Книжно-Газетный Киоск


XVIII. «И ПЛАЧЕТ ТРАВА ГОРЕЧАВКА…»
2016–2018
 
ОТ АВТОРА

Помню 1940-ые… Давно уж в ту пору Москва превратилась по большей части в «город красного дьявола», но еще во многих ее местах даже и тогда сохранялись прежние живые части былого — и столь человечного! — организма некогда русской столицы… Впрочем — даже и сегодня кое-что ещё остаётся…
В одной из фотографий Лужников, помещенной здесь чуть ниже, для меня — странным образом! — присутствует нечто «Эль-Грековское» (помните его картину «Гроза над Толедо»?): как будто вдали — над собственно городом и видимым там (и с детских лет так любимым мной!) Новодевичьим монастырем с его высоченной колокольней — собирается с силами недалекая уже гроза…
Я часто бывал с отцом в Новодевичьем и вокруг него, любил смотреть, как мальчишки ловили какую-то мелочь в пруду под монастырскими стенами; бывал и на Воробьевых горах, что по другую сторону Москвы-реки (откуда и снята это фотография), и даже лет в семь пытался съехать на лыжах с самой воробьевской верхотуры, в то время как папенька бегал в тревоге за меня — по самому гребню… И хорошо же я тогда приложился где-то на середине обледенелого спуска. Так — год 48-ой…
А еще раньше — в 46–47, помню, навещая бабушку в относительно близком отсюда Дорогомилове, любил по добрейшей гусиной травке войти прямо в Москву-реку, потому что, если спереди по улице шел глухой деревянный забор, то сзади — оного не было вовсе, а была — после дворовой сирени — прямо река с довольно еще чистой тогда водой и песчаными отмелями…
Потом всех оттуда выселили, дома снесли, на месте отмелей возвели гранитную набережную, а на большей части той улицы (ставшей «набережной Шевченко») отгрохали гостиницу «Украину».
На том «приречная» часть моего московского детства и закончилась…



СЕМЬ СТИХОТВОРЕНИЙ ИЗ ЦИКЛА
«ДОРОГОМИЛОВО МОЕГО ДЕТСТВА»

Там, где ныне возносится 73-метровый шпиль московской гостиницы «Украина» (с 2010 года — с нелепейшим для подобного здания — «западным» названием «Рэдиссон Ройал»), неподалеку от входа на Трехгорный пивоваренный завод, — когда-то стоял дом моего деда…
Я нередко бывал там с родителями — во второй половине 1940-х гг.
Потом дом снесли…
В тех же краях, чуть подале, уничтожили и Дорогомиловское кладбище с Елизаветинским храмом 1839 г. — и пленные немцы построили там к 1947 г. жилье для «чекистов» (ГБ и ЦК).
А по другую сторону «Кутузовского проспекта», на Большой Дорогомиловской, еще в 1938-м взорвали собор Богоявления Господня — и тоже с кладбищем, где покоилась моя прабабушка…



1. У ТРЕХГОРНОГО
ПИВНОГО ЗАВОДА…

Выйдем во двор, где тот дом деревянный
дремлет с полвека. Сирень отцвела.
А на воротах — след пуль окаянных,
дней окаянных российская мгла…

Там ли за домом тот берег пустынный,
где протекает вдруг речка Москва?
Эх, хорошо б — с головою повинной —
вновь окунуться, тот год отыскав

в скучной истории мест, удрученных
жизненной ношей, — найдя ее след:
нет, не гранит и не шпиль золоченый,
не большевицкой высотки завет…

Ноши лишь той, что тащили от века,
но не понять — ни куда, ни зачем,
ибо — ни кладбища, ни человека,
и возрыдать — ни над кем, ни над чем…

Скука лишь окон немецких напротив —
пленных печаль из стеклянных глазниц
смотрит на память о лагерной роте,
строившей дом тот у самых границ

дедовской жизни и жалости детской
по убиенном Алеше — за что?
Смотрит из «Нивы» — средь хищи совецкой
Царства дитя… Но ответит ли кто?

…Сурик слоится на стенках пивного
храма-ларька; вкруг изгажено вдрызг
мiра пространство… Не требуй иного —
только долива! Упорствует визг

ближней соседки — старья-пилорамы:
пилится жизнь на тупые куски.
Кружек ли звон в том трехгорнейшем храме?
Мiр на коленях — в припадке тоски…



2. ТОЛЬКО ЛИШЬ ТЕНИ

дорого мило мне
Дорогомилово
было когда-то
теперь не узнать…

лишь на задворках
спят трубы фабричные
древних Трехгорок —
но песен кирпичных их
нам не слыхать
и немых не понять…

только лишь тени
двух храмов кладбищенских
Богоявленья и Елисавет
смотрят на мiр
торжествующий
нищенский —

тоже не скажут
ни слова в ответ…



3. И ПЛАЧЕТ ТРАВА ГОРЕЧАВКА…

Василию Титову

где дом тот святых керосинок
и лестниц скрипучая ширь
кадушек ларей и корзинок
божок коммуналок упырь

где в том же углу за иконкой
задумчиво спит таракан
и ржава водица в колонке
и нет не омыть этих ран

огромна труба граммофона
где жизнь как известно мелка
на фоне небесного лона
плывут в никуда облака

и плачет трава горечавка
росой у москвички реки
откуда взялась ты красавка
средь здешней столичной тоски

забредши на бабушкин дворик
где в радужных каплях сквозь тень
с твоей синевою всё спорит
лилового буйства сирень

чье ниже дрожит отраженье
средь лужи дворовой где луч
огромного солнца смиренье
струит из сиреневых туч

чтоб бывший шалун головастик
согретый небесным теплом
лягушкой балдея от счастья
помчался к реке напролом

куда вдруг заплыл и мальчонка
сквозь джунгли лукавой москвы
и детства дырява лодчонка
и ты уже вовсе не ты

и жадной судьбой набегая
чуть только пройдет катерок
не речка а вечность играет
со мной и ложится у ног



4. ПОКА

...У того ль ларька
гармошка стихла вовсе —
видно, пиво кончилось пока…
Дом-высотка рядом лезет костью
сквозь Москвы истертые бока:
«Украина»… Где ж ты, Украина, —
той Руси крещальная рука?

Шпиля тень ползет к реке с повинной…
В речке — небо, Бог да облака…



5.

вечный бабушкин быт…
керосинок опасная суть
(керогазы пожалуй
чуть были по духу добрее)

не начавшись её
чудной святости
может быть путь
завершился вотще
лишь три четверти века
старея

а покуда камрады
палили по стенам кремля

за забором кудахтали
куры ее лишь в испуге
по двору на веревках
болтались кальсоны — и для

грядущего счастья России
и пикнуть не смели супруги

то бочар то кузнец
то мясницких кварталов творец
пирамиду хеопса сложив —
век за веком гремя кирпичами —

тот ли каменщик нынче оплачет
российский печальный конец
что запечным молчаньем его —
всем маячил уже и в начале

и когда юнкеров убиенных
несли межусобной Москвой
и впивались осколки
в те лики на башнях кремлевских*

хоронила Россия
Россию
под павшей октябрьской листвой

в немоте смертоносной —

себя же проспавших
окраин московских…

* Как известно, во время захвата большевиками московского Кремля они подвергли его орудийному обстрелу, в результате чего часть зданий пострадала (в том числе и стенописи на башнях — с изображениями ликов святых). См. фото в кн.: Епископ Нестор Камчатский. Расстрел Московского Кремля. М., 1917. (Имеется переиздание: Он же. Расстрел Московского Кремля. Сост. Н.С. Малинин. Изд. «Столица». М., 1995).



6.

…уголок — за память зацепился,
Царь-Москвы — убогий уголок:
слишком столб фонарный покосился —
слишком тяжек неба потолок,

закопченный, как и вся округа…
воробьиный чирк, гул изумрудных мух…
жизнь — невнятна… лето сходит с круга…
тихо осень просится на слух…

явно мiр немеет напоследок,
ни к чему лукавые слова —
дней былых печальнейший объедок…
драный кот, селедки голова…

по ночам пустынны закоулки,
пьянь-гармошка стонет у реки…
уходя в посмертную прогулку,
умирают тихо старики…



7.

…и оконца распишет
морозцем крещенским,
и никто не услышит
последних тех слов —
всех — давно уж окраинных! —
улиц вселенских,
всех тех — нами и Богом —
забытых углов…

2016 – 2017



«COLISEUM»*
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ ЭТОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

На переднем плане представленного здесь фотоснимка — еще 1930-х гг. — виден московский храм во имя Тихвинской иконы Пресвятой Богородицы в Лужниковской пойме Москвы-реки. Эта церковка, построенная еще в 50-х — 60-х гг. XVIII века, была взорвана в 1955 г. — перед началом строительства стадиона в Лужниках, что теперь и стоит на святом месте варварски уничтоженного большевиками храма.
Памяти той церкви Божией и посвящено мной несколько строк…

PS. Находящаяся напротив, за рекой, на Воробьевых горах, Свято-Троицкая церковь (также упоминаемая в публикуемом ниже стихотворении), слава Богу, сохранилась и поныне…

*  Colosseo, colosseum, coliseum (латинск.) — Колизей или Колисей, известный римский стадион, место скачек, гладиаторских боев, а затем и убиения первохристианских мучеников.

просто приречная metro station
налетит порой ветерок с реки
принесет с новодевичьего в лужники
монастырского колокола звон безгрешен

под него ли смиренно сажал огурцы
третьего рима горожанин давно покойный
и кричала с тех гор воробьиных кричала прорцы
церковь подружке напротив в смертельной пойме

доколе милая милостив столь Господь
балбесам здешним позволивши выплыть на волю
раскалывать души как чую расколют плоть
твою ли мою ли но только и впрямь расколют

а подружка молчала как рыба об лёд
и каждый кирпич её предчувствовал обреченно
что века грядущего не переживет
пойдет на корм диалектике стад стадионных

и покуда крот ильич подкапывал колокольни и мiр
лис иосиф вдогонку копил динамиты привычно
чтоб недаром на месте христовых церковных дыр
колесо колизея выкатывалось —
                                    для новомучеников
                                                                         столичных

2016



МАЛЕНЬКИЕ ЭЛЕГИИ
У СТАНЦИИ МЕТРО «ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ»
1.

Где обида дерев,
здесь еще разрешённых, —
притворяется лесом,

разрешённая жизнь —
точно так! —
притворяется жизнью:

виснет тяжестью всей,
не имея — по сути! —
ни сути, ни веса…

И любая здесь даль,
удалясь, —
остается всё тою же близью…

Вот надгробный гранит —
где жил вольный
с рождения берег,

вот асфальтная фальшь -
где жила
лишь Господня трава,

одному только Солнцу доверясь,
и веря, и веря, и веря

в просиявшие —
Господом в нем! —
животворные рая права…

А теперь и оно —
не имеет порою
в реке отраженья,

и не ведают вóды —
сияния солнечных песен,

потому, знать, вотще
копошится и требует
преображенья

тень,
когда-то прикинувшаяся
человеком…

Кто украл у себя же —
себя!
Потому и себе — не известен,

потому и ему не узреть —
бесконечного Божия века…

Только милость Господня,
быть может,
вернет еще честное зренье…

Впрочем, вряд ли такой вот —
лукавой притворщице-жизни,

что нам лжет
каждый день, каждый час —
и в предсмертное даже мгновенье,

где одна лишь награда —
забвенье,
забвенье,
забвенье…

Как тоскует душа —
по Господней
правдивой Отчизне!



2.

Не плывут тут всерьез корабли,
и не бродит всерьез тут прохожий,
и, пожалуй, одни воробьи —
на себя тут как будто похожи…

А потом на мосту прогремит,
вороша в подземельях лишь ярость
тектонической вольности плит —
что давно здесь, давно залежалась:

слишком тяжко — подножью Москвы,
слишком нагло — стучат тут колеса,
слишком мало тут — птиц и травы,
слишком быстро — вагончик пронесся…



3.

Ах, по всё же, но всё же, но всё же…
Кто признáет свою вину —
жадной тварью вгрызаясь, о Боже,
не в Твоих ли земель глубину?

Да и кто тут ответит? И — что?
Или вечность теперь — не та?
Или время теперь — не то?

И к чему эта вся суета?
И ответит за это — кто?



4. ЧУР-ВАГОНЧИК
(REDUCED GRAMMAR…)*

do not lean on door
do not lean on me
чур-вагончик метро
на мгновенье замри

на высоком мосту —
где пустыня небес
смотрит вниз в пустоту
там где речка и лес

быть похоже должны
у отрогов тех гор
воробьиной страны
что стреляет в упор

чуть лишь крикнешь ты ей
ничего тут ведь нет!
тут лишь тени теней
умирают в ответ —

ни река не течет
ни леса не шумят
нежной смертью живет
притворяется ад

хищным раем ища
пассажиропоток
чтоб — трубя и свища —
вновь тебя поволок

чур-вагончик средь гор
в пасть предсмертной норы
сквозь пророческий хор
воробьиной поры

сквозь волшебную фальшь
сей электро-листвы —
средь подстриженных чащ
человечьей молвы…

* «Reduced grammar» (англ.) — «сокращенная грамматика». Так, например, по правилам — скажем, в надписи на дверях вагонов метро: «Do not lean on door» («Не прислоняться», или дословно: «Не облокачиваться/не опираться/на дверь») должен был бы присутствовать артикль «the» («on the door»), но в подобных надписях ради сокращения места он обычно опускается…
Можно также заметить, что это второе название стихотворения вполне соответствует и форме, и смыслу последнего.
И более того: разве и вся наша нынешняя жизнь — не в достаточной ли степени тоже ведь суть «сокращенная грамматика»?



5.

Что же делать нам, Боже? О, что же?
И за что нам — такая напасть,
где и жизнь — на себя не похожа,
где лишь только — припасть и отпасть?

Где любые — пусты разговоры,
и без пользы — любые признанья,
если даже и здешние горы —
суть одно лишь названье, названье…

Воробей ли гнездо тут совьёт
Иль жар-птица подарит перо?
Не впустую ль и дождик тут льет?
Улетает — вагончик метро?

Но никто не ответит. Не знает,
что вагончик — как жизнь — улетает…



6.

…Что ж, пожалуй, и впрямь подождем —
под московским житейским дождем
(для последних, увы, откровений)
всех грядущих от века смертей,
всех отмеренных свыше рождений…

И, встречая душою всей
дней накатывающую волну, —
попугаем всё Божьим твердишь:
спомним лишь,
вспомним лишь,
вспомним лишь —
как сказал нам тогда Моисей:
«Значит, други, пройдем — по дну…»

6-8 июля 2018, дер. Рогово