Красную капельку мира живого —
Божью коровку — чуть слышит рука...
«Божья коровка, дай-ка парного
Кружку коровьего молока!
Божья коровка, лети на небо,
Может, найдёшь мне кусочек хлеба».
...Помнится поле, где клевера шапочки
Рвёт ребятня, и я с нею хожу, —
В годы военные мамы и бабушки,
Высушив их, высыпали в дежу...
Хлеб получался землистого цвета:
В дёжку пудовую — горстки муки...
Снилась не раз мне в голодное лето
Скрылька ржаного —
Не лакомств — кульки.
Капелька красная в небо летела,
Нас забывая — наивных таких...
Слышал недавно, как девочка пела,
Божью коровку пуская с руки:
«Божья коровка, скорее лети,
Брошь мне красивую в небе найди!»
Я, улыбаясь букашке неловкой,
Будто мальчишка тех горестных лет,
Присказку детскую божьей коровке
С просьбой своей посылаю вослед:
«Божья коровка, лети на небо —
Не приноси нам военного хлеба...»

Я в восемь лет был отдан в пастушки —
На хутор, что от родины вдали.
Судьбе спасибо: меньше стало едаком
В большой семье, живущей на чужбине...
Мне тяжело, страдаю от насмешек
Над бедным, беззащитным пастушком,
Но я учусь терпенью...
Батрачество мне помнится и ныне —
Я не забыл за лесом хуторок
И взгляд хозяйки исподлобья.
Ребёнок чует чёрствые сердца —
Спросить бы их,
А в том вина моя,
За то, что мальчика — невинного мальца —
Фашисты с родины угнали.
...И хуторок тот в чём-то прав:
Когда изгнанникам не доверяет,
А жизнь, законы растоптав,
Чинит расправы с хваткой хищной зверя.

Луг — мои печали и забавы —
Низкий берег, сонная река…
Пастушок я.
Рвёт моя бурёнка травы
Гибкою ладошкой языка.
Через годы мне отрадно вспомнить,
Как дышалось зорями легко,
Как звенели струйки о подойник,
Пенилось парное молоко…
Над рекой белёсые барашки
Пляшут по веленью ветерка —
То ли в них запутались ромашки,
То ли сдуло пену с молока.

Бой за нашу деревню вели партизаны:
Окружали фашисты,
Дома поливая свинцом.
Мы в подполье сидели,
Под личной моею охраной —
Годовалый котёнок
Мордашкой мне тыкал в лицо.
Чуял я, как от страха сердечко его трепыхалось...
Я котёнку шептал:
«Постреляют — уйдут... Не боись!»
Я себя мнил защитником —
Видно, на этом держались и отвага моя,
И лучшие чувства мои.
Я котёнка берёг,
Он же выпрыгнул вдруг, как пружина,
И по лесенке старой ершистым комочком взлетел,
Рядом с нашею хатой рванула немецкая мина,
И от резкого звука котёнок на миг ошалел.
Я метнулся за ним,
Чтоб спасти от беды несмышлёну
Онемели все разом,
Кто в доме — в подполье сидел,
Воздух пули сверлили
И рвали осколком калёным,
И никто из подполья
Наружу подняться не смел.
Я увидел котёнка,
Застывшего серым комочком,
Кровь стекала на лавку
Из раны смертельной его,
Ну а рядом летала
И ставила страшные точки,
Убивала живое та злобная сила врагов...
Первый раз моё сердце заныло
От встречи с бедою,
Первый раз не почувствовал боли
От бабкиной твёрдой руки...
Что же было со мной?
Что просилось наружу такое,
Что я плакал навзрыд,
Не по-детски сжимал кулачки?..

Я тоже помечен войною,
Я рядышком с бедами рос...
Соседский мальчишка с собою
Из леса коробку принёс.
Находка — известное дело:
А что там внутри? — посмотреть!
Таясь, в ней гадюкой сидела
Железом прикрытая смерть.
...Ударил он камнем коробку,
Ещё размахнулся — и вдруг
Мальчишку швырнуло, как пробку,
На маем расцвеченный луг.
В землянке — больничной палате,
Не приняв сознаньем беду:
— Отдайте мне руки, отдайте! —
Просил он кого-то в бреду...
Осталась мольба без ответа...
Я знаю в метро переход,
Куда мой ровесник-калека
Просить подаянье идёт.
Не каждый советский Маресьев
Обласкан парткомами был:
Мне помнятся грустные песни
Бродячей вагонной судьбы.
Я слышу, как звякают в шапке
Монетки... И нищий седой
Под взглядом чиновников штатных
С нештатной проходит бедой...

«Батрачок! Пастушок!» —
Зааукает детство, —
С ним на встречу спешу,
С ним я что-то ищу.
Будто здесь
Обжитое заботами место, —
Не по сердцу,
А работа не по плечу…
Будто видится мне,
Как, проснувшись с рассветом,
Брёл, озябнув, за стадом
Босой пастушок.
Как тогда не заметил,
Что выронил где-то
Из орешины срезанный
Свой посошок...
Я на нём наносил
Перочинным отметины, —
Дни считая до срока:
Вот мама придёт
И меня — восьмилетку
В сермяжных штанишках, —
Навсегда из неволи
Домой на Угру уведёт...
И на том посошке —
Перочинным отметины,
Будто знаков наскальных
Немой разговор.
Мне сегодня сквозь годы
Зарубками светится
Моих детских желаний
Нехитрый узор:
Среди светлых желаний —
С картинками книжка,
Где чудесные буквы
Дарили мне мир…
Я мечтал оседлать
Краснозвёздную птицу,
За штурвалом её
Представляя себя...
Я был счастлив, когда мне
Нежданно приснится
Деревенька в лесу,
Где родная изба…
Где дымилась парком
На загнетке похлёбка,
Где в окошко восход
Снегирём залетал...
Там однажды фашист
Краснозвёздную шапку
Сбил с моей головы,
И в упор расстрелял...
Посошок, посошок —
Батрачка собеседник!
Мне не сделать зарубок,
Присев на меже.
Ты не спросишь однажды:
Какие отметины
Мной не забыты?
И что не исполнить уже?
Ты не знаешь, дружок,
Что рыбки мои золотые
В море плавают вольно
У края земли...
А зарубки твои, посошок,
Непростые
Меня к радости новой
Вчера привели.
Посошок, посошок —
Пастушка собеседник!
Я за долгие годы тебя не забыл.
Ты со мною всегда —
Неотлучный свидетель
Всех сединок моих —
Как отметин судьбы.
Посошок, посошок —
Верный друг — собеседник!
Ты меня за утерю,
Наверно, простил:
Я оставил с тобою
Забытую песню,
Только сердцем своим
Я мотив не забыл...

Эти первые в жизни вагоны
На скитальческой детской версте...
Мне запомнились те перегоны:
Свет — не окон в купе застеклённых —
Вижу прорези на высоте.
Те вагоны зовут «скотовозами».
Нас, измученных смертными грозами,
Увозили в неволю враги.

Мальчик Коля шустрым был на лыжах,
Ловко бил лаптою по мячу...
Мы его в деревне звали Рыжим
За огнистый — цвета меди — чуб.
С Колей мы ходили за малиной,
И сдружились быстро и легко.
Колин папа был убит на финской, —
Ох, как голодали без него...
Пиджачок, рубашка — всё в заплатках:
Той поры смоленское село
С нивою колхозной небогатой
К обнищанью полному пришло…
Смерть у нас без дела не скучала...
Вскоре в деревеньке за Угрой
Шалая с войною повстречалась,
Со своею кровною сестрой.
...Мальчики войны взрослели рано.
Коля, как узнали мы потом,
Убежал с винтовкой к партизанам,
Хоть не выше был винтовки той.
Мстя за смерть товарищей и брата,
Он однажды в вылазке ночной
Подорвал немецкий штаб гранатой,
Но погиб мальчишка, как герой…
Он лежал исколот, изрешечен
Пулями эсэсовских громил.
Чуб его, как заревом помеченный,
Ветерок, прощаясь, шевелил...
Плакал я по Коле, как по брату:
Рыжим чуб, пришёл твой горький срок…
Я тайком от мамы взял лопату,
Посадил у холмика дубок.
И когда среди берёз и сосен
Вижу я ветвистый старый дуб
В шапке, что ему одела осень, —
Вспоминаю Колин рыжий чуб.

Ночью проснулся: старая рана
Болью пронзила, все тело — насквозь…
…Мальчик глядел, как чудище жрало
Хату родную, где славно жилось.
Огненный зверь был к разбоям приучен,
Как и фашист: сожаления нет...
Плакали все мы, слёзы горючие
Капали болью в сугробистый снег.
Зверя дыхание — жаркие волны —
Наотмашь... Наотмашь... Шаталась душа…
Вынести можно боли той сколько —
Боли, с которой так тяжко дышать?!
…Зимы далёки те, снег их растаял.
Всех поджигателей кара нашла...
Память вне времени кадры оставила —
К ним за руку водит того малыша...

Рубаки в шлемах краснозвёздных.
В тачанку влитый пулемёт...
Живут в моих далёких вёснах —
И нескончаем их полёт.
...На пустыре с чертополохом
На деревянном скакуне
Полки «деникинцев» без промаха
Рубил с плеча, как на войне.
А перед самою войною
Мой дядя Прохор — командир —
Мне шлем с малиновой звездою,
Приехав в отпуск, подарил.
И с той же детскою наивностью,
Вообразив себя бойцом,
Я показал звезды малиновость
Фашистам, выйдя на крыльцо!
Под окрик злобный лапой сильною
Был сорван шлем, пробит штыком…
И боль, и горечь подзатыльника —
Уж сколько лет — как давкий ком.
Истлели кости силы вражеской,
И не довлеет страха жуть.
Но отчего порой мне кажется,
Что я — в будёновке хожу?..

Военная зима Смоленщины пленённой:
Остыла за ночь печь, и я на ней продрог...
Под ворохом старья я слышу в полудрёме,
Как мама утром рано выходит за порог...
В руке у мамы —крынка: пустая и без ушка —
Она уже давненько не пахнет молоком.
Нет спичек — не беда: щербатая старушка
К соседке ходит с мамой за горсткой угольков.
Вот шарканье шагов доносится с закутья,
Встречаясь, балагурит лучина с огоньком,
И лижет огонёк берестяной лоскутик —
И сразу в хате пахнет дровами и дымком.
Нагрелись кирпичины, и я приободрился:
Мороз январский мне не страшен за окном...
Та крынка, помню я, не раз зимою снилась —
Не с углями, — наполнена пахучим молоком.
Я сед, но огонёк, из углей вздутый мамой,
С годами не погас, ношу его в крови,
И лечит он теплом мои сквозные раны,
И я ему шепчу: «Не угасай, живи!»

И я солдат.
И я к боям причастен,
Пожарам, голоду,
Блокаде круговой,
Я — и свидетель,
И живой участник,
Хотел я выжить —
Это был мой бой.
Был бой с врагами хилого мальчишки
За хлеб, за свет,
За право не забыть.
Что — русский я,
Что был рождён не лишним
В России! И обязан победить!
Обязан,
Чтоб увидеть окруженцев, —
Голодных,
В окровавленных бинтах...
Обязан,
Чтоб запомнить хохот немца,
Бегущего к нам с факелом в руках...
Он поджигал, когда металась мама,
Хватая скарб в задымленной избе,
Он хохотал, когда лизало пламя
Гнездо моё, взвихряясь по трубе.
Другой фашист
Зрачком свинцовым смерти
На ад земной глядел через прицел
И скалился, когда рыдали дети —
Голодные и с лицами как мел...
Обязан выжить,
Помня вражьи лица,
Пройти сквозь боль,
Сквозь варварский разбой —
Пробиться к свету
Кровною частицей
Народной обороны круговой!
...Из всех ребят,
Кому судьба родиться
Здесь выпала
В канун военных лет, —
Счастливчик я,
А сверстники — их тридцать —
На кладбище,
Куда и тропок нет...
И в списках нет
Во Всходском поссовете
Среди имён ребят моей земли
Тех дошколят,
Не пощажённых смертью...
И в списки павших их не занесли.
Я кликну Польку,
                      Маньку,
                              Вовку,
                                      Тишку, —
Убил их голод —
Пали, как в бою:
Не явятся девчонки и мальчишки,
Но глянут в душу пристально мою…
Мне глянет в душу
Пустота глазниц их
С погоста без оградок и крестов...
Их тридцать —
Безымянных и безликих,
Убитых русских маленьких бойцов:
Лежат в земле
Заброшенного края,
Сквозь их сердца
Деревья проросли...
Безлюдье здесь,
Спросить кого — не знаю:
Почтить их память
Отчего не шли?..
И сердцу больно:
В бедах мрут деревни
По всей России и в родном краю,
Чиновники
В беспамятстве и лени
С душой безбожной топчут боль мою…
И оттого,
Что власти наши лживы,
За боль потерь
Не чувствуют вины, —
Дичают сёла,
Зарастают нивы —
Как жертвы необъявленной войны…
И оттого мне больно,
Что над краем —
Беспамятство — души безбожной стяг...
В плену потерь
Живём, судьбы не зная,
Приученные к болям и смертям.

В альбоме у меня —
Вчерашних мигов снимки:
Знакомые, родня
И я — когда-то с ними...
В шинельке брат родной,
В обносках мать, сестрёнка:
Мир жизни горевой —
В заплатах одежонка,
Мир Лёньки-батрачка
За хутором у леса,
А там с кнутом в руках —
Моё босое детство...
И там огромен мир —
Мир радостей и болей,
Где мера дел простых —
Не слово, а мозоли,
Где множество дорог,
Где можно оступиться...
Оттуда — босоног —
Мой путь к своей жар-птице.

Я помню смех тот, но сквозь слёзы…
А на кого, позволь, пенять,
Коль учудил, сам дурь сморозил:
В живых бы не было меня…
Наверно, смерть таилась близко, —
Мне повезло: чужой солдат
Стрельнул бы в русского мальчишку,
Будь под рукою автомат.
Вот озорство в тот день с бедою
Пришло на мостик над рекой,
Куда фашист в руке с уздою
Привёл коня на водопой.
Подумалось: «Мне автомат бы…»,
Найдя в штанишках огольца,
Я «расстрелял» струёй солдата,
Стоявшего у жеребца…
Фашист взревел от возмущенья
И с диким воплем: «Руссиш швайн!»
Взлетел на мост в одно мгновенье,
Не прекращая злобный лай.
Я прочь рванул, что было прыти,
Домой скорее — с резвых ног,
Да не успел от злобы скрыться —
Догнал меня её сапог.
Не помню, как я приземлился,
И, боль не чуя, за сарай
Заполз, в крапиве притаился,
Пока не стих фашиста лай…
Приковыляв, боялся только,
Вот бабка Лушка накричит…
Она спросила тихо: «Больно?»
И молча начала лечить.

Мы — высших всех наград достойны,
Достойны радостей земных.
Мы, выживая в бедах, в войнах,
Тем выживанием сильны.
Пускай смертельно уставали,
Идя сквозь адовы круги,
Но мы ещё живучей стали,
За что боялись нас враги.
...Родная пядь в кольце военном,
Держась за мамину полу,
Я без надежды шёл, как пленный,
По испытаниям, по злу.
Я шёл, а смерть глядела в спину,
А вдоль дороги — дебри бед...
Смоленский мальчик был мужчиной, —
Таких уже сегодня нет.
Живучесть наша — с Божьей силой,
Живучесть русских — знак судьбы:
И зло осилить вдохновил он,
И Русь за муки полюбить.

Был с первых лет успешным в школе.
«Смекалист парень!» — слышал я.
Смекалке был учён невольно
На первых тропах бытия...
Батрача в детстве, научился
Смекалкой русскою гореть:
В заиндевелый луг мочился —
Ступни в проталине согреть.
Хозяин хутора не сыну,
Мне приказал в подполье лезть…
Но как пудовую корзину
Мне — восьмилетке — одолеть?
И я смекнул: зачем корзину
С краями бульбой насыпать?..
Достал сначала половину,
А за второй нырнул опять!
Живу и о смекалке помню
Отважных предков прежних лет:
Спалив Москву, разбив Наполеона,
Родную Русь спасли от бед.

Враги
Пустили с дымом наши хаты,
Под автоматами в изгнанье повели...
В чужом краю пристанище когда-то
Смоленские изгнанники нашли.
Себя мальчишкой вижу босоногим,
С кнутом в руке
Встречающим рассвет:
За мизерную плату я батрачу,
А батраку —
Неполных восемь лет...
Озябли ноги...
Я терплю — не плачу,
Ведь рядом мамы жалостливой нет…
Но всходит солнце,
И его лучами
Я будто лаской маминой согрет.

Победный год. А жизнь — своё, однако:
Дома стоят калеками с войны...
В победный год в подвалах и бараках,
Наверно, выживало полстраны.
...Вот я сижу в подвале у окошка:
Оно наполовину под землёй.
Вот в форточку скребётся когтем кошка
И вякает, задетая ногой.
Перед окном проходят пешеходы,
Передо мной — людских десятки ног:
То лапти, то галоши-скороходы,
То кирзовый истоптанный сапог..
Я загадал нескучную загадку:
Узнаю ли отца по сапогам:
Один кирзач отмечен был заплаткой,
Прибиты — по подковке к каблукам.
Я узнавал его в окне, поверьте, —
По этой самой метке на мыске...
И тот сапог — дороже всех на свете:
Топтал Берлин, сработан был в Москве.
Казалось мне, что с ним пришла Победа,
А Сталин сам нам выдал уголок —
Подвальчик, где из постных щей обеды
Мне помогали выучить урок.
...И вот сапог увидел я в окошко:
Был стоптан он, с заплаткою внахлёст…
И от окна к столу метнувшись с ложкой,
Я крикнул: «Папа на обед идёт!»
И скрипнула в подвале дверка наша
Под мамин голос: «Щец сейчас налью...».
А на порог ступила тётя Маша —
Соседка по подвальному жилью...

В придачу к холоду,
К метелицам
В деревне голод — лютый враг...
Спасала нас ручная мельница,
Что смастерил мой старший брат.
Два чурбана от старой липы,
Их роль — подобье жерновов.
На них по срезам братом вбиты
Осколки старых чугунов.
По центру нижнего чурбана
Торчал как ось железный болт…
Прошло полвека. Как ни странно —
Картинка в памяти живёт:
Вот брат, пыхтя, за ручку крутит
Изобретённый жернов свой, —
Не мелет он зерно, а плющит...
Но спас нас хлеб тот горевой!
...Изобретенье это брата
В дни бед, нависших над страной,
Сравню с винтовкою солдата,
С которой шли на смертный бой!

Я сделал первый шаг
В избушке деревенской,
Затерянной в лесах
Земли моей Смоленской.
Я сделал первый шаг —
И крик счастливой мамы:
Шагнул сам, не держась
За что-нибудь руками!
Так начинают все —
Малыш или малышка —
Шаги к своей судьбе.
Что только мамы слышат.
И я её шаги —
По ледяному полу —
Сквозь зимний вой пурги
Сыновним сердцем слышу…
Шаги моей родни,
Шаги сестры и брата,
И первые мои —
Пускай не помнит хата:
Давно она в огне
Погублена войною,
Шаги — как имена
Родных — всегда со мною.
...Я помню звук шагов
По улице деревни
Откормленных врагов,
Исчезнувших, как тени.
Чужие те шаги,
Что связаны с потерей, —
Отличны от других,
Услышанных за дверью.
Я звуки всех шагов
Ловил, как мама — сердцем:
С тревогою — врагов,
И с болью — окруженцев...
Я слышал папин шаг
Вдали на битве грозной,
И он приблизил флаг
Победы многослёзной,
Оставив мне завет:
Сам утверждай ногами
Свою дорогу-жизнь
Своими же шагами!
...Мою родную Русь
Шагами не измерить,
Но я не устаю
Шагать по ней и верить,
Шагать в душе с добром
И верить: сквозь ненастья
Великий мой народ
Идёт шагами к счастью.

Помню край свой в неволе:
Голод, холод, разбой...
Всенародное горе
Под фашистской пятой...
Уязвим стал для хворей
Я до смертной доски:
Вижу мальчика в поле,
Где ищу колоски.
...Снег виднеется в роще,
А я в поле брожу
И оттуда в мешочке
Клубеньки приношу.
Вошь тифозная ела,
И простуда брала.
Чудом выжило тело
В окружении зла.
Но копилка для хворей
Переполнилась вдруг.
Загуляли на воле
За недугом недуг…
И конца им не видно:
Рубануло с плеча, —
По статье инвалидной
Стал паёк получать.

Веди меня, земля родная,
Туда, где ширь заветной стороны,
Которая зовёт, мне дали открывая,
И радует приходами весны.
Я терпелив. Терпенье — мне награда!
Горжусь я им, идя по горке лет.
В словах моих — ни капельки бравады
И украшательства придуманного нет.
...Начну с того, что вижу в дальнем лете, —
Как говорят — в туманном далеке...
Я — батрачок, проснувшись на рассвете,
Шагаю с погонялкою в руке.
Я — босоног. Озябли ноги. Терплю, не плачу:
Ведь рядом мамы, сестры и брата — нет…
За мизерную плату я батрачу,
А батраку — неполных восемь лет.
...Я у судьбы батрачу без роптанья,
Терплю то злое слово, то ушиб.
Господь нам посылает испытанья,
Чтобы проверить качество души.

В букваре том —
Картинка придуманной Родины...
А моя — некрасивая — с нищим селом —
Называлась в народе украдкой Сиротино,
И брела она с тяжким заплечным мешком.
Но картинки иные мне жизнь понавешала
Вдоль дорог, уводящих в чужие края, —
Насмотрелась на них горемычная, пешая,
Подконвойно шагая, наука моя.
Мне запомнилось странное слово «изгнанники»...
Я запомнил дорогу в чужие края,
По которой прошла горемычная, пешая,
Подконвойно шагая, наука моя.
Я читал по слогам на случайных пристанищах
В головёшках дымящихся боль и беду.
Мои школьные палочки —
Трубы пожарищ, —
Я считал их, метаясь в тифозном бреду.
Конвоиры жестокостью нас унижали...
Но и в дни испытаний и окриков злых
Верить в Родину русскую мы не устали,
Зная голода когти, подвалы, углы.
Сберегли доброту мы в лачугах, бараках,
На дорогах, грозивших смертельной бедой...
Вдоль дорог тех стоят восклицательным знаком
Надмогильные камни с железной звездой.