- Елизавета Михайловна, а вы когда булочки лопаете, вы их аджикой мажете?
- Зачем же, Виталий Евгеньевич? Они же сладкие! Говорите глупостей…
- Ну от чего же глупостей? Вы, Елизавета Михайловна, сначала попробуйте, а уж потом говорите.
- Ах, отвяжитесь Виталий Евгеньевич. Ни чего я пробовать не буду.
- А зря. А вы, Елизавета Михайловна, прежде чем булочку слопать надрез на ней делаете или так?
- Какой надрез? Это еще зачем?
- Ну как же! Булочка ведь круглая, и ежели на нее ложку аджики положить, то аджика непременно свалиться, заляпав вам платье. А ежели аджику в надрез напихать, то она уже ни куда не денется.
- Виталий Евгеньевич! Ну что вы несете! Я же сказала вам что не ем аджики! То есть, конечно, я против нее ни чего не имею, но с булочками не ем!
- А зря. А вот вы, Елизавета Михайловна, за сколько, так сказать, укусов обычную булочку съедаете?
- Ну, как придется, Виталий Евгеньевич. Обычную - так за два. А что?
- Ну так нельзя, Елизавета Михайловна! Надо маленькими, так сказать, укусами булочку есть. А за два – вы себе, извиняюсь, всю пасть сожжете аджикой-то.
- Да идите вы к черту, Виталий Евгеньевич! Что вы прицепились ко мне с вашей аджикой? Не собираюсь я есть ее! Тем более с булочками!
- А зря. А вот, скажем, откушав булочку - вы ее чем запиваете?
- Ну уж не аджикой, если вы об этом!
- Да что вы, Елизавета Михайловна! Кто ж ее пьет? Ее кушать надо. Так и все-таки? Чем запиваете-то?
- Сладким чаем с малиной. А что?
- И вам не противно во рту?
- Так! Что вы имеете в виду?
- Ну как же, Елизавета Михайловна! Это же невыразимо противно, когда после острой аджики сладкий чай, да еще и с малиной, в рот попадает! Что-то у вас с вкусовыми рецепторами видно не то. Вам бы врачу показаться.
- Это вам, черт побери, врачу показаться надо! Ополоумели тут со своей аджикой! Что вы ко мне пристали? Вы, Виталий Михайлович, меня до белого каления довести удумали? Последний раз вам заявляю – я не ем вашу мерзкую аджику! Не ем, не ела, и есть не собираюсь! Точка!
- А зря. А вот когда вы…
- Так! С меня хватит! Подите к черту! Я ухожу, а вы сидите тут со своей аджикой, дурак несчастный!
Елизавета Михайловна вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Виталий Михайлович некоторое время посидел прислушиваясь к удаляющимся шагам, засим, потерев руки, достал из тайничка бутылку водки и, плеснувши в себя стопку, с удовольствием закусил булочкой, обмакнув ее в острую аджику…

Некая Екатерина, девушка приятная во всех отношениях, под чудесные мелодики Вивальди, или еще какого-то Шуберта, раздающиеся в наушниках, ехала в стареньком уютном трамвайчике, мечтательно, с улыбкой на лице, рассматривая капельки дождя, сползающие по стеклу. В ее душе царила гармония, и даже прослеживались отзвуки поющих птиц и легкий бриз прекрасного настроения.
И, наверное, многие, кто остановил бы сейчас случайный взгляд на Екатерине, невольно залюбовались бы таким приятным видением, рождая в собственных душах хоть маленький, но огонек тепла и некоторого счастья. А что касается пассажиров мужского пола, то, безусловно, в независимости от возраста, их либидо самым приметным образом вырвалось бы из летаргического сна и выплыло на поверхность внешнего облика, в первую очередь, выражаясь в пожирающих взглядах и невольных жестах.
Скользнув случайным, безучастным, ни на ком особо не задерживающимся взглядом, по присутствующим, Екатерина вновь обратила свои мечтательные взоры в окно, совершенно не подозревая, что среди людей существует определенная категория лиц, для которых даже мимолетного взгляда достаточно, что бы в их черной склочной душонке разгорелось пламя какой-то прямо-таки животной ненависти.
Вот и в этот раз, взгляд Екатерины оказался бесовской искрой в духовном взрывоопасном газе одной весьма неприятной на вид девицы. Такого рода особи, не имеющие ни эстетического вкуса, ни вкуса вообще, заполняющие свой внутренний вакуум едой и телевизором, выглядящие как бесформенное нечто, размалеванное каким-то бездарем или неопытной рукой ребенка, разодетые в немыслимо несовмещающиеся вещи взаимоисключающих форм и цветов, как правило, являются своего рода фабриками желчи, выплескиваемой на окружающих при каждом малейшем случае, поводом для которого может стать даже вот такой безучастный мимолетный взгляд.
Вот и данная особь, разглядев своими мутными шорами какую-то издевку и презрение в свой звездный адрес, с величайшим торжеством, на которое только способен замшелый склочник, разверзла вулкан гнилого красноречия, многие словеса из которого не рекомендуется слышать не только детям, но и взрослым. А уж в приличном обществе и тем паче можно оказаться выброшенным в окно или, если речь об индивидуумах, скрывающихся под мужской личиной, получить требование о немедленной сатисфакции.
И вступать в дискуссии с данными особями совершено противопоказано – любое изреченное вами слово они вернут вам с троицей, предварительно тщательно измазав его толстым слоем своих интеллектуальных экскрементов.
И поэтому Екатерина, краем глаза случайно заметившая, что попутчица, восседающая напротив, усердно жестикулируя и щедро брызгая слюной, пытается что-то донести ей, причем явно не в лицеприятной форме, и, будучи знакомой с такого рода особями, поступила довольно оригинально.
Внимательнейшим образом, так чтобы это явственно бросалось в глаза, она заглянула в рот девице, изобразила на лице сильнейшее изумление, густо перемешанное с омерзением и испугом, вскрикнула, при этом сильно вздрогнув, будто от ужасно неприятной неожиданности и в громко произнесла:
- О господи, какая мерзость!!! Что это?!
После чего, прикрывши рот и нос ладонью, как бы защищаясь от зловредных бацилл, вскочила и, бросая полный ужаса взгляд на попутчицу, пересела на другое, находящееся подальше от нее, свободное место.
Стоит ли рассказывать, какой эффект произвел этот маленький спектакль? Достаточно лишь упомянуть, что мертвецки побледневшая и потерявшая начисто дар речи дамочка, схватившись двумя руками за размалеванный рот и подвывая в ужасе в нечленораздельных тональностях, вылетела «клин-бабой» на первой же остановке, под всеобщий хохот и безусловное одобрение остальных пассажиров.
А Екатерина, с довольно улыбкой на лице, слегка поклонилась окружающим, как актер, с блеском сыгравший свою роль, и вернулась к мечтательному лицезрению капелек дождя, сползающих по трамвайному окну.

Петр Петрович, выкушавши графинчик водочки под соленые грибки, сидел теперь развалившись на стуле и с благодушной улыбкой слушал благоглупости, которые тараторила раскрасневшаяся после бутылки красного вина Ольга Семеновна.
- Экая курва, - думал Петр Петрович, рассматривая Ольгу Семеновну, - Посмотри только, как языком метет! Что бы ты, интересно, запела, ежли бы тебе вилкою в глаз тыкнуть?
Петр Петрович с сомнением покосился на вилку, но эксперимент ставить не стал, а откупорил второй графинчик и бутылку красного.
- Давайте-ка, любезная Ольга Семеновна, хватим с вами на брудершафт! – сказал он, разливая напитки по граненым стаканам.
Ольга Семеновна на секунду остановила поток красноречия, согласилась, они выпили, трижды облобызались, и Петр Петрович вновь благодушно раскинулся на стуле, а Ольга Семеновна открыла плотину красноречия.
- Нет, - подумал Петр Петрович, - Пожалуй, вилка в глаз – это безвкусица. Да и потом: как лежать в одной постели с дамочкой, у которой из глаза бесцеремонно торчит вилка? Можно и самому невзначай в потемках наткнуться…
Петр Петрович с сожалением вздохнул и предложил Ольге Семеновне еще раз выпить на брудершафт.
Ольга Семеновна было согласилось, но тут ее стало безудержно тошнить, и она убежала в уборную.
- Вот черт! – вслух выругался Петр Петрович, - Надо было все-таки не тушеваться – все равно не видать мне нынче ночью любовных утех!..
И в этом он был совершенно прав.

Марья Александровна, раскрасневшаяся от июльской жары и кахетинского вина, рассекла своим мощным нагим телом речную гладь, поднимая в воздух миллионы сверкающих на солнце брызг.
- Михаил Евгеньевич, идите купаться! Вода просто чудо! – крикнула она и, не дождавшись ответа, нырнула до самого дна с тем, чтобы, зачерпнув на дне горсть мелких камней, вновь выскочить на поверхность.
- Михаил Евгеньевич, охота вам сидеть на берегу в такую жару? Бросайте ваши краски! Идите купаться! Освежитесь хоть! Или вы что же, может быть, не умеете плавать?
- Увольте, Марья Александровна. Я хочу закончить работу. А вы купайтесь.
- Да успеете еще! Смотрите как чудно! Неужели вам ни капельки не хочется обмакнуться? – Марья Александровна невероятным образом перекувырнулась в воде и, отдышавшись, вновь нырнула за камешками.
- Михаил Евгеньевич! Вы многое теряете! Подождет ваша картина, никуда не денется. А такое удовольствие можете и проморгать. А ну, погода испортится?
- Не беспокойтесь, Марья Александровна. Я ей не позволю. Хотите еще вина?
- Я сейчас!
Марья Александровна нырнула напоследок, и выплыв почти у самого берега, выбралась и, счастливо улыбаясь, легла на раскаленный песок.
- Зря отказались, Михаил Евгеньевич. Когда еще такой случай представиться...
- Когда захотите, Марья Александровна. Вы же знаете.
- Ах, я не о том.
- А о чем же?
- Вы же знаете, как у меня меняется настроение. Сейчас мне хотелось лето, жару и купаться. А через мгновение мне захочется осень, камин и горячий глинтвейн. Да… А было бы не плохо, черт возьми! Михаил Евгеньевич, мы можем с вами сидеть у пылающего камина и читать, например, Горация. Что скажете?
- Мне в такие моменты по душе больше Марк Аврелий. Но, если хотите, то пусть будет Гораций.
- Хочу! – Марья Александровна вскочила на ноги и прижалась к художнику. - Очень хочу!
Михаил Евгеньевич сменил палитру, взял в руки кисть, и почти неуловимыми и необычайно точными движениями, водя кистью в воздухе, превратил жаркий июльский пейзаж в золотую осень, где в маленьком домике, укутанном россыпью ярких кленовых листьев, у камина, в котором веселое пламя отражалось своими танцами в бокалах с горячим глинтвейном, на столике меж двух уютных кресел, лежал томик Quintus Horatius Flaccus…