Известно, что Святитель Филарет (подробней речь о нем еще пойдет — но чуть ниже), будучи православным монахом, тем не менее, отнюдь не чурался — что, увы, чаще всего имело место тогда среди монашествующих России — проблем религиозного осмысления культуры и художественного творчества.
Именно поэтому и оказался возможным его стихотворный диалог о христианском понимании цели и смысла жизни — с Пушкиным. Поводом же к этому диалогу послужило созданное тогда поэтом стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…» («26 мая 1828 г.»)1, окрашенное глубочайшим внутренним пессимизмом, в котором пребывала тогда его мятущаяся душа, и начинающееся следующими строками:

Как вспоминал сам митрополит Филарет, ему это стихотворение привезла приятельница Пушкина Е. М. Хитрово, которой Владыка поручал иногда рассказывать поэту об отдельных московских событиях. Считая необходимым дать ответ Церкви на столь меланхолические и духовно безотрадные медитации поэта, говорившего тогда о себе: «Цели нет передо мною: / Сердце пусто, празден ум…», Филарет нашел полезным облечь и свое увещевание (обращенное, конечно же, не только к известному петербургскому стихотворцу, но и ко всей образованной части христианского общества России) в стихотворную форму; поэтический ответ его вскоре же стал известен Пушкину. Вот это послание Владыки:

Пушкин был настолько тронут этим обращением к нему московского Святителя, что ответил тому вот такими благодарными строками своего известного стихотворения:

Говорят, что первоначально стихи эти заканчивались несколько иначе, а именно так:

Однако — (якобы) по требованию цензуры — Пушкин был вынужден внести в последние строки существенные изменения, после чего конец стихотворения и приобрел свой нынешний «исправленный» вид (оно так всегда и печатается).
Цензурированная «арфа Филарета»? Что ж, возможно, так и было — хотя это и весьма-весьма сомнительно…
Скорей всего — поначалу (в качестве предварительного варианта) некоторое время «Филаретова арфа» и просуществовала — в ящике пушкинского стола, но в итоге — авторской же волей — была отброшена. Вероятно именно поэтому стихотворение и пролежало без всякого движения в авторском столе более года — до того как было напечатано… И получилось — во всех смыслах — гораздо, гораздо лучше…
Быть может, менее конкретно-личностно, зато — более (в духовно-«общественном», общечеловеческом смысле) мощно, и даже более «метафизично»…