— Ахмет улетел, — с улыбкой сказала Сафия соседке.
— Куда?
— Да вон туда, — махнула Сафия вверх рукой и вытянула палец в направлении облака.
«Бабуля не в себе», подумала соседка, а вслух сказала:
— Надо звонить родне…
Дед Ахмет последнее время сильно хворал, а днями случилось у него обширное кровоизлияние в мозг, после которого он уже и не встал. Приехавшая скорая хотела забрать деда в больницу, доживать последние дни, да вот Сафия уперлась, «дома ему лучше».
Из Анкары примчался сын, Ораз, хороший мальчик — инженер в крупной строительной компании, не зря они с дедом отправили его в Университет учиться; уважаемым человеком стал, да и про пожилых родителей не забывал; гостили они у невестки раньше часто, пока дед не слег. И дочка с внучкой Нилюфер и зятем примчались сразу. Все плачут, а она улыбается.
— Мама, ты что? Ведь папы не стало…
— Нет, доча, он просто улетел и за мной прилетит скоро.
Дочь зарыдала еще больше.
— Бабуль, а куда дедушка улетел?
— Да вон, милая, посмотри на то облако, он нам и рукой машет!
Нилюфер послушно поднимает свои удивительно синие, как и у бабушки, глаза и кричит:
— Привет, дедушка! Я тут!
— Умничка, деточка, ты его тоже видишь.
— Да, — послушно кивает та аккуратной головкой с волосами, собранными в тугую косу.
Разошлись гости, навестившие семью по такому печальному случаю, откричались, отплакались. Сафия собрала герань в горшках и пошла на кладбище. Как же без герани? Ахмет так ее любил. Да вот беда, нет на кладбище солнца — огромные кипарисы заслонили его, а герань она ведь солнечная.
Вот и носит ее туда Сафия в горшках.
Хорошо они с Ахмедом жили, дружно. Любовь? Была, конечно, как он ее замуж позвал, обожжя иссиня черными глазами, так в тот же миг синеокая Сафия и побежала за ним. Не богат, лепит с утра до вечера свои горшки да вазы в мастерской. Вечером весь в глине, довольный и улыбчивый: «Что, женушка, есть будем?». «Да, все на столе». Вот так и летели годы. Дети выросли, разлетелись по своим гнездам. Только пальцы у Ахмета перестали гнуться, и все сложнее и сложнее за кругом гончарным вазы делать. Одни горшки получаются. И тут Сафия на помощь пришла — села за круг и ремеслу научилась. Теперь они в гончарной вдвоем и сидели.
Соседи посмеивались: муж да жена — одна сатана!
А прошлой осенью стала одна Сафия в мастерскую приходить: замучили ее Ахмета головные боли. Так она вечером ему вазу принесет, а он языком цокает: лучше меня состряпала, не зря учил. Обнимутся и смеются.
Неделю назад совсем худо стало Ахмету, скорую вызвали, они руками разводят — стар дедуля, кровь в мозг ударила, заберем мы его в больницу, не много ему осталось. Сафия головой затрясла, нет, лучше пусть дома отлежится.
Так и уехали ни с чем.
Ахмет не говорил, не узнавал детей и родню, лишь когда жена брала его за руку, улыбался и смотрел на небо, на ТО облако. Так и ушел, держа жену за руку и будто на это облако головой кивая.
«Дождь, как же сегодня герань-то нести Ахмету? Посижу пока на пороге, может, и кончится, а там и в путь», — думала Сафия.
И в подтверждении ее мыслей из-за туч вдруг вышло солнце и зажгло радугу-дугу.
— Сафия, — услышала она знакомый голос.
— Ахмет!
Поспешила ему навстречу и замахала рукой и засветилась вся от радости:
— Хорошо, что ты сегодня пришел, герань вместе посадим!

Из окна моего нового дома видна площадь перед базаром — там всегда полно разного люда. Но меня привлекает одна троица: каждый день, в одно и то же время, старый дед и два его внука приходят сюда. Дед широкой мозолистой ладонью отирает вспотевшее лицо, капельки пота зависают на его морщинистой коже, точно спелый виноград, разбившись о грубую ладонь, щедро стекают в глаза, и мужчина их долго трет, пока они не становятся красными. Потом достает из карма неожиданно чистый платок и промокает в нем свое большое, уставшее лицо. Мальчишки не шалят — они стоят спокойно и ждут, пока дед закончит эту обычную процедуру. Наконец, он достает свой станок, не торопясь, как младенца, распаковывает. И начинается музыка «ножей»: резкая, до звона в ушах, иногда, словно плач ребенка, иногда, будто призыв к молитве — всепобеждающая и перекрывающая все остальные звуки.
Я ставлю на плиту свой утренний кофе и возвращаюсь к окну. Вот подошли две пожилые женщины и протягивают мужчине старые, уставшие от работы ножи. Мальчишки ловко их вынимают из женских рук и передают деду. В его руках ножи оживают и наполняют улицу своим плачем, переходящим в жалобный стон о несправедливости жизни, о том, как они долго работали, очерствели и затупели, что им теперь все равно, что резать: мягкий душистый хлеб, только что подоспевший из печи, или старую дуру курицу, так неосторожно сломавшую ногу.
Внезапно их жалобы заканчиваются, и довольные женщины, получив острый металл, дают монеты точильщику. Он, не считая их, отдает мальчишкам, а те уже рассовывают мелочь по карманам. И так каждый день.
Только сегодня в обычное время нет никого. Уже успел остыть мой кофе и я, теряясь в догадках, спешу к окну. А вот и они, нет, это дети, а деда нет. Грустные и немного растерянные, они ставят станок, оборачиваясь по сторонам, словно ища поддержки, но никого нет. Тогда я беру свои ножи и иду на улицу — давно пора вернуть им силу остроты. И уже через минуту улицу наполняет все та же музыка плачущей стали.

Дети любят сладкое, и дядя Ахмет это очень хорошо знает. Каждый день он приходит на эту сумрачную стамбульскую улицу со своей сладкой ватой. Детишки ватагой, сбивая друг друга, спешат ему навстречу, а потом замирают у стеклянной витрины, прижимают к ней свои мокрые носы, пытаясь понять, ну как это происходит? И чувствуют себя соучастниками волшебства: появления хрустящей, сладкой ваты в волшебной коробочке дяди Ахмета.
«Дядя Ахмет, ну дай еще!» — просит Фатих и преданно смотрит.
Ахмет знает, что денег у мальчика нет и все равно дает ему самый большой кусок.
«Сладкого, как и любви, много не бывает», — говорит он и уже весело добавляет:
«Ну, у тебя и аппетит, повезло Фатьме с племянником!»
Фатих живет у сестры отца. Мать его умерла при родах, отец в ту ночь вернулся мрачным из госпиталя и на вопрос Фатиха, где мама и сестричка, всхлипнул, как маленький ребенок, обнял сына и разрыдался. Испуганный Фатих еще крепче прижался к отцу и все понял, понял так, как мог понять только ребенок: мама там, откуда она всех видит, а ее никто.
Утром следующего дня отец отвел его к своей старшей сестре — Фатьме. Та давно души не чаяла в мальчике: к ее двум дочкам еще и сынок! Фатьма маленькая, юркая женщина с большими руками и таким же большим, как и руки, сердцем, успевала все: и работать, и готовить, и ухаживать за больным мужем, потерявшем зрение еще в армии — бомба террористов подорвала грузовик с молодыми солдатами.
Глаза — это не руки-ноги! И парень умудрялся помогать молодой жене по хозяйству, правда, с детьми все не так выходило, как хотелось: девочки да девочки, а тут племянник появился — ну чем не сын!
И жили они дружно: утром Фатьма на рынок — был у нее там свой прилавок, за которым продавала свое шитье, муж — на хозяйстве.
А по вечерам Фатьма садилась за свою швейную машинку и шила-шила. Фатих так и засыпал, положив свою голову на топчан, где сидела тетка, под «музыку» стучащей иглы.
«Эй, Яшар!» — закричал Ахмет. — «Не стесняйся, подходи, сынок, еще сладенького хочешь?»
Яшар только кивал головой и, счастливый, убегал с новой порцией ваты. Яшару можно сказать повезло: у него две мамы, вернее, отец развелся с первой женой (матерью Яшара) и женился на другой. Теперь Яшар вхож в две семьи: живет то у мамы, здесь, на сумрачной стамбульской улице, а то на длинные каникулы уезжает к отцу в Бурсу и там… отец возит его кататься на лыжах, они вместе со сводным братом ходят в цирк, зоопарк, новая жена отца балует его вкусной домашней выпечкой и разными подарками.
Яшару повезло… но любви и сладкого — много не бывает, тем более, если ты ребенок. Это хорошо знает дядя Ахмет. У него тоже большое сердце, и на этой улице он раздает сладкую вату детям совершенно бесплатно.