Книжно-Газетный Киоск


«ВЫСОКИЙ ЛИК…»
(ПУШКИН И ДР.)

Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье!
А. Пушкин


Пушкин – мыслитель.
Е. Боратынский


Веленью Божию, о муза, будь послушна…
А. Пушкин



О «ПУШКИНСКОЙ» ПРАВДЕ

(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)


В явственно уже уходящую. в — слава Богу! — постепенно умирающую ныне эпоху охранительно-воинствующего «большевизма» многие идеи подлинно русской литературы, бывшие некогда под запретом коммунистической власти, вновь восстанавливают хранившуюся в них — порой веками — историческую правду и естественный, «нормальный» человеческий смысл…
Российское Самодержавие несло в себе — по крайней мере в XIX-ом и в начале XX-го столетий — немыслимый для сегодняшних «духовно-свободных цивилизаций» заряд христианского, вполне реального идеализма и того совестливого милосердия, что сегодня представляется, увы, еще столь многим — излишне наивным и слишком уж человечным.
Другие же просто говорят: «Царизм? Монарх? — Мерзость и глупость!» Но ответьте, пожалуйста, сами себе: кто мой друг? — и каждый тут же поймет — кто он сам…
Многие ли из наших сограждан знают вот такие простые цифры? Известно, что, например, при «проклятом царизме» (когда человечество в общем еще не слишком играло в «толерантность», и всюду еще существовали смертные казни), — с 1826 года и до прискорбных (достаточно революционных) 1905–1906 гг. — в России по решению законных судов были приговорены к смертной казни 612 человек (считай за восемьдесят лет! — т. е. «в среднем» по 7–8 человек в год), в то время как большевицкие «органы ВЧК» (Всероссийской чрезвычайной комиссии по делам контрреволюции и саботажа) — антирелигиозные и антимонархические — только в 1918 году и за 7 месяцев 1919 года расстреляли 8389 человек! Иначе говоря, «хорошие» большевики убивали за месяц приблизительно в 73 раза больше, чем «плохие» монархисты! (И это — по явно еще заниженным данным, приведенным ведущим «чекистом» Лацисом)1.
…Умнейшие люди России, подлинные ее патриоты — Жуковский, Пушкин, Гоголь, Тютчев, Достоевский — были последовательными монархистами, глубоко преданными идее Самодержавия, отрицавшими положительный духовный смысл и общественную правду так называемой «демократии».
Сегодня мало уже кто помнит те времена, когда Пушкина предлагалось «сбросить с корабля современности», а имена Тютчева, Достоевского или Лескова пребывали порой фактически под запретом — как авторов, якобы воспевавших в своем «ядовитом» творчестве «проклятый царизм» и «помещичью Русь» и, главное, люто, мол, ненавидевших «светлое будущее» «свободной революционной» России.
Постепенно этот накал ГПУ-шно–НКВД-шных страстей, однако, спал, и «кремлевские мудрецы», поняв, что прежняя позиция советской власти в отношении старорусской культуры становится всё более и более неприличной, решили попросту приспособить «прежних» авторов к «новой», «СССР-овской» жизни, всячески пытаясь выхолостить и опримитивить содержание их творчества.
Так вот и Пушкин («это» — еще по давнему определению поэта и публициста Аполлона Григорьева — «наше всё»2) оказался вдруг чуть ли и не самым первым в России поэтом-«революционером», супер-демократом и, вроде бы, даже супер-патриотом. Чуть ли не «декабристом»-ррреволюционером! Именно так он и подносился ученикам прежней советской школы (хорошо помню это и сам!), и именно таким он и доныне остается (сколь это ни дико!) в головах еще многих, увы, слиш-
ком многих наших сограждан.
Еще в конце XIX века Д. Мережковский говорил о непонимании Пушкина и самого смысла его творчества так: «Еще раз, через 60 лет после смерти, великий поэт оказался не по плечу своей родине, еще раз восторжествовал дух Булгарина, дух Писарева…»
И вот — по прошествии еще века с четвертью — мы, по сути, можем в основном повторить его слова: и сегодня Пушкин, увы, чаще всего так же оказывается нам «не по плечу»: «духи анти-России», как и прежде, стараются всячески исказить исторический образ нашего великого соотечественника и самую суть его поэзии.
…Однако Пушкин, слава Богу, не учился истории литературы — в советской школе! И, не имея потому никакой вынужденной зашоренности духовного зрения, обучался в школе самой жизни — и тем ее «идеям», что самым естественным образом предлагались его сознанию — ею же самой.
Будучи еще совсем молодым человеком, Пушкин, действительно, легко и в достаточной степени почти бездумно заражался «революционными» идеями предательского, воспитанного на безбожном духе «просвещенчества», будущего «декабризма» и был внутренне вполне способен еще 18–19-летним сочинять стихи типа «К Чаадаеву», где поминались и «минуты вольности святой», и «обломки самовластья» и прочее — и всё в том же роде3
Тогда некоторые из участников войны с Наполеоном — офицеры, вернувшиеся из Франции и подотравленные ее «революционным» пафосом (как одно время тот же Чаадаев) — мечтали об этой самой псевдо-«вольности», соблазняя ею и юношество… Состоявшееся во время войны близкое соприкосновение потенциальных «прогрессистов» из России со значительно революционизированным и атеизированным уже в ту пору Западом — с его лукавой и соблазнительной для многих либеральной идеей самостной антихристианской псевдо-свободы — привело их к идее свержения Русского Самодержавия (с тайной жаждой — в духе французского якобинства — жестокого цареубийства) и установления в России республиканского («демократического» типа) государственного строя.
Результатом такой «идеологии» и явилось создание в России заговорщических обществ, а затем и преступный бунт так называемых «декабристов» в самом конце 1825 года.
Тягостное влияние западных атеистических идей на русское общество той поры известный церковный историк середины XIX в., архиепископ Филарет (Гумилевский) характеризовал следующим образом: «Злостными клеветами энциклопедистов на религию увлекались до того, что не только забыли думать о религии как об основе гражданского благоустройства, но боялись ее. Под фирмой гуманизма отворяли дверь настежь неверию, распутству и суеверию, как будто все это не унижение человечеству. Писали и хлопотали о человечности, о свободе и правде, а не понимали, что без христианской основы все это — хуже, чем мечты, так как на практике оказывается деспотизмом эгоизма…»4
Только лишь в атмосфере, по сути, антихристианских и антимонархических идей — и могли рождаться политические движения в духе будущего заговора «декабристов».
Поначалу такого рода идеи находили известную поддержку у части общества, и им до известной степени одно время симпатизировал, например, и молодой Пушкин.
Впрочем, подобные заблуждения продолжались у него недолго. Повзрослев и духовно опомнившись, он стал предельно последовательным монархистом, о чем сохранилось немало свидетельств — как в его собственных высказываниях, в его творчестве и письмах, так и в воспоминаниях о нем его друзей. И недаром в одном из писем (к тому же Чаадаеву) Пушкин позднее писал: «лично я сердечно привязан к Государю»!5
И, действительно, что мог он найти среди «декабристов» — этих заблудших в дебрях западного Просвещения и псевдо-религиозного масонства неудавшихся цареубийцах, до сей поры почитающихся частью наших «либералов» чуть ли не романтиками-героями и свободолюбивыми «прогрессистами», впоследствии же ставшими чуть ли не «просветителями» в их ссыльной сибирской глуши? И это — вместо того, чтобы воспринимать их лишь как бесчестных нарушителей воинской присяги и позор российского офицерства, — как несчастных, о которых можно только молиться, чтобы им были прощены их преступления перед Богом и Родиной6
И именно такое понимание Пушкиным самого явления «декабризма», именно эта трезвая сторона его души, как и возобладавший в нем в итоге взгляд подлинного аристократа и на демократию, и на монархию — особенно искажались или попросту всячески (и якобы «научно») замалчивались и старательно замазывались советскими исследователями его творчества, никогда особо и не заботившимися об исторической правде вообще. Некоторые из них лукаво, а некоторые и вполне искренне — отрабатывали «социально-политический» большевицкий «заказ»: превратить Пушкина чуть ли не в «революционера». А это — уже изначально! — было вопиющей ложью7.
Вот, что писал, например, «застрельщик» «радикальной» большевицкой «гримировки Пушкина под декабриста»8 — признанный глава поэтов-«символистов» В. Я. Брюсов: «представлять Пушкина "коммунистом", конечно, нелепо, но что Пушкин был революционер, что его общественно-политические взгляды были революционные как в юности, так и в зрелую пору жизни и в самые ее последние годы, это — мое решительное убеждение»9.
Ложь? Безусловно…
И лживость или, скажем, во всяком случае — «внутрннюю неправду» такого утверждения со стороны В. Брюсова (предположим, что он тут всего лишь искренне «заблуждался») подтверждает запись, сделанная Пушкиным в дневнике 17 марта 1834 г., где он прямо пишет о «декабристах» — как о мечтателях-«цареубийцах»: «…покойный Государь [Александр I] окружен был убийцами его отца [Императора Павла]. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14-го декабря. Он услышал бы слишком жестокие истины. NB. Государь, ныне царствующий [т. е. Николай I], первый у нас имел право [курсив мой. — д. Г М.] и возможность казнить цареубийц или помышления о цареубийстве [что и было столь характерно именно для «декабристов»]; его предшественники принуждены были терпеть и прощать…»10
О «пушкинской» правде — я и хочу сказать далее в этих заметках, посвященных, главным образом, именно ей, а потому и благодарной его памяти — нашего, русского поэта…
________

1. Лацис (Судрабс) М. С. Два года борьбы на внутреннем фронте. М.: 1920. С. 24.
2. В 1859 г. А. Григорьев писал о поэте: «Пушкин — наше всё: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мiрами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности… не только в мiре художественных, но и в мiре всех общественных и нравственных наших сочувствий — Пушкин есть первый и полный представитель нашей физиономии…» Сочинения Аполлона Григорьева. Т. I. CПб., 1876. С. 238–239).
3. И сегодня, увы, в Интернете можно встретить подобные строки о Пущкине: «Он создавал не только лирические стихи, но и сказки. историческую прозу и произведения в поддержку революционеров — за вольнодумство поэта даже отправляли в ссылки».
Да — как грех юности — встречвлись у него в ту пору и такие стихи, но сам поэт, «повзрослев» духовно, впоследствии же и заявлял, что ему попросту стыдно за ряд давних своих опусов.…
4. Цит. по: Тальберг Н. Д. История Русской Церкви . Джорданвилль, 1959. Т. 2. С. 577.
5. Пушкин А. С. Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. // Он же. Cобрание сочинений: в десяти томах. Т. 10. М.: ГИХЛ, 1962. Письма 1831–1837.
6. Разумеется, было бы нелепым выбросить «декабристов» из истории России вообще, но определить подобающее им место в ней — безусловно необходимо. Тем более, что некоторые из них (по мнению ряда исследователей «декабризма») позже вполне искренне раскаивались в преступлении, содеянном ими в молодые годы… Так, брат позорно повешенного Сергея Муравьева-Апостола и т оже «декабрист» — Матвей (сконч. в 1886 г.) после своего возвращения из сибирской ссылки поддерживал дружеские отношения с Достоевским и, как и тот, весьма отрицательно относился к всевозможным «либералам». Более того, в некрологе, ему посвященном, ясно говорится о том, что, когда — по прибытии из Сибири — «Матвей Иванович поселился в Твери, тогда местные либералы… титуловали его мучеником и выражали сочувствие, что 14-е декабря не имело успеха. Они очень удивились и даже разочаровались насчет его, когда Матвей Иванович сказал им, что они [«декабристы»] никогда не считали себя мучениками, а покорялись законам своей земли; что правительство обязано блюсти государство; что он всегда благодарил Бога за неудачу 14-го декабря; что это было не Русское явление, что мы жестоко ошибались, что конституция вообще не составляла счастия народов, а для России в особенности не пригодна» («Русский архив». 1886,
№ 5. С. 144). И когда в годовщину 14 декабря либералы поднесли ему лавровый венок, Матвей Иванович отреагировал на это следующим образом: «В этот день, — воскликнул он, грозно размахивая тростью, — надо плакать и молиться, а не праздновать!», а затем всех их, вместе с их гнусным венком, попросту выгнал…
7. Как это делалось подобными «литературоведами» — хорошо показал, например, Виктор Есипов в своей большой статье о «Занисках» А. О. Смирновой-Россет и о длительном, растянувшемся чуть ли не на полтора столетия, шельмовании ее текстов (якобы недостойных серьезного отношения со стороны «подлинной науки»). При этом «подлинную науку» неизменно представляли как отдельные представители давней (либерально или даже вполне уже революционно настроенной) части интеллигенции, так и (затем) коммуно-советские (причем неважно — вполне искренние или же попросту продажные) «специалисты». (см.: Есипов В.
«Подлинны по внутренним основаниям…» // журн. «Новый мир». 2005. № 6. И, замечу, недаром, как пишет В. Есипов. «вопреки возмущенным сетованиям Щеголева, Крестовой… на то, что «кое-кто из исследователей все еще считается с сообщениями этих "Записок"», вышло так, что этими "кое-кто" оказывались в разное время А. Н. Веселовский, Д. Мережковский, Н. Лернер, С. Франк, П. Бицилли, митрополит Анастасий (Грибановский), Ю. Тынянов, В. Набоков и многие другие исследователи пушкинского наследия». (См. там же). Чуть подробнее о «Записках» см. также ниже.
8. Это выражение взято мной из статьи – см.: Николай Гуданец. «Пропасть комплиментов», или Партизан в тылу самодержавия… // Журн. «Крещатик». 2010. № 1.
9. Брюсов В. Я. Мой Пушкин. М.–Л., 1929. С. 301.
10. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти тт., Л., 1978. Т. VIII. С. 31. Вообще Государь Николай I у многих деятелей отечественной культуры вызывал самые добрые и уважительные чувства. Так в своих воспоминаниях композитор М. Глинка (создавший, как известно, к тому же, оперу «Жизнь за Царя», 1836 г.) пишет о нем с явной симпатией. Оказавшись на Дворцовой площади в декабре 1825 г. — когда там как раз выступили «декабристы» — Глинка впервые увидел Государя: «До сих пор у меня ясно сохранился в душе величественный и уважение внушающий вид нашего Императора. Я до сих пор никогда не видал его. Он был бледен и несколько грустен; сложив спокойно руки на груди, пошёл он тихим шагом прямо в середину толпы и обратился к ней со словами: "Дети, дети, разойдитесь!"» (Глинка М. И. Собрание сочинений. Т. 1. С. 239).