Посмотрели с женой моей видео — Михаил Козаков читает Бродского и Мандельштама…
Мы с Надей насквозь изностальгировались. Потому как с Козаковым у нас был связан заметный кусок жизни.
В 1977 году я договорился о выступлении тогда еще студенческого самодеятельного Трио Меридиан, в котором пела моя жена Надя, в концертной гостиной московского Дома актера. Кто не помнит — он тогда располагался на площади Пушкина и славился не только замечательным рестораном, но и недурными творческими вечерами.
Никому не известных ивановцев в знаменитом Доме актера встретили с опаской, настороженно. Но и не без любопытства.
Перед Меридианом предполагалось явление Михаила Козакова с чтением стихов — он тогда уже был не только жгучим Педро Зуритой из культового фильма «Человек-амфибия», но и вообще знаменитым актёром и декламатором.
МихМих отчитал, всё больше любимого своего Пушкина, очень хорошо, хотя и несколько по-пижонски… Он вообще выглядел этаким Актёр-Актёрычем немного. Как сказали бы мои провинциальные друганы, «весь на понтах».
Как нам позже рассказал сам Михаил Михайлович, это было трудное для него время, и он прятался за такой вот защитной маской.
Так вот, когда мэтр откланялся, он уселся в кресло, скрестив руки на груди и с заметной скукой поглядывая по сторонам. Кое-кто из зрителей уже стал подтягиваться к выходу, но тут запел Меридиан — и всё навсегда переменилось. Откуда-то из окрестных коридоров потянулся актёрский народ, свободных мест быстро не стало, молодёжь уже усаживалась прямо на пол…
Оживился и МихМих. В какой-то момент он вдруг стремительно подошёл к слегка напуганным происходящим «меридианцам» — и началось! Козаков, сломав намеченную программу, читал стихи, трио пело по им одним понятным ассоциациям, Надя вовсю импровизировала джаз — этого требовали «Чёрные блюзы» Лэнгстона Хьюза…
Продолжалось сие безобразие намного дольше, чем заранее обговаривалось.
Зрители бурно аплодировали, Козаков облапил всех троих провинциалов и неожиданно, возможно сгоряча, пообещал приехать в Иваново для совместного концерта.
Как ни странно, слово своё он сдержал.
Артистам бесплатно предоставили в выходной день зал Ивановского театра музкомедии, который в урочный час оказался забит под завязку. Несмотря на то, что днём прошла единственная репетиция, первое отделение прокатилось на «ура». В антракте Козаков был в явно приподнятом настроении и щедро хвалил молодых партнёров.
Второе отделение начали на таком кураже, что зал просто грохотал аплодисментами.
И вот пришло время МихМиху читать одного из любимых его поэтов — Давида Самойлова, безусловно коронного «Старого Дон Жуана». Поставив ногу на суфлёрскую будку, Козаков простер к залу руку и произнес:

В эту же секунду раздался громкий треск, что-то полыхнуло, чтеца скрыли густые клубы дыма, и в зале погас свет!.. Только красная дежурная лампа смутно освещала стремительно опускающийся железный пожарный занавес да рассеивающийся дым. Козакова на сцене … не было!
Поскольку я с самого начала волновался за кулисами, то сразу вместе с помрежем бросился вниз, на место происшествия. Возле пульта электрика мы увидели бездыханное тело. «Убило!» — застонал помреж. Но тело зашевелилось и заговорило матом. Оказалось, что вусмерть пьяный электрик перемкнул что-то не то, и не только проводка, но и звуковая аппаратура накрылись безвозвратно…
К счастью, пожара не последовало, мы оставили электрика отсыпаться и грустно пошли в, как мы думали, опустевший зал. Однако, к нашему несказанному удивлению, обнаружилось, что не ушел ни один зритель! Все сидели хотя и перепуганные, но явно ожидающие продолжения банкета. Нюхали пропитанный ароматом горелых проводов дым, но с места не двигались.
Козаков был нами обнаружен в гримёрке. Он сидел на столе и, вопреки всем правилам, покуривал свою трубочку. А ребятам мэтр бросил: «Что вы со мной сделали? В любом другом месте меня бы в такой ситуации давно не было. Ладно, вперёд, надо работать!»
И все четверо вышли на авансцену, встреченные ревом публики. Откуда-то появились несколько фонариков, слегка подсветивших лица, и великий актёр, вместе с вроде бы самодеятельным, а на самом деле замечательно профессиональным ансамблем, врезал на полную катушку! Он читал, а Меридиан пел без всякого усиления, но в зале стояла такая тишина, что каждое слово и каждая нота попадали точно в цель.
Потом были несколько совместных выступлений Козакова и Меридиана в Москве. Случались и чаепития у МихМиха дома — с разговорами до утра о театре, о поэзии, с чтением запрещённого Бродского, с повествованием о трагической работе Козакова-режиссера над «Пиковой дамой», которая привела его к страшному срыву и лечению в психушке…
Тогда, в конце семидесятых, МихМих открыл для нас с Надей поэзию Иосифа Бродского. Козаков незадолго до того приехал из Франции и, обмирая от ужаса, провёз-таки книжку запретного поэта.
Козаков, это только моё мнение, читал Бродского лучше всех, кого я потом слушал. Он чувствовал и смаковал каждое слово, каждый образ. Он прекрасно ощущал непростой ритм этих стихотворений… И он подарил мне фотокопию той книги — она, насколько я помню, называлась «Конец прекрасной эпохи». Её потом кто-то «зачитал» в аспирантской общаге ГИТИСа.
Бродский так и не стал «моим» поэтом, хотя и был безусловно прочитан и даже изучен, и много дал мне в понимании современной поэзии и её технологии.
А люблю я его стихи … только в исполнении незабвенного Михаила Михайловича Козакова!
Потом, когда я учился в аспирантуре, жил в Москве один, и семью не видел неделями, вечера у Козакова дома стали для меня просто спасением. Обычно я звонил и с робкой наглостью предлагал: «Не кап ли нам оф ти, Михал Михалыч?» На что маэстро утомленным голосом ответствовал: «Ну, разве только по чашечке, совсем у меня нет свободного времени…»
Результатом оказывался многочасовой разговор о театре, поэзии, о Боге и человеке, о будущем страны…
Когда тогдашней жене Козакова Регине удавалось разогнать нас, уже обычно светало. Я отправлялся пешком на Трифоновку, в общежитие ГИТИСа, а МихМих скорбно шёл спать. До утренней репетиции оставалось всего несколько часов.
В последний раз я видел Козакова во время первой своей поездки в Израиль — в спектакле «Возможная встреча», он поставил эту пьесу Пауля Барца и сыграл Генделя. А Роль Баха исполнял незабываемый Валентин Никулин. И спектакль был хорош, и Козаков — просто великолепен. Я отбил ладони, аплодируя.
После спектакля публика ломанулась за кулисы общаться. Я нашего Актёр-Актёрыча не видел очень давно, и побоялся, что он меня не узнает. Потому и не стал толкаться в толпе, где почти каждый громко называл премьера Мишей и старался привлечь к себе внимание. Но на следующий день, пребывая в доме гостеприимного Игоря Губермана, по его наущению всё же позвонил… И услышал полный обиды голос МихМиха, пенявшего мне за излишнюю скромность. Оказывается, он заметил меня в небольшом зале и ждал…
В этот день я улетал в Россию, и времени на встречу уже не оставалось. Так мы больше и не повидались до самой его ужасной одинокой смерти.