Нина Краснова – одна из самых известных современных поэтесс. О ней писали Владимир Солоухин, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Виктор Боков и многие другие классики русской литературы.
А еще Нина Петровна – главный редактор альманаха «Эолова Арфа».
Сегодня мы с беседуем с Ниной Красновой о ее литературном пути.
А еще Нина Петровна – главный редактор альманаха «Эолова Арфа».
Сегодня мы с беседуем с Ниной Красновой о ее литературном пути.
«НИНА КРАСНОВА — КРАСНАЯ ДЕВИЦА НАШЕЙ ПОЭЗИИ»
— Нина, ты недавно составила и подготовила альманах «Эолова арфа», весь посвященный Андрею Воз-несенскому, в преддверии 90-летия со дня рождения нашего всемирно знаменитого поэта, лидера русского авангарда. Почему ты решила сделать это?— …Это вообще-то уже второй мой альманах, посвященный ему. А первый я выпустила в 2013 году, к 80-летию Андрея Вознесенского: «анДРЕеВО ДРЕВО». Почему я сделала это тогда? Потому что один товарищ из круга поклонников Вознесенского задумал написать книгу об Андрее, а я стала помогать ему собирать материалы для нее, в основном свои, которые у меня были, а он так и не смог ничего написать… А поскольку я уже занялась этим и поскольку собрала и подготовила для гипотетической книги много материалов, то, чтобы они не пропали, я составила из них альманах и издала его, в издательстве Юрия Кувалдина «Книжный сад», тиражом 1 тыс. экз. А музе, спутнице жизни и увековечивательнице Андрея Вознесенского, писательнице Зое Богуславской альманах, в котором был и мой стенографический репортаж о гражданской панихиде по Андрею 4 июня 2010 года, так понравился, что она номинировала меня на премию «Парабола», и в 2013 году я получила от учрежденного ею и ее сыном Леонидом Богуславским Фонда имени Вознесенского спецприз «За талант», который покрыл мои расходы на издание альманаха — на верстку и на бумагу, за что спасибо Зое, Леониду и членам жюри. А в 2019 году я с легкой руки Зои Богуславской получила грант от Фонда Вознесенского как лауреат «Параболы». И поэтому решила «вот опять» сделать новый номер, посвященный Андрею, теперь уже к 90-летию со дня рождения нашего классика. Тем более, что с 2013 года у меня собралось много новых материалов для этого, они прибавлялись и прибавлялись каждый год вместе с культурными мероприятиями, посвященными Вознесенскому, в которых я участвовала и о которых, как хроникер, писала статьи для прессы, для «Экслибриса» «Независимой газеты». И их накопилось так много, что надо было систематизировать их и составить из них новый номер «Эоловой арфы», что я и сделала.
— Нина, ты ведь была знакома с Андреем Вознесенским, не только по его книгам. Когда и как ты познакомилась с ним?
— Вообще-то я мечтала познакомиться с ним и еще с Евгением Евтушенко и Робертом Рождественским с самого своего детства, потому что моя школьная учительница русского языка и литературы Людмила Борисовна Токмакова, поощрявшая мое стихотворчество, очень любила этих поэтов. Шестидесятников. И я стала читать и открывать их для себя и думала: когда я вырасту, я, может быть, познакомлюсь с ними лично. А есть такое понятие — «эмбридинг»: о чем ты мечтаешь в детстве, о том будешь мечтать и в юности, и всю жизнь. Только я не знала, с кем из них я познакомлюсь в первую очередь.
— И с кем ты познакомилась в первую очередь?
— С Владимиром Солоухиным… которого я открыла для себя, когда окончила школу и работала литсотрудником в районной газете «Ленинский путь». Я полюбила и его стихи, и его прозу… «Письма из Русского Музея», «Черные доски»… И еще прочитала его роман «Мать-мачеха», герой которого хотел поступить и поступил в Литинститут, а я как раз собиралась поступать туда… Но (хотя прошла творческий конкурс в 100 человек на одно место и отлично сдала экзамены) не поступила с первого раза, по недоразумению, по закону подлости, и устроилась работать в Москве на хлебозавод, по лимиту, пекарем-выборщиком. И «насмелилась», как сказала бы моя матушка, и позвонила Владимиру Алексеевичу по номеру телефона, который взяла в уличном справочном бюро (тогда это было просто), и он согласился посмотреть мои стихи. И мы с ним встретились в ЦДЛе, в фойе, и он сказал, что может рекомендовать меня в Литинститут. И рекомендовал. И я поступила туда, где, кстати сказать, училась и его дочка Оля, с которой я подружилась, как потом и со всей его семьей и с его женой Розой Лаврентьевной. И Владимир Солоухин стал моим литературным отцом и покровителем. Помог мне выпустить в фирменном тогда издательстве «Советский писатель» первую книгу стихов «Разбег»… И много чего еще сделал для меня, относясь ко мне как к своей дочери, и помогал мне и своими мудрыми практическими советами.
— С кем еще ты встретилась на своем «кремнистом пути» литературном, кто поддерживал тебя?
— Среди тех, кто поддерживал меня на моем литературном пути, был и Евгений Долматовский, у которого я занималась в творческом семинаре, когда училась в Литинституте, и Николай Старшинов, который печатал меня в альманахе «Поэзия», и Андрей Дементьев, который печатал меня в журнале «Юность» и приглашал из Рязани в Москву выступать с молодыми московскими поэтами на вечерах в ЦДРИ, в Манеже и на телевидении и, кстати сказать, он, как и Владимир Солоухин, рекомендовал меня в Союз писателей СССР и помог мне получить в Рязани квартиру от этого Союза… А Виктор Боков приглашал меня на свои вечера и сочинял стихи, посвященные мне: «Тебе, русалка из Оки, // И вздох, и звон моей строки… // Голубонька, читай и пой, // И мы пойдем одной тропой…». А Король пародии Александр Иванов писал пародии на мои стихи и печатал их в «Студенческом меридиане», в «Работнице», в «Крокодиле» и в своих книгах, популяризировал меня таким образом… Поддерживали меня каждый по-своему и сыграли каждый свою хорошую роль в моей литературной судьбе и Арсений Тарковский, и Юлия Друнина, и Римма Казакова, и Евгений Храмов, и Владимир Семакин, и Сергей Поликарпов, и Юрий Кузнецов, и Алексей Пьянов, и Натан Злотников, и Николай Новиков, и Кирилл Ковальджи, и Вадим Рабинович, и Александр Тимофеевский… Всех не перечислишь… А еще Виктор Астафьев, который приглашал меня в свою Сибирь на «Литературные встречи в русской провинции»… А еще Валерий Золотухин, который читал мои стихи в шестнадцати городах России и на моих авторских вечерах и пел мои частушки… А солист Утёсовского оркестра 70-х годов, певец и композитор Анатолий Шамардин написал около 20-ти песен на мои стихи и пел эти песни и в России, и за рубежом, в Греции и Германии… А Белла Ахмадулина и Роберт Рождественский говорили мне «комплименты» под девизом песни Булата Окуджавы: «Давайте говорить друг другу комплименты». А Евгений Евтушенко, с которым мне, слава Богу, тоже повезло и познакомиться, и даже праздновать в приятной компании день рождения у него на даче, сделал обо мне, незадолго до своей кончины, изумительную часовую радиопередачу на канале «Россия»… Спасибо ему и спасибо всем… Я упоминаю здесь только тех товарищей, которые уже находятся в потустороннем мире… К ним я могла бы добавить и семидесятников — Татьяну Бек, Александра Щуплова, Александра Шаталова, Сергея Мнаца-каняна… А из нового поколения — Валерия Дударева, Эмиля Сокольского, Германа Гецевича… И почти обо всех я писала и пишу, и стихи, и статьи, и эссе, а с кем-то делала интервью, а с кем-то переписывалась, когда жила в Рязани… И почти о каждом у меня есть материалы для книг, которые я могла бы выпускать в серии «Книга за книгой», «кабы я была царица» и когда бы имела «златые горы», то есть имела бы деньги на это, но, увы, я всего-навсего Принцесса поэзии «МК» и Королева лирической поэзии России по рейтингу «МК», и литературный волонтер.
— Кстати, Нина, ты можешь сравнить советское время с постсоветским. Каким было время для поэтов, писателей тогда? И какое — ныне?
— Для тех, кто работал не по официальной указке, а, как говорится, «по указке сердца», время никогда не было легким. Но все же в советское время, если ты был членом Союза писателей, то есть профессиональным писателем, и у тебя выходили книги в государственных издательствах, а у меня в советское время, с 1979 по 1989 год, вышло 4 книги стихов, тиражом 10 и 20 тыс. экз., то они выходили не за твой счет, а за государственный, и ты еще получал за них гонорары, на которые мог жить и писать новые книги… И за свои публикации в газетах и журналах ты (я о себе это говорю) получал гонорары… И если выступал где-то от бюро пропаганды художественной литературы, в колхозах и совхозах, на предприятиях, на заводах и фабриках, в библиотеках, то и за это тебе платили деньги… За твой труд… А ныне — увы… Дворник подметает улицу и получает какое-то жалованье за свой труд, а писатель пишет книги и ничего за это не получает, кроме морального удовлетворения, а еще и должен платить за издание своих книг… как если бы дворник подметал улицу и еще платил ЖЭКу деньги за это… Правда, писатель получил свободу писать то, что он хочет, не оглядываясь на «княгиню Марью Алексевну»… и печатать то, что раньше должен был бы прятать в стол… У меня было много таких непривычно откровенных лирических стихов и крутых частушек (на грани и даже за гранью фола), которые раньше не разрешалось включать в книги. И когда я в 1992 году, во время либерализации цен, переехала из Рязани в Москву и помыкалась без рубля за душой, я подзаняла денег у своих коллег, а часть денег получила от моего композитора Анатолия Шамардина, моего горячего поклонника, который выступил в роли моего спонсора, и выпустила у Галины Рой в РИФ «РОЙ» книгу таких стихов и частушек «Интим» со своими графическими иллюстрациями, тиражом 3 тыс. экз. И весь тираж продала сама на «площадях и улицах столицы», устраивая концерты на 2–3 минуты перед каждым потенциальным покупателем, в основном перед водителями машин, перед автомобилистами, как Принцесса поэзии «МК», и рассчиталась со своими инвесторами и заработала денег на новую книгу «Семейная неидиллия», тиражом 5 тыс. экз., тоже со своими иллюстрациями, и ее продала таким же манером. Затратив на это колоссальную энергию, выполнила тяжелейшую программу, которую, как говорил Шамардин, не смог бы даже и Пушкин выполнить… Вообще-то автор не должен сам продавать свои книги. Как говорил, баснописец Крылов, «беда, коль сапоги начнет тачать пирожник, а пироги печи (печь) сапожник». Но у меня это получалось. И меня ставили в пример моим коллегам. И некоторые коллеги пробовали последовать моему примеру, но безуспешно. И я собиралась издать на свой «гонорар» от «Семейной неидиллии» книгу своих частушек со своими картинками, чтобы она кормила меня, как курочка ряба с золотыми яйцами… Но дефолт 1998 года сожрал почти все мои деньги, которые я заработала таким героическим трудом. И я осталась на бобах. С рублями на сумму с цифрой 5 и… сколько-то нулей… с «крохами от ворохов», как сказала бы моя матушка. И тогда я, чтобы не проесть эти деньги, издала на них в «Московском Парнасе» у Леонида Ханбекова свои субъективные заметки о поэзии Андрея Вознесенского, книгу «Храм Андрея на виртуальном ветру», тиражом 500 экз., который тогда показался мне мизерным, а теперь, когда цены на бумагу и на типографию и вообще на все подскочили в три с лишним раза и когда на эти деньги не издашь даже 50 экземпляров, он кажется мне огромным. Андрей Вознесенский прочитал тогда эту книгу, которую я подарила ему, и сказал: «Ниночка, я не заслуживаю всех светлых слов, которые Вы написали о моей поэзии».
— И вот мы вернулись к «нашим баранам», к нашей теме: Андрей Вознесенский и Нина Краснова. Так когда ты познакомилась с ним, да еще и написала книгу о его поэзии?
— В 1981 году я приехала из Рязани в Москву, в издательство «Советский писатель», чтобы справиться у редактора Виктора Сергеевича Фогельсона о судьбе своей рукописи стихов «Потерянное кольцо», которая лежала там. И туда же — сам по себе — приехал Андрей Вознесенский. И мы с ним вместе стояли на лестничной площадке и ждали Фогельсона. Но я тогда не решилась познакомиться с Вознесенским и сказать ему, что я люблю его поэзию. Хотя он смотрел на меня с интересом и симпатией и спрашивал у меня глазами: «Вы, девушка, узнаете меня? Я — Андрей Вознесенский. А Вы, наверное, поэтесса?»… Я тогда думала, что я пока еще не настолько развита, чтобы общаться с ним. К тому же я от волнения забыла название его книги «Тень звука», чтобы поговорить с ним о ней, которую я когда-то купила «из-под полы», «по блату» и зачитала до дыр. К тому же у меня не было с собой своей книги, чтобы подарить ему и завязать с ним отношения как поэтесса с поэтом… И я только и сказала ему: «До свидания», когда уже уходила от Фогельсона. А встретилась я потом с Вознесенским только через 10 лет, в 1991 году, в редакции журнала «Юность», где я печаталась и куда пришла, чтобы увидеться с сотрудниками отдела поэзии, Злотниковым, Новиковым, Коркия, Лаври-ным… Но их там в тот день не было, а был Александр Ткаченко… А с ним… Андрей Вознесенский! Они сидели за столом и работали над «Крестиками и ноликами» Воз-несенского. И тогда я протянула ему руку и сказала: «Я люблю поэта Андрея Вознесенского!» И он весь просиял от радости! И я сказала ему: «Я давно подписала Вам свою книгу (между прочим, «Потерянное кольцо»), но не знаю, как подарить ее Вам». — «Она за Вами», — сказал он без всякого снобизма и высокомерия и с такой добротой, с такой благожелательностью. А глаза у него были синие-синие, как «васильки Шагала», и с яркой внутренней подсветкой. И я послала ему из Рязани 2 свои книги, «Потерянное кольцо» и «Плач по рекам», и приложила к ним свое письмо, в котором написала о том, как я чувствую и воспринимаю поэзию Андрея Вознесенского.
— Нина, ты по какой-то условной классификации считаешься традиционалисткой в поэзии, а не авангардисткой. А Андрей Вознесенский — лидер авангарда… Но ты чувствуешь и воспринимаешь его поэзию… и находишь в ней что-то близкое тебе.
— Да… Вообще-то почему-то считается: кто любит Есенина, тот не может любить Маяковского, и кто любит Есенина, тот не может любить Вознесенского… Но вот мой литературный учитель Владимир Солоухин, как и я, любил и моего земляка Есенина, и любил Вознесенского… И именно Солоухин, а не кто-нибудь помог ему напечатать в «Литературной газете» его поэму «Мастера», после чего тот проснулся знаменитым, и помог ему выпустить во Владимире первую книгу стихов «Мозаика». Солоухин, в отличие от некоторых поэтов-почвенников, которые не воспринимают и на дух не переносят авангард, был широких литературных взглядов и сравнивал поэзию Вознесенского с кактусом, который нельзя рассматривать с точки зрения ромашки и подходить к нему с теми же мерками, как к ромашке. Ромашка создана по одним законам красоты, а кактус — по другим законам красоты. Но и у кактуса, как и у ромашки, есть своя красота, только другая, не такая, как у ромашки. И я, как Солоухин, вижу и чувствую и воспринимаю эту красоту. Кстати сказать, некоторые мои коллеги-почвенники, традиционалисты говорили мне, что Вознесенский никогда не воспримет меня и мою поэзию, да еще в стиле наива и примитива, и мою фольклорность, что кактус не оценит ромашку…
— А Вознесенский оценил тебя по высшему классу!
— Да. Когда я в 1991 году послала Андрею Вознесенскому две свои книги стихов, я думала: как он отнесется к ним, как прореагирует на них? И буквально через месяц в журнале
— Кстати, Нина, ты можешь сравнить советское время с постсоветским. Каким было время для поэтов, писателей тогда? И какое — ныне?
— Для тех, кто работал не по официальной указке, а, как говорится, «по указке сердца», время никогда не было легким. Но все же в советское время, если ты был членом Союза писателей, то есть профессиональным писателем, и у тебя выходили книги в государственных издательствах, а у меня в советское время, с 1979 по 1989 год, вышло 4 книги стихов, тиражом 10 и 20 тыс. экз., то они выходили не за твой счет, а за государственный, и ты еще получал за них гонорары, на которые мог жить и писать новые книги… И за свои публикации в газетах и журналах ты (я о себе это говорю) получал гонорары… И если выступал где-то от бюро пропаганды художественной литературы, в колхозах и совхозах, на предприятиях, на заводах и фабриках, в библиотеках, то и за это тебе платили деньги… За твой труд… А ныне — увы… Дворник подметает улицу и получает какое-то жалованье за свой труд, а писатель пишет книги и ничего за это не получает, кроме морального удовлетворения, а еще и должен платить за издание своих книг… как если бы дворник подметал улицу и еще платил ЖЭКу деньги за это… Правда, писатель получил свободу писать то, что он хочет, не оглядываясь на «княгиню Марью Алексевну»… и печатать то, что раньше должен был бы прятать в стол… У меня было много таких непривычно откровенных лирических стихов и крутых частушек (на грани и даже за гранью фола), которые раньше не разрешалось включать в книги. И когда я в 1992 году, во время либерализации цен, переехала из Рязани в Москву и помыкалась без рубля за душой, я подзаняла денег у своих коллег, а часть денег получила от моего композитора Анатолия Шамардина, моего горячего поклонника, который выступил в роли моего спонсора, и выпустила у Галины Рой в РИФ «РОЙ» книгу таких стихов и частушек «Интим» со своими графическими иллюстрациями, тиражом 3 тыс. экз. И весь тираж продала сама на «площадях и улицах столицы», устраивая концерты на 2–3 минуты перед каждым потенциальным покупателем, в основном перед водителями машин, перед автомобилистами, как Принцесса поэзии «МК», и рассчиталась со своими инвесторами и заработала денег на новую книгу «Семейная неидиллия», тиражом 5 тыс. экз., тоже со своими иллюстрациями, и ее продала таким же манером. Затратив на это колоссальную энергию, выполнила тяжелейшую программу, которую, как говорил Шамардин, не смог бы даже и Пушкин выполнить… Вообще-то автор не должен сам продавать свои книги. Как говорил, баснописец Крылов, «беда, коль сапоги начнет тачать пирожник, а пироги печи (печь) сапожник». Но у меня это получалось. И меня ставили в пример моим коллегам. И некоторые коллеги пробовали последовать моему примеру, но безуспешно. И я собиралась издать на свой «гонорар» от «Семейной неидиллии» книгу своих частушек со своими картинками, чтобы она кормила меня, как курочка ряба с золотыми яйцами… Но дефолт 1998 года сожрал почти все мои деньги, которые я заработала таким героическим трудом. И я осталась на бобах. С рублями на сумму с цифрой 5 и… сколько-то нулей… с «крохами от ворохов», как сказала бы моя матушка. И тогда я, чтобы не проесть эти деньги, издала на них в «Московском Парнасе» у Леонида Ханбекова свои субъективные заметки о поэзии Андрея Вознесенского, книгу «Храм Андрея на виртуальном ветру», тиражом 500 экз., который тогда показался мне мизерным, а теперь, когда цены на бумагу и на типографию и вообще на все подскочили в три с лишним раза и когда на эти деньги не издашь даже 50 экземпляров, он кажется мне огромным. Андрей Вознесенский прочитал тогда эту книгу, которую я подарила ему, и сказал: «Ниночка, я не заслуживаю всех светлых слов, которые Вы написали о моей поэзии».
— И вот мы вернулись к «нашим баранам», к нашей теме: Андрей Вознесенский и Нина Краснова. Так когда ты познакомилась с ним, да еще и написала книгу о его поэзии?— В 1981 году я приехала из Рязани в Москву, в издательство «Советский писатель», чтобы справиться у редактора Виктора Сергеевича Фогельсона о судьбе своей рукописи стихов «Потерянное кольцо», которая лежала там. И туда же — сам по себе — приехал Андрей Вознесенский. И мы с ним вместе стояли на лестничной площадке и ждали Фогельсона. Но я тогда не решилась познакомиться с Вознесенским и сказать ему, что я люблю его поэзию. Хотя он смотрел на меня с интересом и симпатией и спрашивал у меня глазами: «Вы, девушка, узнаете меня? Я — Андрей Вознесенский. А Вы, наверное, поэтесса?»… Я тогда думала, что я пока еще не настолько развита, чтобы общаться с ним. К тому же я от волнения забыла название его книги «Тень звука», чтобы поговорить с ним о ней, которую я когда-то купила «из-под полы», «по блату» и зачитала до дыр. К тому же у меня не было с собой своей книги, чтобы подарить ему и завязать с ним отношения как поэтесса с поэтом… И я только и сказала ему: «До свидания», когда уже уходила от Фогельсона. А встретилась я потом с Вознесенским только через 10 лет, в 1991 году, в редакции журнала «Юность», где я печаталась и куда пришла, чтобы увидеться с сотрудниками отдела поэзии, Злотниковым, Новиковым, Коркия, Лаври-ным… Но их там в тот день не было, а был Александр Ткаченко… А с ним… Андрей Вознесенский! Они сидели за столом и работали над «Крестиками и ноликами» Воз-несенского. И тогда я протянула ему руку и сказала: «Я люблю поэта Андрея Вознесенского!» И он весь просиял от радости! И я сказала ему: «Я давно подписала Вам свою книгу (между прочим, «Потерянное кольцо»), но не знаю, как подарить ее Вам». — «Она за Вами», — сказал он без всякого снобизма и высокомерия и с такой добротой, с такой благожелательностью. А глаза у него были синие-синие, как «васильки Шагала», и с яркой внутренней подсветкой. И я послала ему из Рязани 2 свои книги, «Потерянное кольцо» и «Плач по рекам», и приложила к ним свое письмо, в котором написала о том, как я чувствую и воспринимаю поэзию Андрея Вознесенского.
— Нина, ты по какой-то условной классификации считаешься традиционалисткой в поэзии, а не авангардисткой. А Андрей Вознесенский — лидер авангарда… Но ты чувствуешь и воспринимаешь его поэзию… и находишь в ней что-то близкое тебе.
— Да… Вообще-то почему-то считается: кто любит Есенина, тот не может любить Маяковского, и кто любит Есенина, тот не может любить Вознесенского… Но вот мой литературный учитель Владимир Солоухин, как и я, любил и моего земляка Есенина, и любил Вознесенского… И именно Солоухин, а не кто-нибудь помог ему напечатать в «Литературной газете» его поэму «Мастера», после чего тот проснулся знаменитым, и помог ему выпустить во Владимире первую книгу стихов «Мозаика». Солоухин, в отличие от некоторых поэтов-почвенников, которые не воспринимают и на дух не переносят авангард, был широких литературных взглядов и сравнивал поэзию Вознесенского с кактусом, который нельзя рассматривать с точки зрения ромашки и подходить к нему с теми же мерками, как к ромашке. Ромашка создана по одним законам красоты, а кактус — по другим законам красоты. Но и у кактуса, как и у ромашки, есть своя красота, только другая, не такая, как у ромашки. И я, как Солоухин, вижу и чувствую и воспринимаю эту красоту. Кстати сказать, некоторые мои коллеги-почвенники, традиционалисты говорили мне, что Вознесенский никогда не воспримет меня и мою поэзию, да еще в стиле наива и примитива, и мою фольклорность, что кактус не оценит ромашку…
— А Вознесенский оценил тебя по высшему классу!
— Да. Когда я в 1991 году послала Андрею Вознесенскому две свои книги стихов, я думала: как он отнесется к ним, как прореагирует на них? И буквально через месяц в журнале «Огонек» появилась статья Вознесенского «Музы и ведьмы XX века», в которой он благословил меня в поэзию и поднял на одну высоту с самыми знаменитыми и самыми лучшими женщинами-музами, с Натальей Гончаровой, с Айсе-дорой Дункан, с Лилей Брик, с Гала Дали… И написал, что раньше музы порхали под дуновениями Эола на балах, а сейчас стоят в очередях за талонами и живут очень трудной жизнью… И Нина Краснова из Рязани — как раз такая муза, которая еще и поэтесса… То есть Вознесенский вознес меня на самую высокую высоту. И потряс всю литературную Рязань, которая только и говорила о его статье и обо мне, и кто до этого, может быть, смотрел на меня сверху вниз, стал смотреть на меня снизу вверх. А в 1995 году, когда я уже переехала из Рязани в Москву, я пришла на вечер Андрея Вознесенского в зал Чайковского и подарила там ему свою любовно-эротическую книгу «Семейная неидиллия», со своими графическими иллюстрациями к ней… И опять, буквально через месяц, он написал обо мне в журнале «Обозреватель» и процитировал целиком одно мое самое хулиганское лирическое стихотворение «Девушка с имитатором» и посадил меня — мою фотографию в книге и мой автограф — прямо на разворот журнала, рядом с собой и с Высоцким на фотографиях. И написал, что я «красная девица» нашей поэзии. А журнал этот, между прочим, выходил в 134 странах мира. Вот такую рекламу сделал мне Андрей Вознесенский! И, кстати сказать, он увидел в моих стихах «ростки авангардизма», то есть свое влияние, которое не могло ему не понравиться.
— А потом он еще написал о тебе в своей книге «На виртуальном ветру», в главе «Провинция», о твоих частушках с ненормативной лексикой…
— Да, он написал: «Озорна и целомудренна ненормативная лексика в стихах рязанской красной девицы Нины Красновой». Андрей Вознесенский был с юмором и чувствовал юмор… И чувствовал людей, кто какой есть. Женщин он делил на две главные категории: дионисийские, ведьмовские — и серафические, ангелические… Меня он отнес к категории ангелических, к ангелам, несмотря на мои вольности в стихах и частушках… И писал, что от моей поэзии исходит «сильная светлая аура».
— Андрей Вознесенский вообще поддержал немало поэтов из провинции…
— Да. И меня он очень поддержал тогда! Да еще в такое время, когда Союз писателей СССР раскололся на два антагонистических лагеря, и между ними началась война, о которой Андрей Вознесенский написал: «Отечественная литература — отечественная война». А у меня друзья были и там, и там, и я оказалась между двух огней… И в это время он подставил мне свое плечо… И мне захотелось тоже поддержать Андрея Вознесенского, на которого нападали его противники — «дорогие литсобратья», и защитить его от них, как «рощу после порубки»…
И когда он в 1997 году подарил мне свою книгу «Саzino Россия», я уехала с нею в Рязань, к маме, на улицу Шевченко, и там каждый день писала свои «субъективные заметки» о творчестве Вознесенского и в результате написала книгу — «Храм Андрея на виртуальном ветру», которую потом и издала в «Московском Парнасе». Вот так она и возникла… И тогда же, в 1997 году, я написала и отпечатала на машинке книгу заметок «Андрей Вознесенский в единственном экземпляре». Но мне казалось, что я не закончил ее, и туда надо что-то еще добавить… И я решила дать ей отлежаться… И вернулась к ней только в 2014 году, отпечатала ее на компьютере и подумала, что вообще-то ничего туда добавлять не надо. И опять дала ей отлежаться. А в 2016 году Евгений Степанов, ты, Женя, напечатал ее в своей газете «Поэтоград», в восьми номерах!
— И теперь ты включила это в новый номер альманаха «Эолова арфа», который скоро выйдет у меня в издательстве «Вест-Консалтинг»…
— Да. И еще я включила туда три своих письма Вознесенскому о его поэзии и свою (опубликованную в «Нашей улице» у Юрия Кувалдина) стенограмму телефильма «Андрей и Зоя» — об Андрее и его «судьбабе» Зое Богуславской, которые оказались уникальной «звездной» литературной парой и прожили в браке 46 лет… Есть в новой «Эоловой арфе» и «самый молодой шестидесятник» Игорь Волгин со своими воспоминаниями об Андрее Вознесенском, которыми открывается номер, есть и ты, Женя Степанов, со своими страничками о Вознесенском, и ученики Вознесенского, и вознесеноведы, есть и утёсововед Эдуард Амчиславский с неординарной темой «Вознесенский и Утёсов», есть и экс-министр культуры, критик Евгений Сидоров со своим словом о поэте, и много кто еще… в том числе и те, кого не было в предыдущем номере… Пусть их фамилии будут сюрпризами для читателей.
— Предыдущий номер «Эоловой арфы», посвященный 80-летию Вознесенского, назывался «анДРЕеВО ДРЕВО», а номер, посвященный 90-летию (который получился почти в 2 раза толще предыдущего)… называется «Олигарх стиха».
— Это сам Вознесенский называл себя так, подчеркивая, что главное богатство поэта — не деньги, не «мани-мани» («маниманиманима…», которых у поэта, может быть, и «нема», нет), а главное его богатство — это стихи.
— А потом он еще написал о тебе в своей книге «На виртуальном ветру», в главе «Провинция», о твоих частушках с ненормативной лексикой…
— Да, он написал: «Озорна и целомудренна ненормативная лексика в стихах рязанской красной девицы Нины Красновой». Андрей Вознесенский был с юмором и чувствовал юмор… И чувствовал людей, кто какой есть. Женщин он делил на две главные категории: дионисийские, ведьмовские — и серафические, ангелические… Меня он отнес к категории ангелических, к ангелам, несмотря на мои вольности в стихах и частушках… И писал, что от моей поэзии исходит «сильная светлая аура».
— Андрей Вознесенский вообще поддержал немало поэтов из провинции…
— Да. И меня он очень поддержал тогда! Да еще в такое время, когда Союз писателей СССР раскололся на два антагонистических лагеря, и между ними началась война, о которой Андрей Вознесенский написал: «Отечественная литература — отечественная война». А у меня друзья были и там, и там, и я оказалась между двух огней… И в это время он подставил мне свое плечо… И мне захотелось тоже поддержать Андрея Вознесенского, на которого нападали его противники — «дорогие литсобратья», и защитить его от них, как «рощу после порубки»…
И когда он в 1997 году подарил мне свою книгу «Саzino Россия», я уехала с нею в Рязань, к маме, на улицу Шевченко, и там каждый день писала свои «субъективные заметки» о творчестве Вознесенского и в результате написала книгу — «Храм Андрея на виртуальном ветру», которую потом и издала в «Московском Парнасе». Вот так она и возникла… И тогда же, в 1997 году, я написала и отпечатала на машинке книгу заметок «Андрей Вознесенский в единственном экземпляре». Но мне казалось, что я не закончил ее, и туда надо что-то еще добавить… И я решила дать ей отлежаться… И вернулась к ней только в 2014 году, отпечатала ее на компьютере и подумала, что вообще-то ничего туда добавлять не надо. И опять дала ей отлежаться. А в 2016 году Евгений Степанов, ты, Женя, напечатал ее в своей газете «Поэтоград», в восьми номерах!
— И теперь ты включила это в новый номер альманаха «Эолова арфа», который скоро выйдет у меня в издательстве «Вест-Консалтинг»…
— Да. И еще я включила туда три своих письма Вознесенскому о его поэзии и свою (опубликованную в «Нашей улице» у Юрия Кувалдина) стенограмму телефильма «Андрей и Зоя» — об Андрее и его «судьбабе» Зое Богуславской, которые оказались уникальной «звездной» литературной парой и прожили в браке 46 лет… Есть в новой «Эоловой арфе» и «самый молодой шестидесятник» Игорь Волгин со своими воспоминаниями об Андрее Вознесенском, которыми открывается номер, есть и ты, Женя Степанов, со своими страничками о Вознесенском, и ученики Вознесенского, и вознесеноведы, есть и утёсововед Эдуард Амчиславский с неординарной темой «Вознесенский и Утёсов», есть и экс-министр культуры, критик Евгений Сидоров со своим словом о поэте, и много кто еще… в том числе и те, кого не было в предыдущем номере… Пусть их фамилии будут сюрпризами для читателей.— Предыдущий номер «Эоловой арфы», посвященный 80-летию Вознесенского, назывался «анДРЕеВО ДРЕВО», а номер, посвященный 90-летию (который получился почти в 2 раза толще предыдущего)… называется «Олигарх стиха».
— Это сам Вознесенский называл себя так, подчеркивая, что главное богатство поэта — не деньги, не «мани-мани» («маниманиманима…», которых у поэта, может быть, и «нема», нет), а главное его богатство — это стихи.
Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ
