Как я хунту прозевал
Середина августа 91‑го года стояла просто замечательная: в деревне было солнечно, но не слишком жарко, иногда пробегал лёгкий, однако достаточно густой дождик, посему грибы пёрли из земли стаями и рыба в нашей реке Тезе ловилось круглосуточно.
Жена на свой день рождения усвистала в любимый Коктебель, так что ежеутренне я с самого ранья брал своего рыжего добродушного пса, торбочку еды и убредал то в леса, а то и на реку. Сильно не перетруживался, собирал и ловил не больше, чем можно было съесть за пару дней. Больше гулял, смотрел на небо и на воду, играл с собакиным и купался вместе с ним в глубоком бочаге. Возвращался затемно, когда и работящая, и пьющая части деревни уже сладко почивали. Жарил то грибочки с молодой картохой, то щурят или плотичку, и под стакашек чистейшего самогона вечерял, честно делясь снедью со своим всеядным псом. Потом засыпал как младенец, и легко вставал с рассветом…
Но день 21 августа у меня не задался: я подвернул ногу, да ещё пёс мой отказался купаться и в знак протеста убежал домой — хорошо ещё, что в деревню, а не в город за 50 км… Поэтому по самому солнцепёку я поплелся в село.
Наше Введеньё гудело, народ кучковался у ворот и что-то бурно обсуждал. Даже вечно пьяный Венка, которому уже давно пора было дрыхнуть под любимым кустом сирени, размахивал руками, аки мельница, и тоненьким старческим фальцетом что-то неразборчиво доказывал. Под ногами крутились блохастые местные собаки, среди которых я с облегчением опознал своего интеллигентного Клайда.
Моя соседка Галя, крупная костистая тетка, фронтовичка и матерщинница, увидела меня, скинула с губы прилипшую беломорину и трубно заорала на всю улицу: «Борисыч, туда-сюда-твою-епертыть! Ты где был? У нас тут хунта татататратата… »
Собаки прыснули во все стороны, Клайд запутался в моих ногах, а почти протрезвевший Венка шлёпнулся тощим задом в уличную пыль.
И долго потом на своем особом языке деревенский люд пересказывал мне телевизионные впечатления последних трех дней…
Вот так хунту, то есть ГКЧП, я и прозевал.
Напоследок Венка, речь которого обычно была маловразумительна, вдруг сосредоточился и вполне разборчиво выпалил: «Слабаки, ипонабть…»
Жена на свой день рождения усвистала в любимый Коктебель, так что ежеутренне я с самого ранья брал своего рыжего добродушного пса, торбочку еды и убредал то в леса, а то и на реку. Сильно не перетруживался, собирал и ловил не больше, чем можно было съесть за пару дней. Больше гулял, смотрел на небо и на воду, играл с собакиным и купался вместе с ним в глубоком бочаге. Возвращался затемно, когда и работящая, и пьющая части деревни уже сладко почивали. Жарил то грибочки с молодой картохой, то щурят или плотичку, и под стакашек чистейшего самогона вечерял, честно делясь снедью со своим всеядным псом. Потом засыпал как младенец, и легко вставал с рассветом…
Но день 21 августа у меня не задался: я подвернул ногу, да ещё пёс мой отказался купаться и в знак протеста убежал домой — хорошо ещё, что в деревню, а не в город за 50 км… Поэтому по самому солнцепёку я поплелся в село.
Наше Введеньё гудело, народ кучковался у ворот и что-то бурно обсуждал. Даже вечно пьяный Венка, которому уже давно пора было дрыхнуть под любимым кустом сирени, размахивал руками, аки мельница, и тоненьким старческим фальцетом что-то неразборчиво доказывал. Под ногами крутились блохастые местные собаки, среди которых я с облегчением опознал своего интеллигентного Клайда.
Моя соседка Галя, крупная костистая тетка, фронтовичка и матерщинница, увидела меня, скинула с губы прилипшую беломорину и трубно заорала на всю улицу: «Борисыч, туда-сюда-твою-епертыть! Ты где был? У нас тут хунта татататратата… »
Собаки прыснули во все стороны, Клайд запутался в моих ногах, а почти протрезвевший Венка шлёпнулся тощим задом в уличную пыль.
И долго потом на своем особом языке деревенский люд пересказывал мне телевизионные впечатления последних трех дней…
Вот так хунту, то есть ГКЧП, я и прозевал.
Напоследок Венка, речь которого обычно была маловразумительна, вдруг сосредоточился и вполне разборчиво выпалил: «Слабаки, ипонабть…»
