Приветик. Я — мисс Джонсон,
Мадам Альберта К.
Торговая марка
«Мадам» вполне ярка

Сначала
был САЛОН
причесок с макияжем —
Депрессией
был он стерт
и сглажен.

Потом я продавала
Барбекю с тележки,
Пока не связалась
С одним ненадежным.

Еще была страховка,
Но Дабл–Ю–Пи–Эй^*
Сказало: «Эй, красотка,
Смотри, не богатей».

Сказав им: «Не волнуйтесь,
Следите за собой,» —
Пошла своей дорогой,
Kак в песне, столбовой.

А нынче — то сготовлю,
Tо что-нибудь продам.
Альберта К. Джонсон —
Для вас — Мадам.

И всем-то хозяйка
Была хороша,
Вот только домина был
В три этажа.

Варила ей завтрак,
И ленч, и обед.
Детишек укладывала
На десерт.

Стирала да гладила,
Спину напружив, —
Прогулка с собакой —
Вот весь мой ужин.

 «Мадам, это надо же
Так ошибиться!
Не кобыла по найму я,
А девица».

Опешив, хозяйка
Вскричала: «Шок!
Альберта, люблю тебя,
Милый дружок!»

«Мадам, — я сказала, —
Все может быть.
Но надо быть дурой,
Чтоб Вас любить!»
_____
Langston Hughes. Madam and Her Madam

Пойду-ка я на речку
Сидеть на берегу.
Я лучше брошусь в воду,
А думать не  могу.

Я вынырнул, рыдая,
Я вынырнул, крича,
Холодная такая
В реке была вода.

А если бы не холод, погиб бы сгоряча.
                                    Погиб бы сгоряча!

Я в лифте вверх поехал,
Забрался на карниз,
И, думая о милой,
Готов был спрыгнуть вниз.

Я там кричал и плакал,
Впадая в дикий раж.
Опсен юной жизни
Шестнадцатый этаж.

А если бы пониже, погиб бы ни за грош.
                                  Погиб бы ни за грош!

Поскольку я не умер,
То буду жить и впредь.
Мог за любовь погибнуть —
Тогда бы мне не петь.

Когда расстроен слишком,
Могу рыдать, вопить,
Но, черт возьми, малышка,
Решил я дальше жить.

Ведь жизнь так хороша!  Мне жизнь дана одна!
                                                         Она–глоток вина!
_____
Langston Hughes. Life Is Fine

Я когда-то размышлял
над жизнью и умиранием.
Мне кажется, это как разница
между слезой и рыданием.

Когда же я думаю
про тот и этот свет,
мне кажется,
расстояния нет.
_____
Langston Hughes. Distance Nowhere
(с английского)

Нам все по приколу. Мы
Бросили школу. Мы

До поздней поры. Мы
Катаем шары. Мы

Грешим как один. Мы
Цедить станем джин. Мы

Июнь зажжем. Мы
Рано умрем.
_____
Gwendolyn Brooks. We Real Cool

Салон ее — таверной стал,
В земле лежит Мадам,
За Линкольном, среди могил
Безвременно она
Покоится, и монумент
Ее других виднее.
Спокойна нынче, ведь ее
Удача — тоже с нею:

Пурпур, вельвет, холодный цинк
В дому ее последнем
Шелк переливчатый блестит
Над безразличьем бледным.
_____
Gwendolyn Brooks. Southeast Corner
(с английского)

Тропинка мимо дома шла.
Была уж очень хороша! —
Но матушка меня предупредила:
«В конце тропинки, доченька,
Hайдешь ты дом молочника»
(И с той поры я дальше не ходила).
_____
Edna St. Vincent Millay. The Unexplorer

Просил не открывать, но ты вошла;
Смотри же, из–за малости какой
Предательство... Не видно ни котла,
Ни дев, что расплатились головой

За жадность, наподобие твоей;
Магических кристаллов нету там,
Сокровищ, рук заломленных... Глазей:
Лишь паутина, затхлость, пустота

В той комнате. Но все ж она была
Мой только, сокровенный уголок.
Ты ж, осквернив меня, так пробралась
Бесцеремонно за ее порог,

Что лик твой мне не должно созерцать
И надо место новое искать.
_____
Edna St. Vincent Millay. Bluebeard

Чьи губы целовала, где, когда,
На чьей руке спала я до утра,
Зачем мне помнить, право? Если б не
Пошел сегодня дождь из их теней,

Я сердцу запретила бы щемить.
Пускай вздыхали б призраки в окне —
Их, незапомнившихся мальчиков, во сне
Меня зовущих, уж не оживить.

Так дерево средь зимней тишины
Не помнит пенья улетевших птиц.
Я не припомню ни имен, ни лиц.
Влюбленности детали не важны

Я только знаю: скоро год  уже,
Как лето не звучит в моей душе.
_____
Edna St. Vincent Millay. What lips my lips have kissed, and where, and why…

Не лечит время ничего, и лгут
Друзья мои, забвенье мне суля.
Хочу его под аккомпанимент дождя.
Bce жду его прибытья на углу.

Растают вековечные снега,
И листья прошлогодние сожгут,
Но прошлогодняя любовь моя
Еще со мной, еще горчит во рту.

Я избегаю из последних сил
Tой сотни мест, где он со мною был,
Когда же набреду на уголок,
Где не сияло милое лицо,
Спешу сказать: «Здесь не было его!»,
Впустив невольно память на порог.
_____
Edna St. Vincent Millay. Sonnet II

                           I.
Пропитан день ознобом,
Который мудрецу давно не кажется особым.
И радость, знаю,
Снега заметают.
Не видно больше солнца,
Оно за тучей.
Красы, что уже не вернется,
Немногие глас не забыли.
Живет лишь тем, что было,
Сердце, измучено.
Ночь припорошит.
Сегодня — в прошлом.
С холма задувает к моей двери
Хлопья:  две, три
Снежинки, а там — и вихри.


                           II.
Ветвь за ветвью,
Дерево гибнет. Зелена
Одна лишь ветка, листьями шевелит.

Что съело корень, какое зло,
Что за страшная вещь,
Дай птице пропеть; может, знает клещ.
Наклонись над червем под трухлявой корой,
Над кротовой норой.

Нам с тобой остается одно:
Пополам распилить этот ствол.


                           III
Расстроенный рассудок,
Беги от этих форм,
От сгорбленных «Зачем»,

От неги и уюта.
Ищи укрытье в буре,
В предштормовом сумбуре.

Расстанетесь, все тщетно —
Покой себе верни,
Его душе нещедрой
Свободы кость швырни.


                           IV
Не умерла от ран,
Не принесли в село на куче веток, в куски
Разодранную мощной лапой, чтоб селяне ахали всю ночь,
Нет — комарами насмерть
Загрызена Любовь.

Каким болотом я брела все годы,
Теперь понятно мне.


                           V
Бедный мой, страстный малыш,
Как же ты вольно летишь,
Хоть и подрезаны крылья —
Но лишь до опушки леса.

Свежа и без ран, за исключеньем глаз
                                                     тревожного блеска,
Сидишь среди поля, на виду, как корабль,
                                              ярче желтеющей нивы.
Что тебя приземлило, что сбило с пути —
                                           этот неравный взлёт,
                                                    этого ветра порывы,
пробравшиеся под крыльев обрезки?

Птичка–бунтарь, чужеродное яркое тело,
Разве неясно? — Полет твой — пропащее дело,
Высокие ветви забудь. Дом твой — тут,
Между амбаром и лесом, на поле холодном.
Хоть Время крыло оперит,
Тот, кто окольцован сидит,
Кто был в заключеньи, как ты,
Не станет уже свободным.
_____
Edna St. Vincent Millay. Not So Far as the Forest

Любовь — не всё: не мясо, не питье,
Не топливо, не крыша от дождя,
Не мачта, чтоб цепляться за нее
Во время бури, вверх и вниз скользя.
Нет, не предложит воздуха глоток
Любовь, не исцелит от хромоты,
Но те, что прозябают без нее,
Со смертию становятся на "ты".
И, может статься, в самый трудный час
Я пожелаю стать совсем другой:
Когда нужда и боль настигнут нас,
Я выменяю нежность на покой,
А память этой ночи — на еду.
Нет... сил в себе на это не найду.
_____
Edna St. Vincent Millay. Love Is Not All

Бродила вдоль стола,
Пила из рюмки каждой,
Но не нашла вина
Прекраснее, чем жажда.

Грызя земли плоды,
Пришла я к убежденью,
Что в мире нет еды
Вкуснее вожделенья.

Всю эту канитель
Я распродам отважно
И лягу на постель
Из голода и жажды.
_____
Edna St. Vincent Millay. Feast

Чьи губы целовала, где, когда,
На чьей руке спала я до утра,
Зачем мне помнить, право? Если б не
Пошел сегодня дождь из их теней,
Я сердцу запретила бы щемить.
Пускай вздыхали б призраки в окне —
Их, незапомнившихся мальчиков, во сне
Меня зовущих, уж не оживить.
Так дерево средь зимней тишины
Не помнит пенья улетевших птиц.
Я не припомню ни имен, ни лиц.
Влюбленности детали не важны.
Я только знаю: скоро год  уже,
Как лето не звучит в моей душе.
_____
Edna St. Vincent Millay. Sonnet XLII
(с английского)

Тигр, угодивший в западню,
Не раздражительней меня.
Он не сильнее бьет хвостом,
Чем я, от запаха врага,
Что корчится в своей крови
Иль свешивается с сучка.
Я обнажаю едкий зуб,
Язык изогнут, зашипеть
Готов, и юным этот звук
Не по зубам, страшней любви
И отвращения нежней.
Пусть, в золотой мой глаз глядясь,
Тупица знает, что он глуп.
Как этот миг мне люб!
_____
T. S. Eliot. Lines For Aa Old Man

Читающие «Бостон Ивнинг Трaнскрипт»
Колышутся, как кукуруза в поле.

По улице спешащий бледный вечер
В одних пробудит к лучшей жизни волю,
Другим доставит «Бостон Ивнинг Трaнскрипт».
Я в дверь звоню, вздыхая глубоко
(Здесь время — улица, в конце — Ларошфуко,
Со мной прощаясь, вдалеке стоит),
И говорю: «Кузина Хэрриет,
                      вот "Бостон Ивнинг Трaнскрипт"».
_____
T. S. Eliot. The Boston Evening Transcript
(с английского)

история меланхолии прямо
касается нас.
я же — на грязных простынях,
уткнувшись в пустоту,
носом в стенку.

я так привык к меланхолии,
что
приветствую ее
в дверях.

вот сейчас у меня — пятнадцатиминутка горя
по ушедшей рыжей,
говорю богам.

все плохо, и будет хуже;
встал из лужи
слез, не разрешив
ни черта,
но ОЧИСТИВШИСь
в душе.

религия мстит мне за то,
что получила под зад.

рыжая все же достойна
пинка под зад,
под тот, в котором и мозг ее,
и бутер–
брод...

но нет, я не рад.
я — в хандре обо всем.
потеря рыжей —
всего лишь
еще один удар в цепи
жизненных утрат.

ухмыляюсь, пока ударные в радио
гремят.
нет у меня проблем, что ли,
кроме
меланхолии.
_____
Charles Bukowski. Melancholia
(с английского)

Зачарованной ведьмой я отправилась в путь,
преследуя черный воздух, к ночи смелей,
из дома в дом, свет за светом, не в себе чуть-чуть,
автостопом настранствовалась, мечтая о зле,
Одинокая, двенадцатипалая, навеселе.
Такая женщина — не совсем женщина,
                                                         на самом-то деле.
Я — в ее стиле.

Я тепло отыскала лесных пещер
и стала утварью их наполнять,
полками, поделками, шелками,
                                           тыщей всяческих вещей,
хныча, но не переставая приукрашать,
чтобы эльфы и червяки здесь ели и пили.
Такую б не поняли, не вообразили.
Я — в ее стиле.

Я сидела в последней повозке, возница,
обнаженной рукой маша исчезающим селам,
разбирая дорогу в свете зарницы,
выживая среди костров веселых,
что кусали за ляжки, и колеса
                                   по ребрам моим катились.
Умереть не стыдно — вполне посильно.
Я — в ее стиле.
_____
Ann Sexton. Her Kind

Томми три года. Когда
Он не слушает маму,
Она ставит пластинку
«Красные розы для синей дамы».
Она не тронула его даже пальцем,
Но он — нехороший мальчик
И она с ним танцует: поднимет и бросит.
Тогда расцветают красные розы
В разных местах — то на голове
(Тогда он поплыл по широкой реке),
То на руке (перекушен сверлом),
То на спине (поломанным чучелом),
То ногу, как лакричную палочку,
В их танце сломал.
Запомни, ты просто упал.
— Я просто упал, — говорит он врачам
И добрым тетям в приемном покое.
 — Я падаю часто. Я падаю сам.
Вдруг его заберут, а маму прогонят.
Он умеет говорить и не должен молчать.
Он мог бы сказать, как она поет
И кричит, запуская его в полет,

Но он притворяется, что он — просто мяч.
Он старается сложиться, но
Опять расквашивается, как помидор.
Потому что Синяя Дама — его любимая мать
И эти розы — все, что он может ей дать.
_____
Anne Sexton. Red Roses     (с английского)

Хвала неподвижности:
За окаменелый нрав
и пустой, из камня, ступор глаз,
что, сквозь замшелость век в птичьих лапках,
следят за какой-то недвижной точкой
над непостоянством листвы,
чехардой и галопом бликов
на сомнительной парковой лавке,

Где живые детишки вращаются
Цветными вьюнами сквозь время,
не зная, как их игра рискова:
Ну же! — кричат, и качели взвиваются
к вершинам деревьев
Ну же! — и карусели
тянут по кругу их снова.

Я, как и дети, поймана
В смертность активных глаголов.
Мой преходящий глаз роняет по слезке
по промелькнувшей игре
ребенка, облака и листка,
пока те, долговечные глаза
в твердых своих глазницах
все ту же фугу играют с листа.
_____
Sylvia Plath. Touch–And–Go

Никого на тропе, ничего, кроме ежевики.
Ежевика с обеих сторон, хоть и погуще справа.
Ежевичная тропка петляет, спеша, а в конце,
Внизу, дышит море. Ежевика крупна,
как подушечки пальцев, беззвучна — глаза,
чернеющие в зарослях,
пухлые от красно-синего сока.
                      Он расточительно брызжет на пальцы.
Я не просила этого кровного сестринства;
                                               они, видно, меня любят,
Сплющиваются до размеров  бутылочного горла.

Над головой — какофония галок в черном —
Клочки жженой бумаги ввинчиваются в небо.
Слышны их голоса, протесты, протесты
Не думаю, что море вообще когда-либо появится.
Сияет зелень высоких лугов,
                                                подсвеченная изнутри.
Я подхожу к кусту, такому спелому,
                                     что он обернулся кустом мух,
Свесивших сине-зеленые брюшки и крылышки
                                      не толще китайской ширмы.
Медовый пир ежевики потряс их;
                                                            рай существует.
Еще поворот, и  кустов с ягодами нет.

Единственное, что здесь есть, это море.
Из раздвоенья холмов дует внезапный ветер,
Хлопая по моему лицу призрачной стиркой.
Холмы эти слишком зелены и невинны,
                                     чтобы распробовать соль.
Я иду по овечьей тропе между ними.
                                                         Еще поворот —
И я на северном анфасе холма,
                           и анфас — в оранжевом камне,
Не видящем ничего, кроме великого простора
Белых и оловянных бликов, и звона,
                                                      словно мастера
Бьют и бьют по неподатливому серебру.
_____
Sylvia Plath. Blackberrying

Крадучись, за ночь.
Очень по-белому,
Как бы несмело

Зубы и ноздри
Впиваются в мох,
Воздух наследуя.

Мы не увидены,
Не остановлены и не выданы.
Злаки, раздвиньтесь…

В пальцах мясистых
Иголки топорщатся.
Простыни листьев

И даже булыжники
Нами таранятся.
Безглазы, безухи,

Безгласно протиснем
Тела сквозь щели,
На водной диете,

На крошках от тени.
Постным невежам
Просить не пристало.

Надо так мало
Многим из нас!
Многим из нас!

Станем на полки,
Столы заполним,
Скромны и съедобны,

Прорвемся к кормушке
Себе вопреки.
Множатся наши души.

Мы унаследуем
Землю к утру.
Уже на пороге.
_____
Sylvia Plath. Mushrooms

О грязь, грязь, как жидка! —
Густая, как импортный кофе, медлителен пульс.
Говорите! Говорите! Кто это?
Это — кишечный пульс, любитель печенья.
Он достоин сих слогов, их звучанья.

Что за слова, слова?
Чавкающие, как грязь.
Боже, как я очищу столик, когда?
Они выдавливаются из многодырчатой трубки, ища
слушателя.
Он здесь?

Комната шикает: «брысь». Инструмент
Втянул свои щупальца.
Но икра все роится в сердце, плодоносна.
Уберите прочь воронку из грязи —
Уж слишком она велика!
_____
Sylvia Plath. Words heard, by accident, over the phone

Накопившись в лотке, вода через каменный шлюз
опрометью рушится в черный пруд,
где абсурдно лебедь один, презрев сезон,
дрейфует, чист как снег, смущая смятенный ум,
в нетерпеньи тянущий белую тень ко дну.

Аскетичное солнце закатывается за топь,
глаз циклопа в оранжевом обречен
убегать от ландшафта печали прочь;
в оперении темных мыслей я шагаю грачом,
пока опускается зимняя ночь.
Прошлогодний тростник весь выгравирован
                                                                    во льду,
как твой образ в  глазу моем; изморозь
глазирует окна моих обид; где найду
тот покой, что позволит высохшему ростку
в моем сердце зазеленеть?
                        Кто войдет в его блеклую тьму?
_____
Sylvia Plath. Winter Landscape, With Rooks

Бывает. Дальше — тоже так?
Пудовый мозг,
Не мои ни язык, ни рука,
Железное легкое — бог

Милосердный — качает
Воздух,
Два моих мешка наполняет,
Не дает

В кOму впасть,
Пока день на дворе скользит телетайпной лентой.
Вечера фиолетовы,
В гобеленах глаз,

В свете; слАдки
Безымянные голоса:
«Все ли в порядке?»
Накрахмаленный, недоступный халат.

икринкой неживой,
Целиком,
Среди целого мира — его не тронь,
На белом, тугом

Барабане койки лежу.
Фотографии навещают —
Мертвую плоскую, в допотопных мехах, жену
С жемчугами во рту сопровождают

Две, плоскиe такиe же,
Девушки, шепчущие: «Мы — дочки.»
Целлофаном
Oбертывают щеки,

Губы, глаза и уши
Стоячие воды.
Прозрачную пленку не разорвать.
Под спиною —кровать,

Я, будда, улыбаюсь.
Опадают
Желанья, как кольца,
В света объятьях.

Клешни
Магнолии,
Опьяненной собственным ароматом,
Ничего от жизни не станут брать.
_____
Sylvia Plath. Paralytic
(с английского)

Детство? Какое детство?
То, что кончилось рано?
То, в котором ты научился испытывать страх
при виде заколоченного колодца в саду
и стремянки, что ведет на чердак?

То, под председательством вооруженных мужчин
в униформе не по размеру,
патрулирующих улицы и аллеи
под громкоговорители,
                                  провозглашающие новую эру,
то, в котором дом все увеличивался и пустел,
с отдаляющимися комнатами,
исчезающими соседями?

Фотографии перешептывались,
из рамок выглядывали.
Кастрюли по имени звали,
всякий раз, когда ты мимо кухни шагал.
А вы с сестрой вместе мертвыми притворялись
в играх потерянности и спасения.

Ты научился смирно лежать, так, чтоб
мир казался пьесой, которую ты смотрел
из глухой безопасности, наблюдая
из другого крыла. Гляди! В ходе игры
вбегали слуги с криком, солдаты орали,
переворачивая мебель,
разбивая фарфор твоей мамы.

Не засыпать.
Каждый акт начинается с мамы
и письма, заставившего ее рыдать.
Каждый акт завершается, когда отец
попадает в руки Фараона наконец.

Какое детство? Бесконечное? О, ты,
все дитя, и все не спешишь расти.
Все беседуешь с Богом и звук снегопада
считаешь божьей попыткой быть рядом,
а зиму — домом с высокими потолками,
где Бог океанские волны измеряет,
глаз прищурив, в минутах и октавах,
и подсчитывает на всех своих пальцах
все способы сказать «я», выученные мальчиком.

Какое детство?
То, от которого некуда деться? Ты,
не спешащий узнать,
что ты знаешь, а что не можешь знать.
Все прислушивающийся к тихой песне
ветра на карнизе,
к истории в дыхании,
к скорби в вечернем голубином ворковании,
и к изобилию в голосе невидимой птицы
по утрам. Все еще не отличающий
память от воображения, рай от
нынешнего момента,
ад от нынешнего момента,
смерть от детства, и то, и другое —
от сновидений.
_____
Li–Young, Li. A Hymn to Childhood

Если ветер
обернувшись, спрашивает голосом отца:
Ты молился? —

Я знаю три вещи. Раз:
мне никак не закончить отчет мертвецам.

Два: человек — это четыре ветра, три огня,
и четыре ветра — это голоса
матери и отца...

А может, он — семь ветров и десять огней,
и огни тогда — слух, осязание, зрение,
сны и мысли...
Или он — дыханье Бога?

Если ветер, как путник,
спрашивает голосом отца :Ты молился?
Я вспоминаю три вещи.
Раз: Любовь отца —

из  сахара и молока,
двух третей тревоги, двух третей печали,
остатки взойдут, как сдоба, чтоб вышел хлеб,
что живые и мертвые делят.

А терпение? Это нужно,
чтоб выдержать ужас замеса и всхода.

А мудрость? Это лицо отца в часы сна.

Если ветер
спрашивает: Ты молился?
Я знаю — это всего лишь я

напоминаю себе:
цветок — это остановка между
желаньем и разрывом земли, а кровь —

стала пламенем, солью, дыханием до
того, как она оживила руку, ветвь,
заговорившую со сна.

Это — я в рубахе ветров,
или отец мой, через меня
спрашивающий: «Ты нашел
прибежище? Счастлив?»

Странно. Беспокойный отец. Счастливый сын.
Ветер с голосом. Я, говорящий с собой.
_____
Li–Young, Li. Have You Prayed
(с английского)

Довольно четырнадцати строк —
                                                      уже тринадцати —
а там и дюжина осталась,
и вот кораблик спущен прямо в шторм любви;
теперь их десять — как в стручке бобы.
Вот как легко писать сонет вне времен Элизабет,
без игр ямбических, без рифм,
по одной в конце строки расставленных,
как остановки при подъеме на Голгофу.
Но подождите, вот — последний поворот.
Шесть строк в конце все разрешат, и вот
конец томленью и тоске уж недалек.
Лаура убедит Петрарку положить перо,
стащить безумные средневековые трико,
и, потушив свечу, улечься к ней под бок.
_____
Billy Collins. Sonnet
(с английского)

желаю им схваток,
желаю — в городе незнакомом
и без «7–11»^* в округе,
a в сумке последний тампон.

желаю — неделей раньше
пятнами на белом
желаю задержки на неделю.

еще им желаю приливов,
кровавых сгустков,
как еще не бывало. чтоб приливы
особо одолевали, если
иx пригласят на важное свиданье.
а сгустки досаждали
им каждый день.

пусть они практикуют принятие
спесивой своей вселенной,
идя на прием к гинекологам,
так похожим на них самих.
_____
Lucille Clifton. Wishes for sons
(с английского)

Качественные деревянные вещи
                                  нынче делаются из пластмассы.
Обслуживаемся не людьми, а машинами.
Настоящих людей стало мало,
Да и с теми говорим только после третьего сигнала.
А решения принимают козлы или мошенники.

Но все равно я о внуке мечтаю.

Связываться с юристами —
                            не дешевле частного самолета.
К смертельной болезни ведет сексуальное
                                                               поведение.
Говорят, нам угрожает ядерная война,
За которой последует ядерная зима,
Если не будет глобального потепления.

Но все равно я о внуке мечтаю.

Террористы взрывают нас во время отпуска.
Грабители и насильники поджидают
                                                 на нашей же улице.
Хотя сигнализация и работает прекрасно,
Даже в собственном доме небезопасно
Из-за свинца в воде и сальмонеллы в курице.

Но все равно я о внуке мечтаю.

Мы пережили закат и падение Римской Империи,
Биржевый крах и вторую мировую,
Чуму, всемирный потоп, инквизицию.
Не пропусти в этот раз овуляцию,
Пока планету слегка приберу я

Для внука, о котором я мечтаю.
_____
Judith Viorst. For a Future Daughter–In–Law
(с английского)

Как под причалом
Вода отдает синью.

Как гвозди в коробке трутся
Друг о дружку.

Как апельсины
Катятся от других апельсинов.

Как идет голове
Твоей с утра подушка.
_____
Jonah Winter. Sleep
(с английского)

Я видел тот балкон в апрельском свете
Слепящего рассвета; там о поле
Напоминает ароматный ветер,
Растениями, птицами наполнен.

Балкон исходит солнечным сияньем.
На нем, спугнув все ароматы разом,
Последняя мелькнула тень печально
И бродит по нему, зеленоглаза.

Девчушка, чья история вольется
В тома воспоминаний, среди прочих.
Все вроде б хорошо, нo не смеется,
Еще со страха вскрикивает ночью

Еврейское дитя. Цветок — в секрете
Пророс. Сверчок — таится за стеною.
Родители и бабка, сгинув в гетто,
Освещены пожаром и луною.

Все хорошо сегодня, правда, детка?
Мигают звезды и цветы пахучи,
Но, как и ты, я ночи жду немецкой
И сны мои опутаны колючкой.
_____
Konstanty Ildefons Gałczyński. Dziecko żydowskie
(с польского)

Не оставив ни звезды в ночИ,
не оставив и нОчи,
умру, и умрет сo смертью моею
невыносимость вселенной.
Я сотру пирамиды, медали,
континенты и лица.
Я сотру на прошлом скопившиеся отпечатки.
Сотру в пыль историю, после и пыль сотру.
Гляжу на лучи последнего заката,
Слышу последнюю птицу.
Некому передать пустоту.
_____
Jorge Luis Borges. El suicida

Нет, зеркала они не молчаливей,
не скрытней, чем они, рассвета тайна;
пантерами крадутся под луною,
на расстоянии неразличимы.
Ты — необъяснимый промысел божий;
мы ищем зря тебя; ты — отдаленный,
в своем сиротстве, в своем секрете
на воды Ганга иль на запад похожий.

Снисходит спинка к моему касанью,
                                              к бесстыдным пальцам.
Ты признаёшь, что, если вечность неподвластна,
то примешь ласку ты опасливой руки.
Ты — счастливый обладатель
запретной сферы снов. Ты — обитатель
времен других.
_____
Jorge Luis Borges. A un gato
(с испанского)

Этого сада маленький старожил —
горбун каждый камень
коленками изучил,
прочувствовал чешуйчатыми руками
человечьей рептилии.

Сброшенный вниз искалеченный ангел,
отлученный от алтаря,
он играет земляными червями,
радуется огненного дерева корням.

Нет на свете ступней нежнее,
чем у маленького горбуна,

нету небес отдалённей.
Старший брат подбрасывает его, и тогда
он ловит солнце
в чумазые ладони.
_____
Dulce Maria Loynaz. El pequeño contrahecho

Целиком полюби меня, милый,
Не клочками из света и тени.
Если любишь, люби меня белой
или черной, зеленой и серой,
блондинкой или брюнеткой,
ночью, днем ли,
у окна, распахнутого рассветом!

Полюби всю меня, не дели...
Так не можешь — совсем не люби!
_____
Dulce Maria Loynaz. Si me quieres, quiéreme entera

Под землей твои воды
Ты — из тех скрытых струй,
что текут сквозь камень.
Ты — из тех темных, родных струй,
что крадутся в подземелье,
незамечены солнцем,
ты — жажда тех, кто пересекает землю
и тех, кто катится по земле.

Tы — родник  без цели и без имени
на карте; ты — чистейшая свежесть,
мерцающая тайна свежести,
ликование тайны
этой свежести, которая и есть — ты,
струи, которой ты был всегда,
не пытаясь стать ничем иным, как
черной водой безымянной,
сжимающей, сжимающей крепко меня!
_____
Dulce Maria Loynaz. Agua escondida
(с испанского)

Среди Вечных тайн Вселенной
Балансирует планета.
Сад растет на той планете,
Клумбу в том саду разбили.
Флокс растет на клумбе этой.
И на флоксе, тонкокрыла,
Среди Вечных тайн Вселенной,
Бабочка проводит лето.
_____
Cecilia Meireles. CançãoMinima

Моя любовь не значит
Совсем ничего,
Весит меньше, чем пена
Из розовых лепестков.
Кто сорвал лепестки?
Для каких затей?
Моя любовь не весит
Ничего вообще.
_____
Cecilia Meireles. O meu amor

Пою потому, что полна жизнь моя,
пою ради мига. Не вызовет это
ни грусти, ни сожаления
у поэта.

Братья мои по эфиру,
нет ни радости в песне, ни горя:
ночи с днями пересекаю пунктиром,
с ветром споря.

Я возвожу или разрушаю,
в воздухе или в металле, —
не знаю,  не знаю. Оставлю след, пройду ли,
я не знаю.

Знаю лишь песню. Всего-то просила
в кровь впрыснуть ритма награду.
Пока жив мой голос — мне все по силам,
другого не надо.
_____
Cecilia Meireles. Motivo
(с португальского)

Ты сидишь в углублении эркера
В опустевшем прибрежном кафе.
Поздно, и хозяин готов закрывать,
Хоть ты и горбишься над батареей,
Отдающей еще тепло.

Вот ты спускаешься к берегу
Последнюю синь волны наблюдать.
Ты, бывало, жил в тесноте, в домишках,
Где стены душили , но даже тогда
Оставалось море, небо было твое.

И никто не спешит отпить с тобой
От морского тумана, глубин теней.
Ты — и космоса водоворот.
В далеке теплых стран — прощай, любовь.
Не кончается ночь, бесконечна тишь.
_____
Edward Hirsch. What the Last Evening Will Be Like
(с английского)

Вчера жена в Бразилии развелась со мной,
И, шоссе в дожде —мой свидетель,
                                          у юности спустило колесо.
Я теперь волен жениться на Эмили Дикинсон.

О, как углубленно мы займемся любовью,
Нежные руки сдвигая, как надгробья,
И наш оргазм будет сродни процессии похоронной.
_____
Richard Brautigan. Feel Free to Marry Emily Dickinson

Дождь вскрывал, как хирург,
Мою крышу, а я ел
Мороженое в блюдце,
По виду — шляпа Кафки,
Растаявшая в кашку,
По вкусу — операционный стол
С пациентом, глаза
Нацелены в потолок.
_____
Richard Brautigan. Kafka´s Hat
(с английского)

Жуао любил Терезу, которая любила Раймундо,
который любил Марию,
                           которая любила Хоакина,
                                                       который влюбился в Лили,
которой никто не был нужен.

Жуао уехал в Штаты, Тереза ушла в монашки,
осталась в девицах Мария,
                            Раймундо погиб в катастрофе,
Хоакин порешил себя,
                   но Лили вышла замуж
                                       за синьора Дж. Пинто Фернандеса
из совсем другой истории.
_____
Carlos Drummond de Andrade. Quadrilha
(с португальского)

Чему я только слово не сказал,
что лжет губам, их разведя (про–щай –
почти good–bye): посланьям в небесах
и меблирашкам (серенький дизайн),

и книжкам — их прервал ажиотаж
туннеля в аннотациях дерев
поспешных, — мной отброшенный пейзаж
в раздавленной бананной кожуре,

и варежке с прорехой на большом,
прислуге мрачной в мрачном городке,
зажившим ранкам, улицам, ещё
лирическим вещам — любви, тоске.

Рукой, платком и шляпой вслед маша
земли полоске под названьем жизнь,
что отступает вечно, без конца,
и бормоча, что так тому и быть,

всему сказал на прежнем языке
то слово. Был язык отточен так,
что я, как будто древности поэт,
уж слышал гром признания в веках.

Hо и ему пора; простимся тут,
нежнейший мой, правдивый, только мой...
Искусство с сердцем заново начнут
творить неловкой каменной киркой.
_____
V. Nabokov. Softest Of Tongues
(с английского)

Давай пожалеем тех, кто нас позажиточней.
Давай же, дружок, и запомни:
у богатых — прислуга, но нет друзей,
Y нас же — друзья без прислуги.
Давай же сочувствовать парочкам и одиночкам.

Выход рассвета в пуантах,
Павловой в позолоте,
А я приближаюсь к желанной.
Что в жизни есть лучше,
Чем час этот в ясной прохладе,
Чем пробуждение вместе.
_____
Ezra Pound. The Garret
(с английского)

Дождь промывает ирисы. Смотри!
Огромность капель на цветках,
к земле прибитых.

В лампадах синих — желтый огонь,
полощется в летнем эфире.
_____
Peter Russell. June Irises On The Pratomagno

Деревья изнутри стремятся выйти в лес,
который был так пуст все эти дни
жуку и птице
некуда присесть
и солнцу ноги в тень не окунуть
да, лес, что был так пуст все эти дни
наполнится опять к утру.

Высвобождаясь
из трещин на полу веранды,
работают всю ночь
корни; сочатся листья сквозь стекло
с застывших в напряжении
сучков, и отпускает судорога
ветви. Kак пациенты
после наркоза
у дверей палат, они стоят.

Сижу, сквозь дверь гляжу я на веранду,
пишу письмо,
в котором я не стану
распространяться об ушедшем лесе.
Ночь свежа, и небо неприкрыто
луна в нем так полна
и запах мха и листьев,
как голос, полнит дом,
и уши наполняет
их шепот, что замолкнет завтра.

Послушай. Хруст стекла.
Деревья рвутся выйти
в ночь. Ветры им спешат навстречу.
Луна, как зеркало, в осколках,
они поблескивают в кроне
большого дуба.
_____
Adrienne Rich. The Trees

Я любила тебя в октябре
ты тогда заслонялся копною
волос, проЕзжая тень в уголках
моего дома.

И уже в ноябре ты захватил
воздух над моей кроватью
вздыхая глухо
просил о какой-то помощи
нашептывал сны в среднее ухо.

В декабре наконец удалось
подержать твои руки бережно
но свет не вернулся к восходу
пока ты
не допел нас к шотландскому берегу

Я пишу в январе, ты давно поблек,
yкрашение на плаще,
превратился в тень снежных комьев
не более чем собственный двойник
твои новые песни бьются в окна
наших высоких, грустных, чудных комнат.
_____
Diane Di Prima. Chronology

Эти стихи — о простейших вещах в языке.
Погляди, как стихи говорят с тобой.
                                                    Ты глядишь из окна
Или притворно возишься с чем-то.
                                                Они твои, но и не твои.
Ты без них, они без тебя. Вы друг без друга.

Стихотворению грустно —
           оно бы не прочь быть твоим, но не может.
Что есть простейшая вещь?
                                           То да это, всякое другое,
То, как вся их система вступает в игру. Игра?
Но, на мой взгляд, игра — это нечто поглубже,
Вещь наружная, приснившийся рисунок роли,
Что-то вроде раздачи благодати
                      в этот длинный августовский день.
Бездоказательна. Бесконечна.
                           Еще до того, как ты осознAешь,
Она теряется в пару и стрекоте пишмашинок.

Снова сыграна. Ты, мне кажется, существуешь
Лишь для того, чтоб меня заманить
На свой уровень, где окажется, что тебя нет,
Или у тебя совсем другое отношение. А стихи
Просто меня усадили рядом. Стихи — это ты.
_____
John Ashbery. Paradoxes And Oxymorons