Здесь, в Принстоне, образы науки и ее величайшего гения видятся и чудятся во всем — от старинных зданий и дорожек парков до университетских аудиторий и филармонического зала. Трудно себе представить физику и вообще науку ХХ века без Принстонского университета и Института перспективных исследований в Принстоне. Для иллюстрации этого достаточно назвать хотя бы нескольких работавших здесь ученых, имена которых известны во всем мире не только специалистам:
Альберт Эйнштейн — Нобелевский лауреат, автор специальной и общей теории относительности.
Юджин Вигнер — Нобелевский лауреат, автор фундаментальных принципов симметрии в квантовой механике и теории элементарных частиц, талант которого приравнивали к эйнштейновскому.
Фрэнк Вильчек — лауреат Нобелевской премии за открытие асимптотической свободы в теории сильных взаимодействий.
Джон фон Нéйман — легендарный ученый универсального склада, праотец современной архитектуры компьютеров («архитектура фон Неймана»), автор теории операторов в приложении к квантовой механике («алгебра фон Неймана»), участник Манхэттенского проекта, создатель теории игр.
Джон Арчибальд Уилер — президент Американского физического общества, соратник Нильса Бора и Альберта Эйнштейна, автор известных в физике понятий «черная дыра» и «кротовая нора».
Джулиус Роберт Оппенгéймер — «отец атомной бомбы», научный руководитель Манхэттенского проекта, один из руководителей Института перспективных исследований в Принстоне.
Фримен Джон Дáйсон — один из создателей квантовой электродинамики.
Эдвард Виттен — один из ведущих в мире исследователей теории струн и квантовой теории поля.
Леопольд Инфельд — сподвижник и соавтор Эйнштейна по знаменитой книге «Эволюция физики».
Джордж Юджин Уленбéк — крупнейший исследователь в области квантовой механики, атомной и ядерной физики, первооткрыватель спина электрона.
Курт Фридрих Гёдель — крупнейший математик ХХ века, наиболее известный сформулированной и доказанной им теоремой о неполноте.
Абрахам Пайс — автор идеи ассоциативного рождения странных частиц, теории смешанных состояний частиц и их осцилляций, ввел термины «лептон» и «барион».
Этот список можно продолжить, но не в его полноте наша задача…
Если говорить о современной физике, то она все больше погружается в глубинные слои материи, ею открыты уже сотни видов элементарных частиц, и конца этому процессу расширения познанного не видно, равно как и не видно сужения непознанного. Физические описания становятся похожими на лирические поэмы с терминологией, прежде свойственной произведениям искусства. Вот, например, краткое описание открытой с помощью Большого адронного коллайдера новой элементарной частицы:
«Возбужденный прелестный кси-барион (Ξb*0), как и все барионы, в том числе протоны и нейтроны, состоит из трех кварков. Кварки имеют шесть сортов или "ароматов", и, сочетаясь
в разных комбинациях, образуют наблюдаемые элементарные частицы. Обнаруженный кси-барион состоит из верхнего, прелестного и странного кварков. Отрицательные заряды прелестного и странного кварков (по трети заряда электрона) компенсируются положительным зарядом верхнего кварка (две трети заряда электрона), поэтому в целом частица электрически нейтральна».
Возможно, вся эта поэтическая терминология — «возбужденные», «прелестные», «странные» и тому подобные элементарные частицы, имеющие к тому же несколько «ароматов» — отражает тот очевидный факт, что физика давно уже оторвалась от возможностей человеческого восприятия и даже воображения. Драматическая история научного противостояния А. Эйнштейна и Ф. Ленарда, подробно описанная в книге Е. Берковича [1], показывает, что теория относительности была одним из первых в истории физики подобных отрывов: человеку с его ограниченным трехмерным видением трудно или даже невозможно понять изменение размеров тела, равно как и масштаба связанного с ним времени, в зависимости от скорости движущегося тела. Е. Беркович пишет:
«Сложные математические конструкции общей теории относительности или квантовой механики были неприемлемы для твердого сторонника классической науки девятнадцатого века… Ленард считал, что при выборе системы отсчета нужно руководствоваться чувством “простого, здорового человеческого понимания”. То, что предлагал Эйнштейн, выходило за рамки этого чувства, было абсолютно непонятно верному рыцарю классической физики… Наблюдавший за развитием этого научного спора Герман Вейль в октябре 1920 года сделал достаточно жесткий вывод: Ленард просто не в состоянии понять суть учения Эйнштейна».

Со времен создания теории относительности наглядность перестала быть необходимым условием правильности физической теории. В наше время отрыв результатов физических открытий от возможностей «простого человеческого понимания» стал очевидным и общепринятым. Этот отрыв представляется вполне естественным, хотя некоторые полагают, что он является результатом общего кризиса физических идей, о котором прямо и честно говорят сами ученые. Например, известный американский физик профессор Ли Смолин [3] пишет «о кризисе в области фундаментальной физики — той части физики, которая связана с открытием законов природы». «Мы пропускаем что-то большое», — утверждает Смолин, анализируя современное состояние физических теорий. Другой ученый — известный биолог Александр Ябров, связывает кризис физики и биологии с отсутствием общей теории существования [4], которая, по его мнению, и есть то «большое», что мы, согласно Смолину, пропускаем.
Наблюдая процессы погружения современной физики, с одной стороны, в невидимый и невообразимый микромир, где частицы материи и волны энергии неразличимы, а с другой стороны, в пугающе гигантский и человеческому воображению недоступный мир бесконечной Вселенной, невольно задаешься вопросом: приближают ли нас эти процессы познания к пониманию всеобъемлющих законов природы?

В своем развитии физика, а в более широком плане — вообще процесс познания мироздания, могут быть рассмотрены или представлены как бесконечный ряд накопления знаний о природе. Здесь возможна аналогия с математическим рядом, в котором каждый последующий член добавляется к накопленной сумме всех предыдущих членов. Как известно, математический ряд может быть сходящимся или расходящимся. В первом случае сумма членов ряда при бесконечном добавлении все новых и новых слагаемых стремится к некоторому конечному пределу, а во втором случае такого предела не существует и говорят, что ряд расходится.
Для Эйнштейна было характерным представление о развитии физики как о сходящемся ряде. Его гигантские усилия создать общую теорию поля, которой он посвятил более 20 лет своей работы в Принстоне, были, по существу, попыткой приблизиться к пределу сходящегося ряда. Однако реальное мировое развитие физической теории пошло в направлении расходящегося ряда — каждое новое открытие в области элементарных частиц и их взаимодействий приводит к увеличению знаний о природе микромира, но отнюдь не уменьшает незнаемого, а напротив, расширяет горизонт новых загадок мироздания.
В этой «несходимости» процесса физического познания, может быть, и состоит вполне естественный кризис современной физики. Альберт Эйнштейн был свидетелем расходящегося процесса физических исследований, противился по мере своих возможностей этому, но не мог не принять суровую реальность бытия — раскрытие все новых и новых физических законов мироздания не приводит к его окончательному и однозначному постижению. В докладе, прочитанном в Оксфорде в 1933 году, великий ученый сформулировал этот вывод кратко и выразительно (цитирую по [1]):
«Чем глубже мы ищем, тем больше находим того, что нам еще необходимо узнать, и я убежден: пока существует человек, дело будет всегда обстоять именно так».
За пределами бесконечного ряда физического познания мироздания, будь он сходящимся или расходящимся, Эйнштейн видел то, что он называл Богом — творца природы и ее законов в слиянии со своим творением. В случае сходящегося ряда Бог — это тот предел, к которому стремится творческая мысль человека, приближаясь к нему, но никогда не достигая его, а в случае расходящегося ряда Бог — это в принципе непостижимая для человека сверхгигантская сущность мироздания, которая доступна человеческому разуму лишь в своих ограниченных проявлениях.

В этом пункте, в рамках нашей темы, мы неизбежно вторгаемся в проблему отношения Эйнштейна к религии. Этой проблеме посвящены сотни публикаций и десятки специальных книг, многие из которых так и называются «Эйнштейн и религия» [9] или что-либо в этом роде. На эту тему было и много недобросовестных спекуляций.
Например, в бывшем СССР официальная пропаганда настаивала на атеизме Эйнштейна — очень им хотелось, чтобы великий ученый не верил в Бога. Создав мракобесный образ верующего человека и карикатурный образ Бога, советские воинствующие атеисты убеждали всех, что Эйнштейн хотя и не дозрел до высот марксизма-ленинизма, но тем не менее в Бога не верил. Здесь уместно напомнить известную раввинскую шутку: «В такого Бога, в которого вы не верите, я тоже не верю!» Да, Эйнштейн не верил в того карикатурного Бога, о котором писали советские пропагандисты, однако он резко обрывал тех, кто пытался поддержать атеизм его именем. В 1941 году он говорил [5]:
«Я понимаю, что есть люди, отрицающие существование Бога, но я воистину прихожу в ярость, когда меня цитируют, чтобы поддержать подобные воззрения».
Однако и в наше время продолжаются попытки извратить религиозные взгляды Эйнштейна. Подчеркиваются, например, его высказывания, отрицающие возможность прямого вмешательства высшей силы в личную судьбу каждого человека. Приводится также его известное высказывание о том, что он причисляет себя к агностикам. Акцентирование подобных высказываний, на мой взгляд, представляет собой попытку вульгарно упростить проблему отношения великого ученого к религии. А между тем Эйнштейну принадлежит известная сентенция [5]:
«Наука без религии — хромая, религия без науки — слепая».
В этом высказывании ключ к пониманию основ отношения ученого к религии — эти основы укоренены в его представлениях о законах мироздания и путях их научного познания…
Ни в коей мере не претендуя на раскрытие этой огромной темы, я бы хотел кратко сформулировать свое мнение по данному вопросу.
Альберт Эйнштейн действительно возражал против наивного, как он говорил, или примитивного представления о Боге как некоем сверхсуществе, непрерывно вмешивающемся в повседневное бытие человека. Он не верил ни в существование такого Бога, ни в потребность в нем. Один из центральных вопросов религиозной философии — проблему противоречия между свободой выбора и божественной предопределенностью [6] — Эйнштейн разрешил разрубанием гордиева узла: Всевышний не вмешивается в процесс свободного выбора индивидуумов и не занимается их нравственным совершенствованием подобно надзирателю в колонии для малолетних преступников.
Несмотря на это, представляется, что Эйнштейн был одним из самых религиозных ученых ХХ века. Религиозным не в смысле скрупулезного исполнения обрядов и поведенческих предписаний, а в своем глубоком убеждении в целостном, гармоничном устройстве мироздания, подчиняющемся некоему общему закону, который в конечном счете и есть единый Бог. В этом понимании религиозности он очень близок к своим великим предшественникам Галилео Галилею, Исааку Ньютону и Баруху Спинозе — глубоко религиозным людям, протестовавшим тем не менее против церковной схоластики и церковных запретов на свободное развитие научных знаний. Особенно близки Эйнштейну религиозно-философские воззрения Спинозы — в первую очередь введенное Спинозой представление о единстве Творца и творения.

Физические законы природы, по убеждению Эйнштейна, имеют, может быть, и неизвестные нам, но простые истоки, а физические явления развиваются согласно определенным причинноследственным связям и должны иметь ясную и логичную теорию. Эйнштейн задавал вопрос, мог ли Бог сотворить мир другим, оставляет ли кaкую-то свободу требование логической простоты? Другими словами — можно ли было создать природу другой, отличной от существующей, с другими физическими законами? Есть ли в действиях Создателя место для случайности
и неопределенности, которые мы видим, например, в квантовой физике? Судя по письмам Эйнштейна, он склонялся к мысли,
«что Бог не мог составить мир другим и что требование логической простоты определяет картину мира однозначным образом». Эта убежденность ученого в неслучайной и однозначной конструкции мироздания объясняет основу его религиозности — только Создатель мог задать логически совершенную конструкцию природы.
В вопросе познания законов природы Эйнштейн долгое время упорно придерживался, как уже упоминалось, концепции «сходящегося ряда» — наука постепенно, шаг за шагом, приобретая все большую логическую ясность, приближается ко все более точному описанию действительности. Этот эйнштейновский «сходящийся ряд» есть его дорога к Богу, ибо конечный пункт научного прогресса представляет собой постижение Создателя.
В этом понимании пути науки Эйнштейн в определенной мере разошелся с физикой ХХ века, которая фактически соответствовала скорее расходящемуся ряду. Об этом свидетельствуют его эмоциональные дискуссии с Нильсом Бором и другими создателями квантовой физики [2; 7; 8]. Складывается, однако, впечатление, что ученый, в конце концов, смирился с доминированием вероятностных законов квантовой механики и стохастического описания взаимодействия элементарных частиц как единственно возможного.
В такой модели познания законов мироздания Бог начинается там, где кончается способность человека постигать и понимать бесконечную сложность строения Вселенной. Я убежден, что в конечном итоге именно таковой была суть эйнштейновской религиозности. В предисловии к своему эссе «Наука и религия» он писал [9]:
«Каждый, кто серьезно вовлечен в занятия наукой, приходит к убеждению, что законы природы демонстрируют наличие некоей сущности, значительно превосходящей все доступное людям, перед лицом этой сущности наши скромные возможности выглядят ничтожными. Поэтому занятия наукой приводят к особому виду религиозности…»
Таким образом, приверженность Эйнштейна к «особому виду религиозности» основана на его убеждении в принципиальном ограничении возможностей человека в процессе познания им законов природы — за тем барьером, где разум человека уже не работает, начинается некая недоступная человеку сущность, которую ученый называет Богом. В эссе «Во что я верю», написанном после философских бесед с Рабиндранатом Тагором, он прямо говорил об этом [9]:
«Осознание того факта, что существует нечто, во что мы не можем проникнуть, ощущение того, что нашему уму доступны только примитивные формы познания глубочайших корней и лучезарной красоты сущего — это и есть истинная религиозность; в этом и только в этом смысле я являюсь глубоко религиозным человеком».
Как мы видим, Эйнштейн напрямую связывал понятие религиозности и свою веру в Бога с ограничениями, наложенными природой на способность человеческого разума к познанию.
Для этого великого ученого вообще характерно достаточно скептическое отношение к возможностям разума — в отличие от многих физиков его времени, он не верил в абсолютное дoминирование разума в жизни человеческого общества. В речи «Цель человеческого существования» [10], произнесенной по радио в 1943 году, в разгар Второй мировой войны, он сформулировал свое отношение к этой проблеме следующим образом:
«Наша эпоха гордится своими достижениями в интеллектуальном развитии человечества. Поиски истин и знаний, стремление к ним, являются безусловным достоинством человека. Однако, по всей вероятности, нам не следует возводить в кумиры эту способность к познанию. Несомненно, разум обладает большой мощью, но сам по себе он не способен вести, а может лишь служить инструментом. Кроме того, он неразборчив в выборе хозяина… Разум незаменим при выборе методов и средств. Однако он слеп, если речь идет о приоритетах и конечных целях. И эта фатальная слепота разума передается из поколения в поколение…»
Что же, с точки зрения Эйнштейна, может заменить или подкрепить разум в выборе «приоритетов и конечных целей»? Вспомнив его высказывание о том, что «наука без религии хромая», можно определенно утверждать: Эйнштейн верил в необходимость доминирования нравственных, по существу, библейских законов при разрешении стратегических проблем человечества. С особой эмоциональной мощью и остротой великий ученый подчеркивал приоритет нравственных законов, привнесенных в мир евреями, подвергающимися за это невиданной в истории человечества травле и жесточайшим преследованиям:
«Пророки, наши еврейские предки, провозгласили, что совершенствование человека должно подчиняться прекрасной цели. Человечество может стать сообществом свободных и гармоничных людей. Но сегодня миром правят грубые человеческие страсти, столь необузданные, что их нельзя и сравнить с предыдущей эпохой. Незначительным меньшинством оказывается повсюду наш еврейский народ. У него нет надежных средств защиты. При этом больше, чем какой-либо другой народ, он подвергается жесточайшим преследованиям, если не полному уничтожению. Эта свирепая ненависть зиждется на том, что именно мы дали миру идеалы гармоничного сотрудничества и усилиями лучших сынов нашего народа воплотили их в слово и дело».

В этом месте нашего путешествия среди принстонских образов мы переходим к теме: Эйнштейн–Еврейство.
Свое отношение к еврейству великий ученый сформулировал четко и однозначно [1]:
«Принадлежность к еврейскому народу стала для меня самой сильной человеческой привязанностью с тех пор, как с полной ясностью мне открылась опасность нашего положения среди народов».
Эта принадлежность к еврейскому народу подвергалась как злобному выпячиванию, так и подлому замалчиванию.
В нацистской Германии еврейское происхождение Эйнштейна презрительно подчеркивалось, его теория называлась «еврейской физикой», что послужило причиной отторжения идей и научной школы Эйнштейна. За это Германия в конечном итоге поплатились значительной деградацией своих интеллектуальных возможностей.
На другом полюсе мракобесия — в бывшем Советском Союзе, кичившемся своим «интернационализмом», — сам факт еврейского происхождения ученого подвергался тотальному замалчиванию. В первой советской книге, претендовавшей на подробную биографию и анализ научного творчества Эйнштейна [7], на 400 страницах слово «еврей» не встречается ни разу. По-видимому, это было одним из условий издания книги, выдвинутых цензурой. Вспоминаю еще, что в 1970-е годы в СССР был выпущен справочник по истории физики, в котором были краткие биографии всех известных физиков вплоть до докторов наук. Биографии сопровождались маленькими фотографиями ученых размером с почтовую марку, но четыре
«величайших физика» — Галилей, Ньютон, Ломоносов и Эйнштейн — были представлены большими портретами во всю страницу. Под первыми тремя портретами были подписи: «Великий итальянский физик Галилео Галилей», «Великий английский физик Исаак Ньютон», «Великий русский физик Михайло Ломоносов»… Под портретом Эйнштейна стояла подпись: «Великий физик-теоретик Альберт Эйнштейн». Я никогда не был склонен к преувеличенному вниманию в отношении национальности ученых, но тогда подумал:
«Если вы, господа-издатели, сочли необходимым подчеркнуть, что Михайло Ломоносов — русский ученый, извольте отметить, что Альберт Эйнштейн — еврейский ученый».
Каковы же, на самом деле, связь Эйнштейна с еврейством и его участие в еврейской истории ХХ века? На этот вопрос наиболее обстоятельный ответ содержится в работах Е. Берковича [1; 2].
У меня лично сложилось однозначное мнение: ни один крупный ученый ХХ века, может быть за исключением знаменитого химика Хаима Вейцмана и выдающегося философа Мартина Бубера, не внес столь значительный вклад в борьбу еврейского народа за свои права и национальное освобождение, как Альберт Эйнштейн!
Нет необходимости повторять известные факты борьбы ученого с нацизмом и преследованием евреев в Европе в 30-е и 40-е годы прошлого века. В 1933 году в знак протеста против политики нацистов в отношении евреев он отказался от немецкого гражданства и членства в Прусской академии наук. Е. Беркович пишет [1]:
«Нужно отдать должное пророческому дару Эйнштейна, раньше многих своих современников предсказавшего печальную судьбу для Германии, ведомой Гитлером к катастрофе. Ведь Третий рейх делал только первые шаги, многие верили, что самого страшного не произойдет, что угрозы Гитлера останутся словесной риторикой. Но Альберт уже твердо знал, что прежней Германии не будет. Знакомому физику из Англии Фредерику Линдеману, будущему советнику Черчилля по науке, Эйнштейн написал 1 мая 1933 года: "В страну, где я родился, я больше не вернусь"».
Нужно отдать должное принципиальной позиции ученого — он выполнил свое обещание и не вернулся в родную Германию даже после разгрома гитлеризма. В книге [1] приводится важный для нашей темы факт:
«В октябре 1946 года к Эйнштейну обратился один из старейших и наиболее уважаемых немецких физиков Арнольд Зоммерфельд из Мюнхена с предложением "зарыть топор войны" и вернуться в Баварскую академию наук. Альберт ответил любезно по тону, но твердо: "После того, что немцы уничтожили в Европе моих еврейских братьев, я не хочу иметь с ними никаких дел, даже если речь идет об относительно безобидной академии"… Таким он остался до конца жизни к немцам, чью вину видел во всех преступлениях гитлеровской Германии».
Менее известны факты осуждения Эйнштейном советского государственного антисемитизма. Альберт Эйнштейн симпатизировал и помогал Соломону Михоэлсу, с которым встречался в 1943 году во время визита великого актера в США в качестве председателя Еврейского антифашистского комитета СССР (ЕАК) для сбора средств в поддержку Красной армии. После неожиданной и подозрительной смерти Михоэлса в начале 1948 года, до ученого стали доходить сначала слухи, а затем всё более определенные сведения о еврейских погромах в СССР: кампания против «безродных космополитов», странное исчезновение всех руководителей ЕАК (они были тайно расстреляны в 1952 году), антисионистская истерия с репрессиями и расстрелами евреев на автозаводе имени Сталина и, наконец, средневековое юдофобское мракобесие
«Дела врачей». Эйнштейн понимал, что дело движется к новому Холокосту, он прислал в советское представительство при ООН возмущенное письмо, но советский представитель — кровавый палач Андрей Вышинский — не посчитал нужным ответить.
В своем осуждении сталинской диктатуры Эйнштейн был не столь последовательным, как в случае гитлеровской тирании. Тем не менее в интервью накануне отъезда в США в 1933 году он следующим образом сформулировал свое отношение к советскому режиму [1]:
«Я убежденный демократ и именно поэтому я не еду в Россию, хотя получил очень радушное приглашение. Мой визит в Москву наверняка был бы использован советскими правителями в политических целях. Сейчас я такой же противник большевизма, как и фашизма. Я выступаю против любых диктатур».
Несмотря на свои космополитические, интернациональные взгляды (в хорошем смысле этих слов, которые ученый заменял словами «универсальная человечность»), Эйнштейн категорически возражал против ассимиляции евреев, считая аморальным отказ от своего еврейского происхождения из карьерных соображений. В книге [1] приводятся выразительные примеры осуждения Эйнштейном своих коллег, в частности Фрица Габера, за подобное поведение.
Альберт Эйнштейн был, по сути дела, сторонником сионизма на всех этапах своей жизни, начиная с 1920-х годов. Это особенно раздражало советских идеологов и пропагандистов, для которых слово «сионизм» всегда было исключительно ругательным. Ученый определял сионизм как «национальное движение, целью которого является не власть (над другими), а сохранение собственного достоинства». Сионистские взгляды великого ученого были одной из причин его неприятия в советской печати и советской «научной» литературе.
Вот некоторые высказывания Альберта Эйнштейна из сборника [5], которые следовало бы знать современным левым критикам сионизма:
«Сионизм являет собой поистине новый еврейский идеал и может вернуть еврейскому народу радость существования».
«…тем евреям, кто выжил в Холокосте, сионизм дал внутренние силы перенести бедствие с достоинством, не утратив здорового самоуважения».
«Иудаизм в большом долгу перед сионизмом, потому что сионистское движение возродило среди евреев чувство общности».
«Сионизм выполнил продуктивную работу в Палестине благодаря самоотверженному труду евреев со всего мира…»
«Я рассматриваю возрождение еврейского самосознания как необходимое условие нормальной жизни вместе с другими народами. Это главный мотив моего присоединения к сионистскому движению… Сионизм укрепляет самосознание евреев, которое столь необходимо для их существования в диаспоре, а еврейский центр в Палестине обеспечивает им мощную моральную поддержку».
Любопытно признание ученого о его собственном пути к сионизму — признание, столь близкое и понятное тем, чья жизнь прошла в условиях мракобесных тоталитарных режимов:
«Вплоть до недавнего времени я жил в Швейцарии, и пока был там, я не сознавал своего еврейства… Когда я приехал в Германию, я впервые узнал, что я еврей, причем сделать это открытие помогли мне больше неевреи, чем евреи… Тогда я понял, что лишь совместное дело, которое будет дорого всем евреям в мире, может привести к возрождению народа… Если бы нам не приходилось жить среди нетерпимых, бездушных и жестоких людей, я бы первый отверг национализм в пользу универсальной человечности».
Следует подчеркнуть, что Эйнштейн не просто на словах поддерживал национально-освободительную борьбу еврейского народа, но и участвовал в создании еврейского национального очага в Палестине и государства Израиль. Особенно значительной была его роль в создании Еврейского университета в Иерусалиме. Историю участия великого ученого в создании университета и его неоднозначного отношении к деятельности университетской администрации со всеми подробностями можно прочитать в книге Е. Берковича [1]. В числе других всемирно известных ученых, включая Зигмунда Фрейда и Мартина Бубера, он вошел в число отцов-основателей и попечителей университета и прочитал первую в его истории лекцию по теории относительности прямо на строительной площадке на горе Скопус в 1923 году. Глубоко символично, что все свои письма и рукописи Эйнштейн завещал Еврейскому университету в Иерусалиме.

Подытоживая наш экскурс в проблему взаимоотношений Альберта Эйнштейна с еврейством как всемирно-историческим феноменом, следует, вероятно, оценить состояние еврейства на момент рождения ученого в 1879 году. Здесь я хотел бы привести оценку, данную великим немецким философом Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем за полвека до рождения Эйнштейна, но вполне отражающую восприятие проблемы во времена второй половины ХIХ века.
Согласно исторической концепции Гегеля, народы идут по дорогам истории караваном, во главе которого шествует избранный народ. Но честь и судьба избранничества может выпасть лишь тому народу, который выдвинет влекущую и чрезвычайно высокую общечеловеческую идею. Выполнив же свое предназначение, избранная нация уходит с исторической арены, передавая эстафету избранности другой нации. В свое время, по схеме Гегеля, во главе человеческого каравана встала еврейская нация. По мнению Гегеля, еврейский народ сыграл решающую роль в культурно-духовной истории мира тем, что открыл принцип монотеизма, воплощением которого явился Моисеев закон. Сделать библейские заповеди нравственной основой человеческого бытия, привнести их в мир — в этом было историческое предназначение евреев, и это предназначение обеспечило им столь длительное существование. Однако именно это конкретное предназначение, полагал философ, влечет за собой неизбежное исчезновение евреев с исторической арены по завершении своей миссии. По мысли Гегеля, окончательная победа христианства превратила носителя единобожия — народ Израиля — в «пустой сосуд». Еврейский народ, рассуждал Гегель, должен сойти с подмостков истории точно так же, как сошли с нее прочие народы после своего вклада в мировую культуру.
Нельзя отказать основоположнику диалектики в убедительности построенной им схемы. Но нельзя отказать и еврейскому народу в способности ломать сколь угодно логичные схемы, в фатальной его предрасположенности к существованию вне рамок всякой логики.
Гегелевская теория «пустого сосуда» не подтвердилась. Не прошло и 50 лет с момента его предсказания, как в лоне еврейского народа родился гений, перевернувший представления людей о пространстве и времени, а в более широком плане — изменивший ход человеческой истории.
Если говорить с высот нашего времени, то картина представляется еще более поразительной. За последние полтора столетия еврейский народ претерпел такие страшные гонения, которые, казалось бы, должны были привести к безусловной реализации скорбного предсказания великого философа, но что-то в его схеме не сработало. То ли христианство еще не победило окончательно, то ли евреи не донесли свой закон до всех, кому он свыше предназначен, то ли евреи еще для чего-то понадобились человечеству, то ли они вообще почему-то неистребимы, но факт остается фактом — евреи опять не исчезли и, похоже, даже не собираются этого делать.
А «пустой сосуд» уже в послегегелевские времена внезапно зафонтанировал с такой невиданной мощью, как будто в нем свершился Большой взрыв интеллектуального сгустка невероятной плотности. Фонтанируя с нарастающей силой уже полтора столетия, «пустой сосуд» совершенно непредсказуемо выплеснул из себя в XX и в начале ХХI века более 130 личностей, «принесших наибольшую пользу человечеству» — Нобелевских лауреатов в науке и литературе. Выплеснул среди прочего и человека, признанного гением № 1 ХХ века, — Альберта Эйнштейна.
Выдающийся английский историк Пол Джонсон в послесловии к своей «Истории евреев» констатирует [11]:
«Значительная часть интеллектуального реквизита в пьесе современного мира несет на себе клеймо еврейского авторства». Если дополнить это утверждение современного историка законом русского религиозного философа Сергея Булгакова
[12] о неистребимости и непобедимости еврейства, то можно прогнозировать, что и в будущем «значительная часть интеллектуального реквизита» человечества будет создана еврейством, хотя замысел Божий «в пьесе современного мира» никому не известен.
Альберт Эйнштейн, как личность и как ученый, является выдающимся феноменом и лучшим доказательством вечного цветения основного ствола еврейства. Этот ствол, названный знаменитым русским философом и поэтом Владимиром Соловьевым
«осью всемирной истории», еще не раз удивит мир новыми открытиями разума и достижениями человеческого духа.