЕТ
Расписание неточно,
когда душа пускается в полет...
Аэропорт. Кафе полупустое,
в бокале янтаря растает лёд,
и через час начнется мой полёт,
и под крылом качнется золотое
то облако, что над тобой плывёт.
Мой самолётик превратится в точку —
в небесную окутанную тишь...
О чем пишу сейчас я на листочке —
ты, может быть, уже не различишь.
О том, что в даль душа перелетает —
такая бездна под крылом растет,
пока на столике в янтарной капле тает
разлуки нашей чуть заметный лёд.
О том, как в голосе твоем звенела
прощальных слов, с отливом грусти, медь,
о том, что за окном зазеленела
березовая спутанная сеть.
О том, что объявили: «С опозданьем
уходит в небеса такой-то борт...»
О том, что после часа расставанья,
вдруг, без меня стал пуст аэропорт.
О том, что расписание неточно,
когда душа пускается в полёт...
Еще одну поставил в жизни точку —
небесной точкой ставший самолёт.
когда душа пускается в полет...
Аэропорт. Кафе полупустое,
в бокале янтаря растает лёд,
и через час начнется мой полёт,
и под крылом качнется золотое
то облако, что над тобой плывёт.
Мой самолётик превратится в точку —
в небесную окутанную тишь...
О чем пишу сейчас я на листочке —
ты, может быть, уже не различишь.
О том, что в даль душа перелетает —
такая бездна под крылом растет,
пока на столике в янтарной капле тает
разлуки нашей чуть заметный лёд.
О том, как в голосе твоем звенела
прощальных слов, с отливом грусти, медь,
о том, что за окном зазеленела
березовая спутанная сеть.
О том, что объявили: «С опозданьем
уходит в небеса такой-то борт...»
О том, что после часа расставанья,
вдруг, без меня стал пуст аэропорт.
О том, что расписание неточно,
когда душа пускается в полёт...
Еще одну поставил в жизни точку —
небесной точкой ставший самолёт.
Даль, доступная сну иль полету
Я читать разучилась узоры —
вензель ангела как разгадать,
черновик — часть ночного простора
как в тетради суметь передать...
Словно дань, на ладонь страницы
отражением уронить —
огрубелых огней вереницы,
окрыленного голоса нить,
снег, что солью съедает пороги,
ветвь березы с замерзшим листом,
бесконечную ленту дороги,
уходящую в даль, где твой дом,
даль доступную сну иль полету,
нереальную, словно тот свет,
словно дом, где к окну-переплету
приближается твой силуэт...
Только это — уже за пределом
не удержит тетради ладонь...
Обжигает страницы пробелы
не угаснувшей жизни огонь...
вензель ангела как разгадать,
черновик — часть ночного простора
как в тетради суметь передать...
Словно дань, на ладонь страницы
отражением уронить —
огрубелых огней вереницы,
окрыленного голоса нить,
снег, что солью съедает пороги,
ветвь березы с замерзшим листом,
бесконечную ленту дороги,
уходящую в даль, где твой дом,
даль доступную сну иль полету,
нереальную, словно тот свет,
словно дом, где к окну-переплету
приближается твой силуэт...
Только это — уже за пределом
не удержит тетради ладонь...
Обжигает страницы пробелы
не угаснувшей жизни огонь...
С высоты полета птичьего
Винограда грозди, лозы,
деревца растут масличные...
Ангел смотрит взглядом звездным
с высоты полета птичьего.
Он из Тех, кто посещали
Авраама вечерами,
тьму земную освещали
в тишине дубравы в Мамре.
Он из Тех, смиренно, вечно
перед Чашею склоненных,
отраженных бесконечно
в доме каждом на иконах.
Знак покорности — в величьи...
Он, незримый, всюду рядом,
с высоты полета птичьего
смотрит в сердце звездным взглядом.
деревца растут масличные...
Ангел смотрит взглядом звездным
с высоты полета птичьего.
Он из Тех, кто посещали
Авраама вечерами,
тьму земную освещали
в тишине дубравы в Мамре.
Он из Тех, смиренно, вечно
перед Чашею склоненных,
отраженных бесконечно
в доме каждом на иконах.
Знак покорности — в величьи...
Он, незримый, всюду рядом,
с высоты полета птичьего
смотрит в сердце звездным взглядом.
Час начала полета
Бог — нас еще не создал,
но каждое утро птицы
пели, и падали звезды
на глиняные страницы...
Побудь до этой минуты —
пусть птицы петь начинают,
и лучшее время суток
стрéлки обозначают.
Так — здесь бывает нечасто —
времени медлят спицы,
побудь — здесь до этого часа,
когда просыпаются птицы.
Час, когда тонки грани
между тьмою и светом,
и ночь побеждается ранним
часом рассвета.
Бог — нас еще не создал,
но пели над миром птицы,
и ночью падали звезды
на глиняные страницы,
где выводил Создатель
в Книге первую строчку...
Птицы не помнят даты,
но час этот знают точно,
час между тьмою и светом,
час высокий, как нота,
час наступленья рассвета,
час начала полета,
час, когда медлят спицы,
время деля на части,
когда просыпаются птицы,
побудь до этого часа...
Бог еще нас не создал,
и миром владели птицы,
и гасли последние звезды
на глиняных первых страницах...
но каждое утро птицы
пели, и падали звезды
на глиняные страницы...
Побудь до этой минуты —
пусть птицы петь начинают,
и лучшее время суток
стрéлки обозначают.
Так — здесь бывает нечасто —
времени медлят спицы,
побудь — здесь до этого часа,
когда просыпаются птицы.
Час, когда тонки грани
между тьмою и светом,
и ночь побеждается ранним
часом рассвета.
Бог — нас еще не создал,
но пели над миром птицы,
и ночью падали звезды
на глиняные страницы,
где выводил Создатель
в Книге первую строчку...
Птицы не помнят даты,
но час этот знают точно,
час между тьмою и светом,
час высокий, как нота,
час наступленья рассвета,
час начала полета,
час, когда медлят спицы,
время деля на части,
когда просыпаются птицы,
побудь до этого часа...
Бог еще нас не создал,
и миром владели птицы,
и гасли последние звезды
на глиняных первых страницах...
Слово, которое еще в полете
Рыбак закидывает сети
и ждет обычного улова —
на берегу, в Генисарете...
Но слухом ловит только Слово,
которому уже он внемлет,
которое еще в полете,
но вдруг спускается на Землю
с Небес — окутанное плотью.
И те, кто были рыбаками,
бросая сеть, идут по Свету
за Ним, вдруг став учениками,
внимая Новому Завету.
Уже – крестов маячат вехи...
В хитоне светлом и убогом –
идет Бог, ставший человеком,
чтоб, умерев, стать вечным Богом...
и ждет обычного улова —
на берегу, в Генисарете...
Но слухом ловит только Слово,
которому уже он внемлет,
которое еще в полете,
но вдруг спускается на Землю
с Небес — окутанное плотью.
И те, кто были рыбаками,
бросая сеть, идут по Свету
за Ним, вдруг став учениками,
внимая Новому Завету.
Уже – крестов маячат вехи...
В хитоне светлом и убогом –
идет Бог, ставший человеком,
чтоб, умерев, стать вечным Богом...
Словам полет воздушный подари
Слова твои летят послушны Музе.
Листы в тетради шелестят — Молись!
Перебираю я двенадцать бусин
с молитвою одной к тебе — Явись!
Из дальнего угла твоей вселенной
лучами вечности страницу озари,
освободи слова мои из плена,
словам полет воздушный подари.
Ведь — слов в тетради не напрасна трата,
весной со мною говорит капель,
ледок уже так тонок марта,
в ручьях уже играет с ним форель.
В апреле синева еще так зыбка,
Но взгляд уже взлетает по ручью,
и слово серебрится робкой рыбкой,
и по строке плывет, как по ручью.
Водицы ключевой глоточек — вкусен,
Листы в тетради шелестят — Молись!
Перебираю я двенадцать бусин —
с молитвою нездешней — Отзовись!
Листы в тетради шелестят — Молись!
Перебираю я двенадцать бусин
с молитвою одной к тебе — Явись!
Из дальнего угла твоей вселенной
лучами вечности страницу озари,
освободи слова мои из плена,
словам полет воздушный подари.
Ведь — слов в тетради не напрасна трата,
весной со мною говорит капель,
ледок уже так тонок марта,
в ручьях уже играет с ним форель.
В апреле синева еще так зыбка,
Но взгляд уже взлетает по ручью,
и слово серебрится робкой рыбкой,
и по строке плывет, как по ручью.
Водицы ключевой глоточек — вкусен,
Листы в тетради шелестят — Молись!
Перебираю я двенадцать бусин —
с молитвою нездешней — Отзовись!
Нет предела для полета...
Миг полета это шалость,
расстоянье не предел,
Ласточка в Париж умчалась,
Стрижик в Тулу улетел.
Птицы — ангелы для мира,
облаков легка вуаль,
и роднее блеск эфира,
чем земли туманной даль.
Нет предела для полета,
Ласточка летит а Париж,
в облаках мелькает кто-то,
улетает в Тулу Стриж.
Ангелы — для мира — птицы,
тает дымка облаков,
плеск эфира над страницей,
и небесных — горстка слов...
расстоянье не предел,
Ласточка в Париж умчалась,
Стрижик в Тулу улетел.
Птицы — ангелы для мира,
облаков легка вуаль,
и роднее блеск эфира,
чем земли туманной даль.
Нет предела для полета,
Ласточка летит а Париж,
в облаках мелькает кто-то,
улетает в Тулу Стриж.
Ангелы — для мира — птицы,
тает дымка облаков,
плеск эфира над страницей,
и небесных — горстка слов...
Ветер возвращается на круги
и в новый устремляется полет
и в новый устремляется полет
День завершается привычным многоточьем
тех фонарей, мерцающих в окне,
путь освещающих
бессонной ночью,
ведущий к незнакомой тишине.
Лучи в ночи воздеты, словно руки,
держащие прозрачный небосвод...
Там — ветер возвращается на круги
и в новый устремляется полет.
А фонари в окне так молчаливы —
поскольку охраняют тишину...
Как часовые, кротко, терпеливо
встречают времени высокую волну,
чтоб в дом она случайно не проникла,
не затопила комнат пустоту,
где я стихи пишу, где взгляд приник мой
к чуть освещенному тетрадному листу,
где — строчки путь бессонной этой ночью
закончится, быть может, на заре —
таким уже привычным многоточьем,
лишь повторяя точки фонарей...
тех фонарей, мерцающих в окне,
путь освещающих
бессонной ночью,
ведущий к незнакомой тишине.
Лучи в ночи воздеты, словно руки,
держащие прозрачный небосвод...
Там — ветер возвращается на круги
и в новый устремляется полет.
А фонари в окне так молчаливы —
поскольку охраняют тишину...
Как часовые, кротко, терпеливо
встречают времени высокую волну,
чтоб в дом она случайно не проникла,
не затопила комнат пустоту,
где я стихи пишу, где взгляд приник мой
к чуть освещенному тетрадному листу,
где — строчки путь бессонной этой ночью
закончится, быть может, на заре —
таким уже привычным многоточьем,
лишь повторяя точки фонарей...
Для полета Бог дает нам силы
Ангелов число бессчетно — милых...
Одиноки в море корабли,
одиноки в небе журавли,
для полета — Бог дает нам силы.
В небесах всегда мелькает что-то,
вот и надо мною проплыла
тень от журавлиного крыла,
и строку чертою провела —
наступило время перелета.
Взгляд плывет вослед за облаками,
небеса не терпят пустоты,
и по комнате летят листы
с нарисованными мною журавлями.
Сосчитать хотя бы половину...
Клин осенний надо мной взвился —
над Элладою когда-то поднялся...»
так — старинный «поезд журавлиный...»
Одиноки в море корабли,
одиноки в небе журавли,
для полета — Бог дает нам силы.
В небесах всегда мелькает что-то,
вот и надо мною проплыла
тень от журавлиного крыла,
и строку чертою провела —
наступило время перелета.
Взгляд плывет вослед за облаками,
небеса не терпят пустоты,
и по комнате летят листы
с нарисованными мною журавлями.
Сосчитать хотя бы половину...
Клин осенний надо мной взвился —
над Элладою когда-то поднялся...»
так — старинный «поезд журавлиный...»
И есть простор — для мысли, для полета
Декабрь. Зима. И снег искрится,
строка мерцает — сказана давно...
Дымится «пунш с душистою корицей»,
пьем воздуха прозрачное вино.
Еловый лес. Белеется опушка,
и каждая снежинка, как звезда.
Натоплена старинная избушка,
где забывается прошедших лет беда.
И есть простор — для мысли, для полета,
икона строго смотрит из угла.
Зажжем лампаду — радостна забота,
чтоб свет её не побеждала мгла.
И кажется, одни мы на Земле, на Шаре,
и в тишине ночной нам не нужны слова,
в небесной высоте далекий луч нашарим,
всё ближе этот Свет, Свет Рождества.
И Глас Небес уже звучит, как пенье,
и этот звук — уловит чуткий слух...
Но крылья ангелов не оставляют тени,
и зимних покрывал так лёгок снежный пух.
Но голос Ангела мы победить не можем,
последнюю строку тебе я подарю —
что яблоня зимой укутана в рогожу —
и рядом, здесь, в саду, и может быть, в Раю.
строка мерцает — сказана давно...
Дымится «пунш с душистою корицей»,
пьем воздуха прозрачное вино.
Еловый лес. Белеется опушка,
и каждая снежинка, как звезда.
Натоплена старинная избушка,
где забывается прошедших лет беда.
И есть простор — для мысли, для полета,
икона строго смотрит из угла.
Зажжем лампаду — радостна забота,
чтоб свет её не побеждала мгла.
И кажется, одни мы на Земле, на Шаре,
и в тишине ночной нам не нужны слова,
в небесной высоте далекий луч нашарим,
всё ближе этот Свет, Свет Рождества.
И Глас Небес уже звучит, как пенье,
и этот звук — уловит чуткий слух...
Но крылья ангелов не оставляют тени,
и зимних покрывал так лёгок снежный пух.
Но голос Ангела мы победить не можем,
последнюю строку тебе я подарю —
что яблоня зимой укутана в рогожу —
и рядом, здесь, в саду, и может быть, в Раю.
Даль, доступная сну иль полету
Я читать разучилась узоры —
вензель ангела как разгадать,
черновик — часть ночного простора
как в тетради суметь передать...
Словно дань, на ладонь страницы
отражением уронить —
огрубелых огней вереницы,
окрыленного голоса нить,
снег, что солью съедает пороги,
ветвь березы с замерзшим листом,
бесконечную ленту дороги,
уходящую в даль, где твой дом,
даль, доступную сну иль полету,
нереальную, словно тот свет,
словно дом, где к окну-переплету
приближается твой силуэт...
Только это — уже за пределом
не удержит тетради ладонь...
Обжигает страницы пробелы
не угаснувшей жизни огонь...
вензель ангела как разгадать,
черновик — часть ночного простора
как в тетради суметь передать...
Словно дань, на ладонь страницы
отражением уронить —
огрубелых огней вереницы,
окрыленного голоса нить,
снег, что солью съедает пороги,
ветвь березы с замерзшим листом,
бесконечную ленту дороги,
уходящую в даль, где твой дом,
даль, доступную сну иль полету,
нереальную, словно тот свет,
словно дом, где к окну-переплету
приближается твой силуэт...
Только это — уже за пределом
не удержит тетради ладонь...
Обжигает страницы пробелы
не угаснувшей жизни огонь...
Но как в любви, в полете — умереть
Ты знаешь, утро — время расставанья,
ведь Музы — сестры лишь теням ночным.
Все больше между нами расстоянье,
а связи слов, как узы, непрочны.
И тянется строка — к еще неточной
(что под рукою), первой рифме — пусть...
Стихи, любовь — обряд бессонной ночи,
чтоб снять дневных воспоминаний груз.
День не ответит — только ночь подскажет,
мир оживет ночной, заговорит...
День разведет, а тень ночная свяжет,
луч лунный ляжет на тетрадь — твори...
Дня мягок хлеб, черства ночная корка,
ведь ночь — творит, а день наводит лоск.
Растет страниц — любви ночная горстка —
и тает, тает воспаленный воск.
Листов ли шелест, иль листвы шуршанье —
одно роднит — что им дано лететь,
не ждать награды, не искать признанья,
но как в любви, в полете — умереть.
ведь Музы — сестры лишь теням ночным.
Все больше между нами расстоянье,
а связи слов, как узы, непрочны.
И тянется строка — к еще неточной
(что под рукою), первой рифме — пусть...
Стихи, любовь — обряд бессонной ночи,
чтоб снять дневных воспоминаний груз.
День не ответит — только ночь подскажет,
мир оживет ночной, заговорит...
День разведет, а тень ночная свяжет,
луч лунный ляжет на тетрадь — твори...
Дня мягок хлеб, черства ночная корка,
ведь ночь — творит, а день наводит лоск.
Растет страниц — любви ночная горстка —
и тает, тает воспаленный воск.
Листов ли шелест, иль листвы шуршанье —
одно роднит — что им дано лететь,
не ждать награды, не искать признанья,
но как в любви, в полете — умереть.
Ангел бумажный
В даль страницы протяжной
пера неизбежен визит…
Бедный ангел бумажный
под лампадкой висит.
Лишь невесомой ниточкой
его ограничен полет,
вырезан или выточен —
пленник — все же поет
песню свою нездешнюю
неслышным мне голоском —
в трубочку белоснежную
свернутую лепестком…
Может, порою позднею
на волоске висит
душа под лампадой звездною —
луч к странице скользит…
Ниточка вьется в нише,
звездами вышит свод,
и никто не услышит
о чем же — душа поет…
пера неизбежен визит…
Бедный ангел бумажный
под лампадкой висит.
Лишь невесомой ниточкой
его ограничен полет,
вырезан или выточен —
пленник — все же поет
песню свою нездешнюю
неслышным мне голоском —
в трубочку белоснежную
свернутую лепестком…
Может, порою позднею
на волоске висит
душа под лампадой звездною —
луч к странице скользит…
Ниточка вьется в нише,
звездами вышит свод,
и никто не услышит
о чем же — душа поет…
Шаг — предчувствие полета
Небесной улицей идешь,
где шаг — предчувствие полета,
когда стирает чистый дождь
печали мелкую заботу.
В родной стране растут дома
у края звездного колодца,
а я живу там, где придется,
где строчка ветхого псалма
в прозрачной Библии — не рвется.
И ветхих слов храню дары —
пусть время ловит нас арканом
дней, отшумевших ураганом,
пытаясь вырвать из игры.
В твоем краю растет зима,
одеты инеем перила
коротких строк. Ершалаима,
или иного Града, тьма
мой городок — по дверь накрыла…
где шаг — предчувствие полета,
когда стирает чистый дождь
печали мелкую заботу.
В родной стране растут дома
у края звездного колодца,
а я живу там, где придется,
где строчка ветхого псалма
в прозрачной Библии — не рвется.
И ветхих слов храню дары —
пусть время ловит нас арканом
дней, отшумевших ураганом,
пытаясь вырвать из игры.
В твоем краю растет зима,
одеты инеем перила
коротких строк. Ершалаима,
или иного Града, тьма
мой городок — по дверь накрыла…
Ты — о полетах говоришь
Длинные строки
цезýрою рву,
простор пробела
дань тишине.
Ты – о полетах
своих наяву
пишешь...
Я — о своих — во сне.
И надо мною
твои небеса,
где вечно —
свет неземной горит,
и чьи-то
сливаются голоса,
когда звезда
со звездой говорит.
цезýрою рву,
простор пробела
дань тишине.
Ты – о полетах
своих наяву
пишешь...
Я — о своих — во сне.
И надо мною
твои небеса,
где вечно —
свет неземной горит,
и чьи-то
сливаются голоса,
когда звезда
со звездой говорит.
Ангелов число бессчетно — милых
«...сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся...»
Осип Мандельштам, 1915
Что над Элладою когда-то поднялся...»
Осип Мандельштам, 1915
Ангелов число бессчетно — милых...
Одиноки в море корабли,
одиноки в небе журавли,
для полета — Бог дает нам силы.
В небесах всегда мелькает что-то,
вот и надо мною проплыла
тень от журавлиного крыла,
и строку чертою провела —
наступило время перелета.
Взгляд плывет вослед за облаками,
небеса не терпят пустоты,
и по комнате летят листы
с нарисованными мною журавлями.
Сосчитать хотя бы половину...
Клин осенний надо мной взвился —
над Элладою когда-то поднялся...»
так — старинный «поезд журавлиный...
Одиноки в море корабли,
одиноки в небе журавли,
для полета — Бог дает нам силы.
В небесах всегда мелькает что-то,
вот и надо мною проплыла
тень от журавлиного крыла,
и строку чертою провела —
наступило время перелета.
Взгляд плывет вослед за облаками,
небеса не терпят пустоты,
и по комнате летят листы
с нарисованными мною журавлями.
Сосчитать хотя бы половину...
Клин осенний надо мной взвился —
над Элладою когда-то поднялся...»
так — старинный «поезд журавлиный...
