Книжно-Газетный Киоск


ВРЕМЯ ВЕДЕТ ОХОТУ

Видишь, время ведет охоту...
Нам осталась последняя сотка
той земли, где мы — снова пехота —
неземную берем высотку.

Было время — строили замки,
суетились, играли, мешкали,
и тайком пробирались в дамки,
но в душе — оставались пешками.

По воде проводили вилами,
не желая — «душу за други
положить...» Время ласточкой хилою
завершает земные круги.

Видишь, время ведет охоту...
Нас — стрела его не минует,
в этот час — мы снова пехота —
и высотку берем неземную...



Подходит время, когда простятся грехи

Как это было бы дивно —
исполнить что ты сказал...
Вместе увидеть картину —
одну на огромный зал.

И пусть за окнами стынет
Город с домами вдали...
Мы бы зала пустыню
вместе пересекли.

Вместе вошли, как в нишу
в плоть полотна, туда,
где ноги босые лижет
нам Иордана вода.

Встали бы рядом с теми
бродягами, у реки,
и знали — подходит время,
когда простятся грехи.

Мы — этим грешникам равны...
Как на ладони видна
вся жизнь... Волна Иордана
душу омыла б до дна.

На нас — льняные одежды,
последний пророк Иоанн
нас крестит... Глядим с надеждой
туда, в рассветный туман,

где постепенно тает
дымка, где луч высок,
где сквозь туман проступает —
странником ставший — Бог.



«Ты отпущаеше ныне...»

Пусть прорастают рощицей
слова из глубин времен,
пусть в храм приходит Пророчица,
пусть служит пророк Симеон,

пусть возрастают в гимне
слова, обретая плоть —
«Ты отпущаеше ныне
раба Твоего, Господь...»

Когда-нибудь узел свяжет
последний твоя судьба,
когда-нибудь каждый скажет —
«Господь отпускает раба...»

Пусть на ветру полощется
молитва давних времен,
пусть вновь уходит Пророчица
в ту даль, куда шел Симеон...

Когда-нибудь — в ладане-дыме
церковном протянется сталь
лучей... Мы уйдем за ними
в ту, Симеонову даль...



Это время былин

Снова будет беда
вот за этой стеной.
Снова будет среда,
что зовется Страстной.

Я тропинку совью,
я приду на Твой суд,
пред тобой разобью
с алавастром сосуд.

Кто же в том виноват,
что Ты послан, как Бог,
что разлить аромат
я должна в нужный срок...

Моя участь ясна —
это время былин.
Как и все, я — грешна,
я из тех — Магдалин...


Никуда не уйти
от Твоих строгих глаз.
На Твоем я пути —
Твое слово — приказ.

Вновь из небытия
Ты меня сотвори —
Я навеки Твоя —
Магдалина-Мари...



По прошествии времен

«Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо,
приидет таким же образом,
как вы видели Его
восходящим на небо...»
Книга Деяний

Елеона травы спутаны,
но так близко здесь до звезд,
видишь, облаком окутанный,
встречи с небом ждет Христос.

И пуста земная горница —
жизнь без Бога — страх и грусть...
Все же, с высоты доносится —
«Я вернусь, вернусь, вернусь...

Хлебом плоть Моя преломится
и вином прольется кровь,
лишь — не разрушайте Горницы —
мы в нее вернемся вновь.

Как Мне рассказать подробнее —
смутны вечности черты —
станешь ты Моим подобием,
если Мне поверишь ты.

Я вернусь в таком же облике
по прошествии времен,
Я вернусь в таком же облаке
на зеленый Елеон.»



Сквозь времени медленный гам

Сквозь времени медленный гам —
звук голоса одинокого
влечет к «другим берегам» —
Хлебникова... Набокова...

Несчётно — в истории вех,
но эта стала — заклятой,
обозначая век
тот, что зовем Двадцатым.

Время ушло — тишины,
влилось в тесное русло —
гениев без страны,
без родины — мальчиков русских.

Вспыхнула на ветру
спичка, пожаром сгорела...
Я её подберу —
она никого не согрела.

Как оказались слабы
грани жизни и мира...
Спички сгорели судьбы —
Владимира и Велимира...



Время уклоняться от объятий

«Время уклоняться от объятий...»
Екклесиаст

Дождь утихает под утро,
время пришло расставаться,
как говорили мудрые —
время пришло уклоняться

нам от объятий навеки,
время, когда стали сухи
слова, как сбивающий вехи
ветер, вернувшись на круги,

время вспомнить о давнем,
где не считали минуты,
время разбрасывать камни,
время стать бесприютным.

Дождь утихает под утро,
облако к звездам причалит,
как говорили мудрые —
время вернуться к началу.

Вспять возвращаются строки,
время, где стрелки сломаны,
время уходит к истоку,
где было — только слово,

дождь утихает под утро,
окон светлее распятья,
как говорили мудрые —
время уйти от объятья...



Хладеет времени рука

Хладеет времени рука
на темени... бежит строка,
легко вдеваясь в луч-иголку.

Ах, ангел-Мэри, все равно
мое изранено окно
звезды полуночным осколком.

Слова сбиваются, часты,
ах Мэри, старые часы
показывают миг расплаты.

И плечи тяжестью свело,
растет невидимо крыло,
и мы, как ангелы, крылаты.

И где-то вечные гонцы
сплетают из лучей венцы
и строят нам с тобой голгофы.

Ах, ангел-Мэри, все равно,
мы пьем старинное вино
и новый смысл вливаем в строфы.

Ведь, Мэри, мы с тобой равны,
так станем же, как Бог, бедны,
и выберем хитон поплоше...

Ведь, Мэри, мы с тобой взлетим,
когда богатство раздадим —
лишь — облаков оставив ношу...



Его предали во время Ужина

Кажется, в эти дни всегда
усыпан листьями горизонт,
за который уходит беда —
до каких-то будущих лет...
И к Покрову распускает зонт
свой — осенний букет.

Рады тому, что падает снег
первый, тающий, осторожный —
потому что прикинуть мех —
кутая плечи в него — можно.
А за окном осыпается Сад,
и ты раскрываешь Книгу на том же
месте, что год, или два назад...

Перечитываешь главы о древе,
о ветке, где яблоко стынет...
Или преданье о юной Деве,
у которой распяли Сына,
(Его предали во время Ужина) —
для этого нужно
так мало слов...
Земля до поля страницы сужена —
приближается снежный Покров.



Печали множит время

Волны на песок набегают слаженно,
линия береговая,
огибая
черные скалы, убегает
к Лос-Анжелесу,

небо нависает низко
над Сан-Францисско,

с перебоями —
шум прибоя,
пены полоска млечная
напоминает, как мы с тобою
убегали из времени в вечность,

и вот — она предо мною —
только волну потрогать,
раковина, величиною
с ладонь, рассказывает о многом,

о непонятном, о смутном,
о том, как печали множит
время — ежеминутно
напоминая о прошлом…



Шум времен мешает слушать тишь

Здесь — часа четыре до рассвета...
Я пишу, об этом не спросив
никого — ведь это «мой курсив»,
чтобы вспомнить древние сюжеты.

Я пишу — с любовью безответной,
я тебе пишу издалека...
Наугад открытая строка
светится во тьме ветхозаветной.

Жизни, становящейся судьбою,
розовеет вдалеке закат —
свет строки, открытой наугад...
Жаль, что не прочли ее с тобою.

За тобой еще идти готова я
в даль — куда бы ты не восходил.
Может, ты — архангел Рафаил,
что спасал тогда в пустыне Товия?

Уводи меня в любое Царство,
ветер злой нам будет нипочем,
мы с тобою рыбу испечем,
чтоб извлечь старинное лекарство.

Мрак всегда быстрее света зреет,
шум времен мешает слушать тишь...
Рафаил, меня ты исцелишь,
и как бедный Товий, я прозрею...



Время цветения вишен

«Слушай беззвучие, слушай...» —
память рыданьями смыта.
«Плещут нам райские кущи!», —
шепчет, смеясь, Маргарита.

Сад, невесомые чащи,
рай для любовников верных,
тех, что наполнили чашу
древнею кровью фалерна.

«Яду мне, Господи, яду!» —
только страданье бессмертно,
неотвратима прохлада
и тишина Того Света.

Время цветения вишен,
берег средневековый,
слушай же, слушай затишье,
пали земные оковы.

Здесь завершается чудо —
дом и зажженные свечи,
сон охранять твой я буду
завтра, сегодня и вечно.

Сброшен страдания камень,
пали земные оковы,
там — гаснет грешное пламя,
здесь — несгоревшее Слово.



Сквозь времени гам

А что нам осталось —
густая зима.
А что нам досталось —
пустая сума.

Но мы проходили
сквозь времени гам.
Волхвы приходили
по праздникам к нам.

Они оставляли
пустые дворы,
когда доставляли
к порогу дары —

с далекого неба —
снежинок щепоть,
насущного хлеба
отрезок-ломоть...

Нас все оставляли —
мы стали тихи,
в ответ составляли
святые стихи.

Мы всё испытали —
пять-шесть-больше чувств,
в ответ воссылали
молитвы из уст.

А что нам осталось —
пустая сума.
А что нам досталось —
густая зима.



Любовь — это время бессонниц

Строка над мною пусть кружит,
мерцает свечой в изголовье,
ты дружбою был разбужен,
но спишь, утомленный любовью.

А мне без тебя — как без солнца...
Меня увлекает другое:
любовь — это время бессонниц,
а дружба — лишь бремя покоя.

Скажи только слово — любое,
его я вплетаю в балладу,
пусть сердце поет с перебоем
то слово, как птица руладу...

Строка над тобою закружит,
чтоб выбрал ты бремя другое,
очнувшись, любовью разбужен,
однажды, забыв о покое...



Пройти против времени вспять

Как всем — мне найти придется
пристанище с чашей огня —
в тот час, когда остается
дорога вчерашнего дня.

Она почти незаметна
с сегодняшней высоты,
там нет попутного ветра
и нет последней черты.

Но в эту ленту дорожную
березы вплетается прядь...
Как же мне осторожно
пройти — против времени, вспять?

Там — даты уже неточны,
но, в прошлого даль отступя,
я отыщу ту точку,
где встретила я тебя.

Пусть снова — дождя стеклярус
спадет, как в тот день надо мной...
Я там навсегда останусь
с тобой, единственный мой,

на том далеком пороге,
не зажигая огня,
там, где оборвáлась дорога,
дорога вчерашнего дня.



Над рекою времен развели мосты

Ветка вербы с раскрывшейся почкой
на прогулке коснулась меня...
В дом пришла, прочитала почту —
имя мое летело с листочка,
обжигая волною огня...

Кто-то близкий на этом свете
так окликнул меня — давно,
в комнату рвался апрельский ветер,
в отворенное к Пасхе окно.

Но, с тобой мы расстались когда-то —
ты не знаешь, где я, я не знаю, где ты...
На письме стояла старая дата,
над рекою времен — развели мосты.

Может быть,  ветер подкинул почту,
чтобы вспомнить — что было давно.
Ветка вербы с раскрывшейся почкой
новой вестью стучалась в окно...



Смерть Гумилева

У следствия нет вопросов,
но есть приговор — расстрел.
Стена. Докурил папиросу
и стал ожидать пуль-стрел.

Убит он был на рассвете,
когда яснее мишень,
убит был в самом расцвете
таланта и сил — стал тень,

как тот, которому душно
было от новых времен,
убит, не дожив до пушкинской
зрелости — зол закон.

Пред смертию — улыбнулся
мальчикам-палачам,
сам, мальчик, будто коснулся
ангельского плеча.

Он к смерти шел, словно к цели,
и нет в предсказанье вины:
«Умру я — не на постели,
а здесь, у глухой стены...»

Погиб от доноса злого —
в тридцать, чуть больше, лет,
он знал — распинается Слово,
когда умирает поэт...

Пред смертию — улыбнулся
мальчикам-палачам,
сам, мальчик, будто коснулся
ангельского плеча...



Времени прибой вдруг стих

Тропинка луг цветущий делит,
шаги теней — по ней легки.
Букет воздушных асфоделей
к ногам роняет лепестки.

В конце тропинки — не река ли,
где времени прибой вдруг стих...
Как будто снова в зазеркалье
пришли мы, где недвижен Стикс.

Там лодку укрывают кроны
нездешних ив на берегу,
там я — для древнего Харона
скупую лепту берегу.

Пустая лодка ждет на мéли,
и месяц серебрит висок...
В руках моих — лишь асфоделей,
тобою сорванный цветок.

На берегу стирает даты
песок, я ближе подхожу,
цветок, за жизнь скупую плату,
я кротко — в лодку положу.



Времени медлят спицы

Бог — нас еще не создал,
но каждое утро птицы
пели, и падали звезды
на глиняные страницы...

Побудь до этой минуты —
пусть птицы петь начинают,
и лучшее время суток
стрелки обозначают.

Так — здесь бывает нечасто —
времени медлят спицы,
побудь — здесь до этого часа,
когда просыпаются птицы.

Час, когда тонки грани
между тьмою и светом,
и ночь побеждается ранним
часом рассвета.

Бог — нас еще не создал,
но пели над миром птицы,
и ночью падали звезды
на глиняные страницы,

где выводил Создатель
в Книге первую строчку...
Птицы не помнят даты,
но час этот знают точно,

час между тьмою и светом,
час высокий, как нота,
час наступленья рассвета,
час начала полета,

час, когда медлят спицы,
время деля на части,
когда просыпаются птицы,
побудь до этого часа...

Бог еще нас не создал,
и миром владели птицы,
и гасли последние звезды
на глиняных первых страницах...



Времени бреши

Когда, неверьем гоним,
поспешно покинешь Третий —
город свой, древний Рим,
в пути Господь тебя встретит.

Божий ответ на вопрос —
заполнит души твоей бреши
Ты спросишь: «Камо грядеши?» —
«К распятью...» — скажет Христос...

Словами Господа стёрт
последний остаток боязни —
в город свой, к месту казни
и ты вернешься, как Пётр.

С башен потянется звон
и возвестит о расплате...
И может, твоим распятьем
кто-то будет спасен...

Вечность — за пядью пядь
затянет времени бреши...
И кто-то вернется опять,
услышав: «Камо грядеши?»



Время, пред вечностью упавшее туманом

Письмо зари прочесть я не успела,
оно осталось, как горящий очерк,
написанный в ночи летящим мелом,
когда неровен пишущего почерк.

Когда спешат строку, что с губ слетела,
заколдовать и заковать в границы,
чтобы лишить души, оставив тело,
уснувшее на белизне страницы.

Строку, что оживает ожерельем
горошин-букв — основой чьих-то чёток —
хранящих свет лучей, тех, чье скрещенье
растет тенями будущих решеток...

Я не прочла небес твоих посланье,
угадывала лишь по многоточьям,
летящим в темноте, мечты, желанья,
что на земле сбываются воочью —

на белизне страницы... Время,
пред вечностью упавшее туманом,
остановилось... Мы идем за теми,
кто в глубь вошел, в купели Иордана —

здесь, где река вокруг туманной оси
свивается, где тянется олива
ветвями, где ступают по колосьям
строк, срезанных уже, по колким нивам...

Зари — прочесть я не успела письма,
но врезан в память очерк тот горящий —
нить горизонта, что строкой повисла,
удержанная вдруг мелкóм летящим...



Начало новых времен

Чудо приходит не часто,
но ведь и нас позовет
минута и миг того часа —
и чудо произойдет...

Как в Галилейской Кане
в евангельские года —
в час этот мгновенно станет
вином молодым вода...

Сверкнет над водою горлица,
свод дома станет высок,
и в нашу пустынную горницу
войдет незаметно — Бог,

Взгляд Его с нашим встретится,
светясь со старых икон,
и тонким лучом отметится
начало новых времен...

Ведь Дух, где хочет,  там дышит,
но мы  узнаем о том —
лишь, когда Ученик напишет:
«И стала вода вином...»



Чтоб время вдруг остановилось

Тень —
спутница моя домашняя...
Но иногда — к тебе уходит
и в полумраке дня вчерашнего
родную тень твою находит,
распутывает осторожно
судеб запутанные нити,
чтоб с той же сердца прежней дрожью
восстановить чреду событий —
исток любви первоначальной,
узор столетия на стенах,
переплетенье свеч венчальных,
теней угасшее сплетенье,
черты икон старинной кисти,
страницы Книги Откровенья,
моей тетради первый листик,
последнее стихотворенье,
чернил невысохшую влагу
и буквы завиток упругий,
и ту, последнюю отвагу
теней, склонившихся друг к другу...
Часов, чуть заведенных трели,
чтоб время вдруг остановилось —
когда мы вновь узнали прелесть
того, что с нами приключилось...



Время встречи

Пусть сегодня — в последний разок
жизней наших сплетутся нити...
Я тебе подарю Образок
серебристый — с Ликом хранителя-

ангела... Сквозь лепесток
ты легко проденешь цепочку —
это будет прощанья итог,
это будет начало строчки

той, что тихо в ночи звучит,
но еще не коснулась тетради...
Я тебе протяну ключи
те, что были когда-то украдены —

от далеких райских ворот —
мы сквозь них проходили тайно...
Помнишь, тот ключа поворот,
помнишь — скрип калитки случайный,

мной повторенный в скрипе пера
на листочках, разбросанных пó столу.
Помнишь, шли мы мимо Петра,
вечно спящего в высях апостола...

Пусть же медленно льется песок,
время встречи пусть долго тянется...
Пусть же — Ангела образок
на ладони твоей останется.



Времени золотого песочек

Знаешь, что я возьму с собой
в даль, где вечно шумит прибой —
нить голоса твоего, шелковинку,
да еще — упавшую на лист снежинку,
обведенную твоей рукой...

Я привезу тебе глоточек
солоноватой воды морской,
и времени золотого песочек
с того Тихого побережья,
где волны, будто строчки,
набегают друг на друга — небрежно...



Видно, время меня скосило

Потолок надо мною скошенный,
Кем-то выстроган из осины,
А в окошке звездное крошево…
Видно, время меня скосило —

Моя жизнь с тишиной повенчана,
Проступающей в темных рамах,
Надо мной потолок бревенчатый —
В дальнем домике деревянном.

Час такой, что звонить тебе — поздно,
В Город, где заснежены кроны…
А в моем окне только сосны
С древней хвоей вечнозеленой —

Узловатых ветвей колена,
И сквозь них — небесный квадратик,
Звездный луч из глубин Вселенной
Дальний свет по пути растратил…

Пусть тебя этот свет коснется —
Мы с тобою лучом повенчаны…
Час такой, что звонить тебе — поздно…
Надо мной — потолок бревенчатый…



Времени пропели спицы

Времени пропели спицы,
выплыл поезд голубой,
и умчал меня в Царицыно —
на свидание с тобой.

Тишиной дворцы окованы,
блеск каскадов, плеск воды,
нас Баженов с Казаковым
встретят, в бронзе отлиты...

В тишине умолкнут споры...
Облаков прильнет прибой
к горизонту. В тех просторах
затеряемся с тобой.

В облаках растет прореха,
вспыхнет месяц голубой,
чье сияние, как веха —
дня, где были мы с тобой.

И какое время суток —
мы не знаем, и вокруг —
тишина. Лишь стая уток
ловит хлеб из наших рук.

Как они здесь зимовали,
рады полынье любой?
Как они здесь тосковали
без тепла, как мы с тобой?

Времени пропели спицы,
выплыл поезд голубой
и умчался из Царицыно,
разлучая нас с тобой...



Шум времени как шорох

Быль состоит всегда
из света и теней,
из бисера росы,
из хлада снежной манны,
из сырости строки
в бумажной мгле туманной,
растущей средь моих
незавершенных дней,

которым, может быть,
не сбыться никогда,
пью горечь этих дней,
мой Ангел-виночерпий,
мы эту быль, как боль,
с тобой навеки терпим,
а быль... она растет
холмами, как года.

Пред скатертью дорог
присядем на краю,
крылатый Спутник мой,
дарованный навеки,
когда-нибудь крылом
мои закроешь веки,
чтоб снова их открыть
в каком-нибудь Раю...

Ты знаешь, дни мои
тобою сочтены,
пусть невелик итог —
стихов бумажный ворох,
но ты расслышишь в нем
шум времени, как шорох,
что льется в даль твою,
в просторы тишины.



И времени шуршал песок

Береза веткою туманной
круги проводит по воде,
как будто, ветхий путь обманный,
ведущий, может быть, к беде..

Катилось эхо с косогоров,
как продолженье, как испуг
птиц, от владимирских просторов
перелетающих на Юг.

Вослед, за путником усталым
неслышно тень моя брела
туда, где Церковь расцветала
и в звездах плыли купола.

Нас спичка серная согрела
и свечка с каплей восковой,
та, что в руках твоих сгорела,
но луч остался золотой.

Как ангелы, мы шли босыми,
и времени шуршал песок —
путями чистыми, прямыми,
далекими, как их исток.

Мы шли туда, по краю Света,
сквозь воды, горы и леса,
мы шли туда, в Господне Лето,
на зов, на птичьи голоса.



Время преобразилось

Сплелось ли так, или спелось ли,
помнишь, под нашими взглядами —
от сладости, иль от спелости
яблоки в травы падали
и на земле, как на блюде,
чуть покраснев, лежали,
и удивленные люди
бережно их собирали

медленными движеньями,
будто завороженные,
райским этим виденьем
будто преображенные.

Прошелестел негромко
ветер... Облако встало
над Садом — в горящей кромке —
медленно, словно устало.

Спелось ли, иль сплелось ли...
Час ночной отдаляя,
Земля чуть кружилась на óси,
облаку бок подставляя,

словно под нашими взглядами
время преобразилось...
Яблоко медленно падало,
облако в небе светилось.



Строки – это времени морщины

Может, жизни пройдены вершины,
перевал, на убыль путь пошёл,
строки — это времени морщины —
бороздят страницы древний шёлк.

Ноша прошлого — еще по силам,
будущее — как короткий миг,
только бы успеть еще, осилить —
перечесть страницы Ветхих Книг,

и Евангелья четыре тома —
быль о том, что на Земле жил Бог...
Только бы успеть — дойти до дома
твоего — переступить порог,

снять осенней паутины волос,
не оставить на листах пробел,
только бы — опять услышать голос
тот — что о любви мне пел...



В любое время года

Мороз. Узором заросло окно.
Не видно дали той, куда давно
ушел ты. Над тобой горят
те звезды, что друг с другом говорят.

Чело страницы — первые морщины
строк, на слова разбитых, бороздят...
Когда-нибудь тебе их осветят —
свеча, иль лампа, зарево камина,
или неяркий северный закат.

Слова мои по свету разбредутся —
бездомным птицам нет в пути преград...
Чтоб мое слово уловил твой взгляд —
готова птицей-словом я вернуться
в любой — цветущий, облетевший Сад,

в любое время года — зиму, лето,
в любой, тобой очерченный кружок,
распутав нити пройденных дорог,
раскинув сети бесконечных строк —
любви той, что осталась без ответа.

Мороз растет узором по стеклу,
сплетений снежных не распутать взгляду...
Ночь Рождества стоит почти что рядом
и светится лампадою в углу,
где проступает сквозь ночную мглу
нарядной Ели хвойная громада,



Время исчезло

В Крещенье — всегда морозно стекло...
В небе витают голýбки.
В доме единственное тепло —
в руке — телефонной трубки.

Голос далёкий похож на Глас
пророка в древней пустыне.
Я молю, чтобы он не погас,
даже если трубка остынет.

Время исчезло, который час?
Не помню и не печалюсь,
знаю только, что я сейчас
над той же Книгой склоняюсь,

которую ты в этот день открыл
движеньем, наверно, плавным...
Шорох страницы, как шелест крыл,
и это, быть может, главное.



Время любить

Помнишь, мудрец сказал в сердце своем —
на тех забытых страницах,
которые мы с тобой перечтем,
что всё должно повториться.

Всё также качается жизнь на весах,
и звездные ловят нас сети,
на круги вечные в небесах
осенний вернется ветер...

Осень... Ветвей прозрачный венец
солнце лучами пронзило.
Помнишь, сказал в своем сердце мудрец —
осень... Всё это было.

Жизнь — это просто просторный зал,
где ожиданье, как бремя.
Помнишь, мудрец в своем сердце сказал:
«Приходит всему свое время...»

Также растут над пустыней холмы,
пусть, нам не дано их увидеть...
Но «время любить» так продлили мы,
что «времени нет – ненавидеть...»



На стенах — времени осадок...

Ты взгляд уронишь, будто тронешь
фрагмент строки, ее остаток,
что освещен свечи короной,
тобой зажженною когда-то.

Её — дыханием гасили,
чтоб в темноте поставить точку,
когда мы вслух произносили
слова, что сохранила строчка.

Их очертания не резки
стали, чуть померкли,
как силуэт склоненной фрески
на вековом фронтоне церкви.

Но мы — остаться в этом храме
полуразрушенном готовы...
Скрепляют буквы, словно рамы,
непрочную основу слова.

Остра ночной свечи корона,
на стенах — времени осадок...
Но по странице вьется крона —
фрагмент строки, её остаток...



Но время подойдет

Мы странники — оттуда,
из стран, которых нет,
пришельцы, ищем чуда,
во тьме сокрытый свет.

Уходим осторожно
во мглу безумья зим,
где пушкинский треножник
стоит, неколебим.

Там — дом стоит без крыши,
но ступишь за порог —
из каждой строгой ниши
неслышно смотрит Бог.

И лист сырой бумажный
плывет издалека,
и вырастает влажно
из-под пера строка.

И слов иголки-спицы
затеряны в стогу,
страница белой птицей
мерцает на снегу.

Колеблется треножник,
но время подойдет —
прохожий осторожно
страницу перечтет.

И вслед пойдет за нами,
в страну, которой нет,
где промелькнет меж снами
во тьме сокрытый — свет...