Эти короткие стихи хочется читать долго. Философская лирика. Глубокая. Лаконичная. Похожая на древних китайцев. Похожая на видеоряд фильмов Тарковского. Ни на что не похожая. Смотри, читатель, вот три финальные строки стихотворения «века»:

Не хокку ли это? Нет. Не хокку. Поэзия Елены Павловой являет сложный синтез. Постараемся обозначить хотя бы несколько составляющих, потому что всё равно - «фиалки в тигеле» превращаются в нечто непредсказуемое. Даже если точно соблюдать «рецептуру».
«Последние» проблемы и «проклятые» вопросы, исповедальность и рефлексия, балансирование между вечным и мгновенным, сущим и возможным, - вот составляющие этой поэзии. Ведь человек - это вечно становящаяся Возможность.
Несколько даже утрированный минимализм при отсутствии рифмы и свободной метрике, ассоциативность и использование авторской пунктуации роднят поэзию Е. Павловой со стихами Г. Айги:

Причем Павлова, словно бы приоткрывая завесу над истоками своей поэтики, напрямую бросает читателю признание - на, вот возьми его скорей:

Эксперимент идет не только с пунктуацией, но и с графикой стиха. Визуальное начало проявляется, в частности, в ненормативном употреблении прописных и строчных букв, своеобразной строфике. Образцы видеопоэзии поражают трепетным единством формы и содержания, как в этой удивительной миниатюре под названием «вознесение»:

Влияние восточной поэтики, порой нарочито эксплицитно, на уровне игры, прослеживается, скажем, в стихотворении «иллюзия», объясняющем один из основополагающих образов буд-дийской философии - майю, пестрое иллюзорное покрывало, наброшенное на реальность:

Или в стихотворении «карма», невесомо и не грубо, но зримо доносящем до непосвященных еще одно фундаментальное понятие индуизма и буддизма:

Быть может оттуда же, с дальнего и древнего Востока - импрессионистическое начало, тончайшее восприятие природы - в духе «Изумрудных скрижалей» (что наверху, то и внизу). Вот стихотворение «мысли»:

Макро- и микрокосм проникают друг в друга, ассоциации переливаются, внетекстовые связи расширяются, иронический подтекст подсвечивает грустные размышления. Стихотворение «пленник» кажется коротким даже на фоне павловской лапидарности:

Но сколько в нем смыслов-перевертышей, как оно играет, отражаясь само в себе, создавая бесконечный коридор, в конце которого лирический герой (он же - читатель) тщится найти, опознать самого себя, но... Можно медитировать, как над качественным дзэнским коаном.
Стихотворение «присутствие» - тоже прекрасный объект для медитации:

Что, читатель, захлебываешься в цитатах? Но потерпи, скоро ты научишься дышать под водой. Посмотри, почувствуй, попытайся понять. Вот - «дым»:

О чем это? О дыме и ветре, о нас и о мире? Раз-воплощение мира в противовес его воплощению. Расчеловечивание? Да, - насколько может быть «расчеловечен» цветок или луч звезды. Сара Тисдейл поняла бы эту лирику.
Фрагментарность композиции сочетается с естественностью интонации, в полном соответствии с принципами дзэнской эстетики недосказанности намекая на присутствие чего-то большего, Того Самого; именно Его читатель должен реконструировать из пунктира строчек, дополнить собственными чувствами и пережить вместе с автором.
Вот программное стихотворение, давшее название книге:

Казалось бы, троп прозрачен, на том можно было бы и успокоиться, но поэт идет дальше, «листья газет» олицетворяются, наделяются не только зрением:

но и прозрением, способностью к состраданию. Вот что видят «листья вчерашних газет»:

Конечно, какова еще может быть человеческая реакция на воспоминание, припоминание? «Слезы людские, о слезы людские», - так и хочется пристегнуть сюда хрестоматийное, но - поэт выполняет финальное сальто и удивляет готового утонуть в слезах читателя:

Вот так: конкретное, вещественное прорастает в онтологическое, шелест газет становится шорохом самого Времени. Так и тянет усмотреть здесь еще и подспудную полемику с цветаев-скими «читателями газет, глотателями пустот», но... мы её тут не усматриваем. Самое главное, что «шорох времени», согласно Е. Павловой, УСПОКАИВАЕТ. Причем ассоциируется он со «звуком колыбели», т. е. начала и концы сходятся, смыкаются, образуя бесконечность безбурного, безбедного бытия (пред-, сверх- или не-) - выбор за тобой, дорогой читатель!
Время - одна из основополагающих категорий художественного мира Павловой. Вот как Елена объяснила присутствие в поэтическом сборнике прозаического текста «Управлять реальностью - владеть жизнью»: «Почему в этот сборник я решила поместить философское эссе об управлении реальностью? Дело в том, что время неуловимо, но осязаемо. Как известно, развивается оно спирально, и сейчас скорость вселенского потока быстро увеличивается. Это очень хорошо заметно по той информации, которая просто льётся на нас, как из душа. Чтобы не захлебнуться, найти направление, необходимо интуитивно слышать этот нарастающий шорох времени. А все, кто заключён в рамки только своего собственного мирка, окажутся на обочине. Мы созданы по образу и подобию творца! Так что же мешает нам быть соавторами?!»
Да, читатель, понимаю, тебе нелегко, символов слишком много, они рвутся на волю, раз-воплощаются, превращаются. во что? Правильно. В нашу реальность.

Здесь, в стихотворении «белые снежинки», происходит неожиданная (так и хочется сказать: неуправляемая, - но это далеко не так) модификация фразеологизма «таять от радости»/ «таять от восторга». Причем инвертируется самая суть, а именно - позитивный смысл этого фразеологизма. А потом автор изящно возвращает читателя в реальность, ибо загаженный воздух мегаполиса с его аномально повышенной температурой и впрямь не место для снежной чистоты.
...Сколько же длинных слов приходится тратить, чтобы объяснить короткие стихи Елены Павловой! А - надо ли? Читатель, ты ведь и сам поймешь всю их хрупкую, ускользающую красоту, поддашься их притяжению, пойдешь вдоль ассоциативных цепочек... Куда? Туда, где за тучей синеет…

Вот так, «иногда, вспоминая себя,» мы с тобой, читатель, и пытаемся перепрыгнуть через дороги, которые мы выбираем. Лирика Елены Павловой позволяет вспомнить на миг, что все мы суть суть пламенеющие подсолнухи из «Сутры подсолнуха» Аллена Гинсберга синие кузнечики, которым однажды суждено обрести потерянные крылья.