Книжно-Газетный Киоск


Алиса ГРИНЬКО

ИЗ ЦИКЛА «МИМОЛЕТНОСТИ»
 
Пусть с тобой будет Бог

1

В Иерусалиме, в Старом городе, посреди ведущего к Храму Гроба Господня узкого прохода, уставленного по обе стороны тесными рядами лавочек, пестревшими расписной синеватой керамикой, блюдами самоцветов, как в восточных сказках, сиявшими серебром, а здесь, в христианском квартале, еще заставленными маленькими именными иконками, разных размеров и формы крестиками-распятиями из дерева и цветных камней, завешанными богато расшитыми платьями, со сновавшими туда-сюда толпочками туристов всех наций и сидевшими за столиками маленьких кафешек, попивая ароматный кофе, посреди всего этого, пестрого, двигавшегося, душного, шумного — перекрывая смех и разговоры, объяснения гидов, — орал благим матом большой рыжий кот с отвисшим брюшком. Прямо на пересечении всех путей он орал так громко и требовательно, разевая вовсю пастюшку с гниловатыми зубками и пуча желто-зеленые глаза, что поневоле привлекал внимание. Около кота образовалась небольшая толпа. Смеялись, приседали, фотографировали… «Ты хороший», — попробовала уговорить я кота, горько жалея, что у меня не осталось ни кусочка еды, полчаса назад я всю выложила на кошачьей тусовке у сквера — в религиозном квартале Шатер Моше, что у рынка, там у меня место кормежки. «Кхорощий», коверкая, повторила, смеясь, симпатичная, — молоденькая, чернененькая и что-то еще — говорила не по-русски, но близко, может быть, болгарка или сербка. Выбежал из одного из магазинчиков израильтянин, маленький, веселый, смеясь, объяснял что-то, можно было разобрать, что кот не голодный, его здесь кормят, просто он хочет, чтобы его погладили. Я со всей душой несколько раз провела рукой по рыжей шерстке. Коту, наверно, понравилось, и, когда я, насмотревшись и настоявшись, отошла в сторону Александровского подворья, кот побежал за мной. Я еще раз погладила его. Кот, извернувшись, попытался куснуть мою руку. На этом мы расстались, кажется, не до конца поняв друг друга.



2

По центральной улице Яффо в Иерусалиме вдоль трамвайных путей недавно проложенного скоростного трамвая медленно едет миштара. От входа на рынок Махане Иехуда к машине бросается высокий мужчине в синем, что-то кричит, размахивая руками. Машина останавливается, полицейский открывает окно. Мужчина продолжает говорить, жестикулируя. А в нескольких шагах у самого рынка босыми ножками на разогретом асфальте очень спокойно и одиноко стоит худенький мальчик лет пяти-шести. Евреи, выходящие с рынка, приостанавливаются и приглядываются, улавливая связь между мальчиком и криками мужчины. К мальчику. видимо, потерявшемуся, подходит женщина, но не мама, что-то, наклонясь, спрашивает, потом отходит. Миштара медленно разворачивается, мигая синим и красным огнями, подъезжает к мальчику. Полицейский выходит из машины, он и мужчина в синем наклоняются к мальчику, что-то спрашивают, показывают на проходящий трамвай. Вокруг уже собралась небольшая толпа, смотрят молча, сочувственно, внимательно. Видимо, ни о чем не договорившись, полицейский берет мальчонку за ручку и уводит в сторону от рынка. Понятно — куда: здесь в двух шагах полицейский участок. Мальчик идет спокойно, послушно. Собравшиеся еще какое-то время не расходятся, глядят им вслед долго, внимательно.



3

Был первый ливень после лета. Похолодало, и я засомневалась, что надеть. Долго выбирала. Но все равно была в сомнениях и на улице Яффо остановилась у темной витрины, чтобы еще раз оглядеть себя, как выгляжу. Сбоку от меня остановилась дама и что-то спросила или сказала неразборчиво. Я оглянулась вопросительно. Высокая, круглое лицо, седые кудряшки. Она с улыбкой смотрела на меня. Я тоже в ответ улыбнулась. Здесь улыбка легко ложится на лицо.
— Ты говоришь по-английски?
Английский я учила в институте, читать кое-как могу, но говорить — нет. Пробормотала что-то на счет иврита и, на всякий случай, добавила неуверенно: «френч».
— Tu parle francais? — она оживилась.
— Немного, — поспешила заверить. Впрочем, французский я знала и говорила — неплохо. — Нет, я не из Франции, я учила французский в школе в Москве.
— А я из Швеции, — сказала радостно.
— Из Швеции?! — воскликнула я.
Мы улыбались друг другу и произнесли еще несколько коротких, обрывистых фраз, две незнакомые женщины, готовые вот-вот разойтись, чтобы больше никогда не встретиться.
— (Пусть) с тобой (будет) Бог, — сказала она.



4

После полуторамесячного сидения в Москве я вернулась в Иерусалим вечером в пятницу, когда наступила уже суббота. Все было закрыто, магазины, рынок. Ну я с собой прихватила кое-что поесть из Москвы. В воскресенье с утра — на рынок Махане Иехуда. Набрала тяжелые сумки. Жарко. Решила взять такси. В машине уже сидела дама, блондинка. Водитель, пока завозил ее первую, любезничал с ней, потом, выйдя из машины, перед садиком, окружавшим небольшой коттедж, поцеловал ей руку и пожелал здоровья детям и внукам. Только отъехали, я проворчала.
— Почему внукам? Она молодая.
— Водитель обернулся, кивнул. Дал задний ход. Подъехал к калитке, погудел. Женщина, удивленная, выглянула.
— Я сказал: внукам, — пояснил водитель и процитировал меня.
Мы похохотали и послали друг другу воздушный поцелуй. Всё.



Если вы упали на рельсы…
 
1

Я уезжала на четыре дня в Москву по издательским делам. Еще в Иерусалиме слушала погоду: в Москве — снежная буря, гололед. Ну не повезло. Но, оказалось, ничего особо страшного. Снежок. Сын встречал меня. Однако на третий день накануне отъезда — вымоталась ужасно. Отвыкла от этих переходов и лестниц в метро. Ну и возраст. Снег повалил сильнее, мигранты, как черти, орудовали на тротуарах лопатами, разгребая сугробы, но они тут же наваливались опять. Маленькое частное издательство, с которым я тогда работала, располагалось на длиннющей улице Косыгина в старинной усадьбе, там был еще институт физики или химии… Троллейбуса было не дождаться, я всегда шла пешком, долго, вдоль длинного забора с чугунными прутьями, за которым густела усадебная роща. Короче говоря, устала я в тот день, как собака. Еле ноги волокла и всё думала: не закружилась бы голова. Таблетки в сумке. И вход ближний метро почему-то закрыли, пришлось еще плестись. Вхожу в метро. Тепло. Спускаюсь на платформу. Сразу — колонна, на ней объявление. Читаю: «Если вы упали на рельсы или…» Не дочитала. Иду, думаю: ну почему, блин, вдруг такое предположение, с чего вдруг я упаду на рельсы?! Теперь буду думать, как бы не упасть. Потом жалела и ругала себя, что не прочитала весь текст до конца. А издательство потом переехало. Специально поехать, дочитать?



2

Именно можно было бы подборочку сделать: байки московского метро. Часть московской жизни. Опять ругала себя: где-то записала, но запись потеряла. Несколько лет назад во время своих наездов в Москву, стоя на эскалаторе, слушала один и тот же текст. Дословно не помню, но типа: если вы увидели кого-то, кто показался вам подозрительным, сообщите об этом службе метрополитена. Ей-богу, так. Кроме удовольствия слышать такое, каждый раз возникало у меня смутное опасение, что именно мой вид почему-то может вызвать подозрение…
Что говорить об упомянутой в «Приключениях Алисы» рекламе пылесосов в переходе на Павелецкую кольцевую…*
Еще меня удивило и показалось чем-то новым в менталитете что ли… Первый раз я это пролицезрела на станции Площадь Революции, там где сидят эти бронзовые большие фигуры: пограничника, рабочего, колхозницы… — как просто одетая женщина подошла к одной из них, кажется, именно пограничника, и погладила бронзовый собачий нос. Видела потом не раз! Подходили и гладили этот нос, но и другие места. Смеялась: к чему бы это? Даже как-то спросила у молодой интеллигентного вида дамы, что сие как бы обозначает? Она слегка смутилась, сдержанно улыбнулась и что-то пробормотала в ответ не очень разборчиво. Нос у собаки стал гладким, блестел начищенной медью и выделялся на потемневшей бронзе…
И опять на эскалаторе: на перилах маленькая полоска бумаги с надписью: «пора покаяться».

_______________________________________________
* В упомянутом рассказе говорится: «В позапрошлом году в переходе на Павелецкую (кольцевую) под потолком висел тесный ряд разрисованных щитов с одним и тем же сообщением: «Сосу за копейки». Не сразу стало понятно, что это реклама пылесосов.



3

Я тогда работала экскурсоводом. Как-то везла в Москву туристическую группу. Мы возвращались после двухдневной экскурсии во Владимир — Суздаль. Уже начинало темнеть. Туристы мои, переполненные впечатлениями и информацией, надышавшись живительным суздальским воздухом, подустали и подремывали. На объездной дороге вокруг Владимира нас обогнал другой автобус, тоже туристический. Тогда было начало перестройки Горбачёва, за которой следил мир: наконец-то этот загадочный колосс начал обретать постигаемое лицо. В том автобусе ехали иностранцы, это сразу стало понятным: они из окон, обращаясь к нам, что-то кричали радостно, приветственно махали нам руками… Кажется, французы. Они радовались за нас, приветствовали нашу перестройку. Всё длилось мгновения, пока совершался обгон. Даже я, хотя вполне бодрствовала на переднем сиденье экскурсовода, растерялась и не успела ни улыбнуться, ни помахать рукой в ответ, только расширив глаза, глядела в проносившиеся окна… Группа моя спросонья глазела ошарашенно, почти непонимающе. Несколько секунд — и они умчались. Мы глядели им вслед смущенно растерянно и — немного грустно.



4

Действительно получаются мимолетности даже по времени. Вот еще один сверхкоротенький эпизод, занявший меньше минуты. Это опять же было в разгар перестройки, времени всеобщего дефицита и талонов. Писала уже, что одно время вся Москва ездила за молоком в ничем не примечательный магазинчик, расположенный где-то в углу Ленинского проспекта. Сама вставала к первому поезду метро. Больше нигде в Москве молока не было. Вот так, не было, и всё тут. А тут — сверхудача: «выкинули» в нашем универсаме в Орехово-Борисово из закромов корзину с молоком в таких синих треугольных пакетах. Мгновенно все ринулись туда, тотчас образовалось в корзине сплошное сплетение, сцепленье рук наподобие лепестков ромашки, было лето, время коротких рукавов. В какой-то миг заметила поверх этой ромашки как-то беспомощно блуждающую ручку; не подымая ресниц, определила: мальчик лет десяти. Ручка никак не могла прорваться сквозь это сплетенье, на нее не обращали внимания, не до того было, ручку легко отпихивали. Ну мою-то руку не отпихнешь. Пронаблюдав несколько мигновений, я уверенно влезла, легко оттеснив лепестки ромашки, взяла один пакет, сунула, не глядя, в детскую ручку. Потом взяла себе. Всё сомневалась, надо ли это записать. Но т а к б ы л о. Не было лиц, глаз. Одни руки.



5

Еще несколько десятилетий назад можно было увидеть на окраинах Москвы что-то типа городских сумасшедших. У метро Щёлковская несколько раз видела старуху, она ходила между дворами мимо высотных построек и, тряся поднятой рукой, кричала, ни к кому не обращаясь: «Понастроили! Это же склёп! Склёп!»
А еще как-то я стояла в очереди в небольшом магазине там же у метро. Обратила внимание: по магазину ходила высокая старуха во всём чёрном и длинном, как монашка, подходила к кому-нибудь и что-то тихо говорила. Я загляделась на нее. Она подошла ко мне и сказала негромко, повелительно: «И ты тоже, Машка, ешь досыта».



6

Сын провожал меня в аэропорт Шереметьево. Мы ехали по Кольцевой автодороге. Скопления машин. Пробки. Я психовала: надо было поехать экспрессом от Белорусского. Вот опять остановка. Мельком поглядела вниз под мост. Взгляд задержался, образовав в глазу мгновенно четкое, странное впечатление. Там, внизу, был обычный городской квартал, высотные дома. Но их почти не видно было из-за разросшихся, пышных зеленых крон. Деревья доросли до верхних этажей… Они росли во дворах и на улице и почти заслоняли здания. Мгновенное, мимолетное впечатление: огромный мегаполис… зарастает лесом…
Позже, уже на другое лето, приехав из Иерусалима на очередную побывку в Москву, глядела в свое окно на девятом этаже. Внизу за домом — школа, где учился мой сын, правее — узкая улочка, по ней часто можно было видеть дружную троицу: мой Миша, Серёжа Глебов и Серёжа Курцев. А когда был выпускной вечер, я глядела в окна школы, чтобы не пропустить момент, когда бал закончится, и огни погаснут… Сейчас бдительные взоры мои и мамы Курцева не увидели бы ребят. Не видно было и улочки. Надо всем поднялись деревья-великаны, тополя и липы, сомкнулись пышные зеленые кроны, не видно было и окон школы, небольшой пустырь за школой был, как лес, деревья росли уже к верхним этажам. А у здания напротив, за школой, два дерева с узкими кронами вытянулись уже выше девятого… То же впечатление… Деревья, растения — это наша жизнь, наше дыхание, это прекрасно. Но все равно было странно.



Алиса Гринько — прозаик, эссеист. Родилась в Москве. Окончила Московский авиационный институт, работала по специальности. В 1990 г. в издательстве «Советский писатель» вышла первая книжка рассказов «Где кончается небо» под псевдонимом О. Любимова. В 1999 году переехала на постоянное место жительства в Израиль. За последние 22 года было издано восемь сборников рассказов и девять романов из жанра историко-художественной прозы под тем же псевдонимом. Является гражданкой России и Израиля, членом Московского городского отделения Союза писателей России, Союза писателей ХХI века, Союза русскоязычных писателей Израиля и Интернационального Союза писателей. Постоянный автор издательства «Вест-Консалтинг».