Помню, как-то в Интернете, на «Фейсбуке», кто-то из современных либералов явно неодобрительно отнесся к небезызвестному пушкинскому опусу «Клеветникам России».
Однако насчет «Клеветникам…» я, «зря в корень» — т. е. учитывая время и обстоятельства написания этих стихов (когда в Польше происходило антироссисйкое восстание) — вполне с Пушкиным согласен. Для меня он был — именно по тем временам — совершенно прав.
…Поскольку, увы, за всем тогдашним «оборзением» либеральной части Европы — преимущественно последышей «Великой французской» — уже начинал потихоньку. бродить по европейским весям марксов «призрак» коммунизма, постепенно и вылезавший наружу.
И при этом самым страшным тут было то, что все эти парижские и прочие «революции» неизменно грозили мiру, прежде всего, духовным распадом человека — как такового, а потому на самом-то деле оказывались в итоге (и всегда такими останутся) по сути своей — явлениями отнюдь не порядка «экономического», а порядка «нравственного», точнее же — попросту безнравственными (и при том — как показывает вселенский опыт — неизменно человеко-ненавистническими).
Именно это «качество» всякой революции и отмечал тот же Пушкин, говоря о тех, «которые замышляют у нас невозможные перевороты», что они — суть «или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка», сопровождая эти слова известной скорбной сентенцией — уже относительно самой России: «не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный»!¹.
А то, что именно так Пушкин и относился к подобным социальным столкновениям, еще раз подтверждает свидетельство об этом, имеющееся в известныз «Записках» А. О. Смирновой-Россет, где она, вспоминая о восстании «декабристов», пишет следующее: «… если бы удалось им иметь успех, в России произошла бы кровавая и, как говорил Пушкмн, беззаконная и безрассудная резня»².

Итак: чему же учил поэт, ну, скажем, того же — меня?

…Видя вокруг себя не слишком приглядную жизнь, я весьма интересовался прошлым бытием России — той, прежней, добольшевицкой, своего рода «пушкинской» или же (скажем, пусть даже и по «Ревизору») «гоголевской», — России, которая, несмотря на всю критику многих сторон ее существования тем же Гоголем, странным образом оказывалась для неленостно испытующего ума гораздо более человечной и более «нормальной» (в том числе — и более справедливой и «праведной»), чем всё то, что меня окружало…
И я, как и многие мои современники, будучи в детские годы вполне обычным советским ребенком, школьником-пионером (слава Богу! — «комсомола» я уже ухитрился избежать), постепенно перестал верить во все побрякушки советизма и его «ррреволюционной» якобы «демократии». И, более того, со временем основательней знакомясь с началами любой «демократии вообще», я всё менее и менее верил и в сами эти «начала».
И, увы-с, большая часть «демократических ценностей», за которые якобы и боролись, скажем, те же «революционеры», — в прискорбном итоге оказывалась, на мой взгляд, явно недостойной подобной борьбы. Ибо постепенно я пришел к однозначному выводу: все эти якобы «ценности» странным образом зачастую превращали человека (как, впрочем, замечу, продолжают превращать и сегодня), по сути, или в жадного (всё, всё — «для себя!») обывателя, или даже в довольно неприятное, хищное животное, а то и вообще — в самого обыкновенного «беса»! Исключения — редки, представляя собой, чаще всего, образчики шизофренического раздвоения личности (и в любом случае не превышая, опять же — по сути, некоего «процента погрешности»).
И скажите, пожалуйста, — разве не именно об этом и свидетельствует нам вся подлинно русская литература, как — точно так же! — и вся серьезная литература Запада — равно XIX и XX веков?
И вот, вновь возвращаясь к Пушкину, могу сказать только одно: вся эта «демократия» и все ее «ценности» были ему — как человеку в необходимой мере разумному и достаточно порядочному (во всяком случае в области «общественных» отношений) — попросту омерзительны! Недаром же он писал, упоминая о Франции (помните?), что «… Народ властвует в ней отвратительною властию демократии»³.
Вот так прямо и писал: «отвратительною»!
Ибо прекрасно понимал всю гнусную сущность подобного «демократического» устроения общества, когда гражданам вроде бы сулится «свобода» («вообще»), но «в сухом остатке» неизменно — «толерантно» и «плюралистично» — оказывается (по-другому и оказаться-то не может!) — грех безбожия: «свобода» — и от Бога (а потому зачастую и от самогó человека), от «человечности» как таковой, а уж в самом наипоследнейшем итоге — всей «ложью демократии» лишь «удобее готовятся» пути прихождения в наш мiр известного «товарисча» — антихриста… Только и всего! Начинается иногда — вроде бы и «во здравие», а кончается всегда (и кончится — причем обязательно!) — «за упокой»…
И эту дьявольскую «тайну» Пушкин на протяжении всей своей жизни разгадывал, и в конце концов — разгадал!
А потому столь сердито и говорил он о «демократии» еще в одной своей заметке, упоминая об «отвратительном цинизме», «ее нестерпимом тиранстве» и о принуждении («из уважения к равенству») всякого «таланта» к «добровольному остракизму»⁴.
И, подводя итог всему здесь сказанному, могу утверждать здесь только одно: именно такой «разгадке» смысла человеческого бытия и учил меня Пушкин!
Именно такая пушкинская принципиальная позиция (а вовсе не пошлые псевдо-патриотические «позочки» — столь типичные, например, для остаточно «совковой» и вполне себе «красной» части масс-медиа: типа, например, Интернет-сайта «РНЛ» или газеты «Завтра») — и нашла свое отражение в его «Клеветникам…», поскольку он прекрасно понимал, чем пахнет для подлинной России всё это р-р-революционное «клеветничество».
И тут он был абсолютно прав: в итоге Россия до «большевизма» и доигралась!
Так что за пушкинскими политическими взглядами (соответственно — и стихами) стоял вовсе не «унтер-пришибеевский» «патриотизм» нынешнего «прошло-совецкого» типа, а неприятие всего дьявольского «духа зла», что «революционно» всегда был преисполнен вопиющей «клеветы», найдя абсолютное свое выражение в идеях запредельно лживого, а потому столь же и богомерзкого — «коммуно-советизма»…
И потому смею утверждать (понравится это кому-то или нет), что Пушкин — был бы скорей уж вместе с такими борцами с большевиками — как поэт Н. Гумилев или адмирал А. Колчак, но никогда — с «клеветниками России» и прочей псевдо-духовной «чернью», столь увлеченной (особенно в первые годы «великого Октября») лживыми лозунгами «большевизма»… Не зря же, в письме к П. А. Вяземскому касаясь мятежа
«декабристов», Пушкин прямо так и говорил (вновь напомню — да простит мне это читатель): «… я уже писал Царю, тотчас по окончании следствия… Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда» [курсив мой. — д. Г. М.], и тут же — вдобавок подтверждая то, что сам он «был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков» — с явным негодованием пишет: «Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова». Впрочем, замечает далее поэт: «Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое…»⁵ Так что «бунты» и «революции» Пушкину явно, явно «не нравились»…
И потому-то он с полным правом мог написать также и Дельвигу (в феврале 1826 г.): «никогда я не проповедовал ни возмущения, ни революции, — напротив…»⁶
Напротив!
Потому-то и я имею полное право заметить, что сего раба Божьего Александра — как явного «аристократа-контрреволюционера» да (в придачу) еще и ярого «монархиста» — предки всех нынешних «верных ленинцев» в те крутые времена попросту бы «пустили в расход» (как поступили они с тем же поэтом Гумилевым). Только и всего…
Почему так?
Да потому что Пушкин (и да простят мне уважаемые читатели дальнейшие почти что банальности!), в отличие от многих будущих «красных» (или «советских»), не покупался и никогда бы не купился на липовые сказки о псевдо-свободах всевозможных «коммун» и об их грядущем (якобы обязательном — после всех их «отнять и поделить») «изобилии плодов земных»: он никогда бы не поверил обманным лозунгам «большевизма» (типа «мир — народам», «земля — крестьянам»?!), потому что ему и в голову не могло прийти — после нелепейшей и преступной авантюры «декабристов» — нечто «революционное» и, тем более, стать «революционером» самому…
Но разве не пытались — вот уже более века! — многие, так называемые «ученые-пушкинисты», превратить его именно в оного — эдакого чуть ли не предшественника отечественных
«демократов»: всех этих Нечаевых, Добролюбовых, Чернышевских и прочих, мягко еще говоря, чудаков?
Однако Пушкин не был ни «нравственным уродом», ни безбожником, ни попросту глупцом… Недаром Государь считал его чуть ли не самым умным человеком в России того времени!
Да, пусть Пушкин в голы юности и ранней молодости болел порой излишним «вольтерьянством», столь свойственным тогда молодежи, «задумывающейся» над «смыслом жизни», но — исцелился!
И можно быть совершенно уверенным: если бы он дожил до тяжких для Европы дней 1848-го или 1871-го гг., он и тогда дал бы — требуемую всей подлинной правдой осмысленного в Боге бытия — нелицеприятную отповедь (в духе его же «Клеветникам России») бесновавщейся там «черни»…
И вновь, вновь повторю — не напрасно же когда-то Пушкин так прямо и сказал, что все эти «бессмысленные и беспощадные «бунты» и «революции» — ему «никогда не нравились»…
Что в Европе, что в России.
________