в молодые годы адам не работал
гулял по лесистой местности
и думал о смысле жизни
но ничего в ней не смыслил
до тех пор пока не нашёл
другую половину себя
своё другое я

оно было другим
он понял что всегда о нём думал не зная его

теперь они
двое
думали о смысле жизни
и птицы видели их всегда вместе


и пришло время

и пришёл некто говоривший странные слова
и было похоже что он бывал в этих местах

он был мудр но общителен
им казалось
будто они присутствовали на сеансе
                                                               психоаналитика
который им наконец объясняет смысл жизни

и они поняли

они поняли


позже им предложили поменять место жительства
район
страну
гражданство

они согласились и стали называться супругами

тем более что уже всё равно было нечего делать
на старом месте
                     которое конечно годилось для отдыха
но не годилось
для полноценной гражданской жизни
                                                    двух уважающих себя
взрослых людей

они поняли

им мешал инфантилизм
стали одеваться по моде и думать прогрессивно


в общем
все последующие адам тоже не работал
потому что в своё время не получил квалификации
приходилось полагаться на материальную
                                                            помощь близких

все последующие годы адам писал мемуары
редактировал автобиографию
однако всё утерялось или стало непонятным из-за
некоторых языковых реформ

все последующие годы
                адам искал в себе обещанную когда-то
мудрость
и не находил
хотя жизнь на новом пмж позволяла её ожидать


сидя у окна он вспоминал ту
другую жизнь
морщины лица разглаживались
                                          в шёлке светлой улыбки
и в окне опять было небо
много неба

а реальность возвращалась
и адам уговаривал себя что всё равно это не могло
продолжаться вечно
не могло

к тому же супруга

а что супруга

женщина каких много
какие встречаются на улице на каждом шагу

но для него она была единственной
и она никогда ни с кем ему не изменяла
не давала повода

что бы там о ней не говорили

Я искал забытое море
мне вдогонку лгала вода
что во сне не бывает горя
что во сне беда не беда

Что восток до поры спокоен
и что в добром драконе огня
восемь тыщ терракотовых воинов
подымают копьё за меня

Что агатовая мулатка
одалиска, рабыня, княжна
подаёт авокадо сладкое
и фиал молодого вина

Авокадо было червивым
а вино чересчур молодым
и туземным девам счастливым
подпевал чужой серафим

Лишь была грустна и не пела
шоколадная дева одна
и над нею по чёрному белым
небу снилась поклёвка луна

– Вам плохо?
    …ожог удивления.
– Вам больно…
    …осёкся, затих...

Безвременно длится мгновение,
чужое молчанье двоих.
– Вам тоже. Мне это известно.
– Известно?
– По мягкости глаз.
   по голосу,
   что надтреснут,
   по грустной усталости фраз….

Их губы улыбкой задеты,
и не получается смех,
две тросточки, две сигареты
сжигают ментоловый грех.
Два выдоха, два понимания,
которым не слиться в одно.

Сейчас…  докурить…
– До свидания. Мерси за вниманье…
– Смешно…

Ей к Крымскому,
          дальше,
                   далече,
обводы деревьев мягки,
густой не докучливый вечер
в Нескучном.

У самой реки.

картавых листьев жёлтая метель
слетается ложится на постель
в упругости земной ослабевая
промокших птиц измученная стая
вручает тростниковую свирель
очерченной холодной синеве
почти без причитаний и печали
и лес пустой на мягком одеяле
ослеп и стало в нём светло
и гулко как в покинутом амбаре
окно пахучей ленью повело
и лето уходящее задаром
сдаёт своё бесплатное тепло
аидовым хитиновым ангарам
в них забываясь обморочным сном
а мне всё это только об одном
о старом
           о другом
                        о том,
как много осеней усталых
сливаются сбываются в одной
в одной медвежьей осени большой
для человека скоротечно малой

Подбоченься, улица крутая!
День сегодня выдался такой —
Это Лёнька козырем гуляет
С Ленкой, ослепительной звездой.

Их ребячливая фееричность
Раздаёт прохожим свой кураж,
Их святая юная античность
Заполняет городской пейзаж.

Их ещё не достаёт тревога,
Что они в толпе недель и дней
Где-то растеряют по дороге
Годовщины юности своей,

Юбилеи, даты, километры,
Скорым шагом... медленным... ползком...
Он сопьётся и накинет петлю.
А старуха тронется умом.

На город падает туман,
Небрежно приближая вечер,
И грусть облагозвучить нечем,
Струящуюся по домам.

Без шума доживают век
Хрущёвские пятиэтажки,
Дыханье их темно и тяжко,
Как тяжек предвесенний снег.

В них были ссоры и покой,
В них было тесно и безумно,
В них было весело и шумно,
С нуждой, романтикой, мечтой.

Их обитателей черёд,
Ступая глухо и неслышно,
Уходит к горизонтам вышним.
Да будет лёгким их уход.

Через небесное стекло
Непостижимые, чужие,
Их лица смотрят молодые
Тревожно, звёздно и светло.

Их восковые имена
Становятся священным звуком,
И неподвластна шумным буквам
Их тающая тишина.

И будет память вам легка,
Заснеженные черепашки,
Хрущёвские пятиэтажки,
Дворцы советского райка.

абонент не отвечает или
находится вне зоны действия сети

неживое пространство вибрирует
в безличном голосе
исчезающее эхо
обслуживающее вселенную

жизнь опасна
отдавать сердце
неосторожно

неизбежное наказание
боль уходящего тепла
боль родного далёкого голоса
потерянного в звёздах

жизнь опасна
это временное неудобство
краткое недоразумение
это страх
что в другом мире
у тебя другое имя

это страх

когда абонент не отвечает или
находится вне зоны действия сети

Шальное лето незаметных лет
оно и в этот год, оно от века
фиеста в робких буднях человека
раскраска звука и звучащий свет

В нём бродит окунь, добрый человек
и ласточкины дети салят салки
и в травы прячутся стрекозы зубоскалки
как в березняк влюблённый дровосек

И поутру петух, в жар-птицу окраплён
забыв топтать курей, любовник простофиля
из-под своей папахи красно-синей
кричит «На Дон, к Деникину, на Дон!»

А лето, край забвения обид
его простили сны и непогоды
и лодка, надрезающая воды
уключинами весело звенит

Ах, была же любовь у Адама и Евы
в диких дебрях Эдема на много гектар
небо цвета индиго, и звёзд перепевы
и лубочной луны посеребренный шар

Им Адам подпевал по ночам понарошку
серенады Севилий, придуманных влёт
его Ева дразнила как будто бы ножкой
из-под юбок-мантилий с балконных высот

И мечтали они о роскошных одеждах
позабыв о своей даровой наготе
не гадая о впредь и не помня о прежде
не планируя дат в календарном листе

И была ещё яблоня, вся — королева
чьи червивые яблоки были вкусны
и людская любовь у Адама и Евы
небывалых времён, небылой старины

Здесь было капище.
И в час перед отплытьем
Когда скрипел в уключинах песок
И паруса уродливым прикрытием
Пытались тщетно удержать поток
Приморской влаги, пахнущей итогом
Осёдлости на этих берегах
Был слышен плач.

Оставленные боги
Держали на изломанных руках
Святыни и пифийские треноги
Что не вмещались на бушпритных лбах
Морских сирен, грудастых и безногих
Со страхом в нарисованных глазах.

Забылся день
Далёкий, непогожий
Проливший свет на этот трудный рай
Что не был раем, славы не умножив
Не освятив ни меч, ни урожай.

Теперь, словно обманутая жрица
В мистерии надрывной, колдовской
Взлетела с капища диковинная птица
И бросилась о камни головой.

А корабли уже пересекали
Прибрежный вал, песчаную губу
Неся заморским божествам печали
Народа, утерявшего судьбу.

Через четыре недели весна. Через четыре.
Было в эфире, сказала жена. Новости в мире.
Светом фонарным и снежным горят
                                                        светлые лица.
Нам откупиться бы от января, отматериться.

Ровно четыре недели назад, проводы снега,
Остовы облачных эстакад нового неба.
Ровно четыре недели назад, поезд и ветер,
Смех и гитара, и шум, и Арбат окнами светел.

Глупые споры, живые друзья, синь удивления.
Может быть, не было, может быть, зря.
                                                    Может, виденье.
Может быть, снегом глаза добела заворожило.
Может быть, память опять подвела.
                                                      Может, и было.

Только вечная вечна любовь
говорили они
и смеялись они

и смеялись

теперь их не стало
больше нет их нигде

больше нет их нигде

Но любовь

может быть, в их сердцах?
но их нет
может быть, в их глазах?
но их нет
может, в вечности?

Только молчанье

поднимаю глаза
небеса
закрываю
биенье сердец

Это вечность

Остывший метеор
свой завершая бег
себя согрел дыханием атмосферы
его тысячелетний век на этом кончен
но в исходе меры ему ещё ожить разрешено
в одной шестнадцатой мгновенного горения
увидеть хронику, короткий метр, кино
его кружение и его крушение

Он будто понял в чём его вина
он всё увидел, полюбил, измерил
он как Адам всему дал имена
и отдал свет, которому тесна
была бастилия в его астральном теле

Но утренней травы не испарив росу
он испарился сам в обмолвке неба
и в следе, загустевшем на весу

он не упал
не долетел

и не был

Это синее слово мечта
это белое слово привычка
жаром-птицею, комнатной птичкой
залетает за берег листа
под зелёную лампу софит
и рассказывает вполнакала
что бывало, чему надлежало
либо не было, но надлежит
быть предчувствием впадин, вершин
дуговым электричеством жизни
упраздняющим дух магнетизма
под закон сохранения души

В строчке плачет избитое слово
потеряв мандат и права
на стене фотография снова
целый век уже не нова

Позабытая ветхая книжка
мною преданный старый друг
спит на полке, шагов не слыша
позабыв прикасание рук

А в окне белооблачным войлоком
белоснежные корабли
всё рассказывают про олово
что лежит на краю земли

И хвостами шустря кургузыми
вьют щеглы своё щегольство
и поют невозможные музыки
и не слушают никого

Где девочки, поющие не в лад
про маленького гномика из сказки?
Вас больше нет.
Остался звездопад,
как проблеск крыл вечерней златоглазки.

Где девочки, сидящие гуртом
на первых партах, тянущие руки?
Вас ещё нет.
Вы будете потом
сплетать косички с бантиками туго.

Вас принесёт волшебный самолёт,
когда настанет в солнечной системе
другой рассвет,
и гномик вам споёт
всё то, о чём забыто в теореме.

Вечернее стекление небес
свершается медлительно и тихо,
день быстро исчезает курсом вест
как слон, бежавший от смешной шутихи.

День был внимателен вниманием иглы
у дня опять закончились патроны
я перепутал вечное с былым.
Я девочек дождусь.
Их телефоны
в другой рассвет влетят
весёлым звоном.

Я будущее знаю
наизусть.

Я помню

я помню свою прошлую жизнь

она в точности до мелочей
такая же
до последнего лучика света
ряби волны прибоя
убегающего запаха твоих волос
тембра твоего грудного голоса

помню эти строки

моя жизнь и есть
моя прошлая
жизнь

Юное солнце великой луны
дни беспредельны и сочтены
правда о мире и правда стиха
где эта правда, верна и тиха

В чём этот умный о мире вопрос
явью явился, до яви возрос
он ли с улыбкой из прошлого
жди
он ли ошибкою
впереди

Люди похожие на богов
люди с глазами голодных волков
этот мой самый понятный родной
этот незваный чужой и хромой

Синим дождям не пребудет конца
синим глазам не увидеть лица
всё из прошедшего в никуда
где у созвездий рабыня звезда

Кончена строчка и длится пробел
всё из астральных и глиняных тел
камень глициния атомы свет
имя и
время

и времени
нет

Сколько басен о радостях мира
Сколько правды о дальних мирах
И всё кажется, терция лиры
Прозвучала не в этих краях

А под кровлей далёкого неба
В хлорофилле зелёной звезды
Где я в снах неприкаянных не был
И не пил изумрудной воды

Почему же, мой свет, почему же
Тот убогий закатный погост
Оказался причастен и нужен
Больше всех молибденовых звёзд

Видно, только придумано, будто
Где-то сеет чужой листопад
И что лира чужого уюта
Столь же ладна на греческий лад

Двери хлопают, хлопают двери
Бродит Янус, хозяин ночей
Верить хочется, хочется верить
В старомодную дружбу людей

Чтобы с ближнего острова песня
Доносила чуть слышный мотив
И слетал бы с воды буревестник
Только крылья слегка омочив

Терпсихорова наша отчизна
Скоморошья худая сума
Что наполнена сказками жизни
Смехом слёз и бедой от ума

Плеск ладоней, лорнеты с балкона
Белый ирис, прелестный трофей
Тишина. И гудки телефона
И ночное проклятье дверей

Совковые, благословенные
Поэты яблочной поры,
Как все вы стали, гобеленные,
Милы, невинны и стары!

Я в этом жил, дружил и праздновал,
Я пережил, отвык, забыл
И вашу совестливость страстную,
И ваш нечеловечий пыл.

И нынешние молодые,
Отдав из уваженья честь,
Легко, как ласточки лесные,
Исправили былое в есть.

Как будто не было в помине
Ни двух поэзий, ни страны,
Как будто в сказочной былине —
Герои, суки, пацаны.