Баня?.. Баня, скажу я вам, мил человек, самая что ни на есть прилипчивая моя слабость. А радости-то, а здорового духа-то сколько в ней!
Для меня, к примеру, пускай сгинут со свету ванны всякие, каморки с душем жалкие, сауны чиновные паровые. А баню не тронь! Без неё, родимой, вся окружность захирела бы, короста поедом заела бы, вирусы загрызли бы мужика. И грызут.
В баньку собираюсь я с прочувствованием всех шагов своих, а не токмо о теле грешном мыслю, чтоб потешить в тепле да водицей обмыть его.
Видел, как народ на праздник собирается или богомолец на причастие шествует? Вот и я аккурат такой. Глядишь, часом, с полка на вихляния да игру мужичков жиденьких и думаешь: спроси ты у меня про какого из них — про каждого угадаю, кто сколько стоит. И что ему на роду написано. Баня — это зеркало.
Сообщу тебе также своё соображение по одному вопросу деликатному, не примай это за насмешку-зубоскалку, насмешничать не привыкши я.
Каждому малому ведомо диво библейское — сад райский. Не мне спорить до одури про то, был оный иль выдумка. А мне сдаётся, был тот сад, да банька в нём зря в писании не значится. Нет у меня сумнения, что Господь не только сам срубил её, а испытание произвёл на предмет пользы и удовольствия.
Вот закрою веки свои — и на тебе: передо мной солнышком отсвечивает чудо-хатка, и стоит она на лужку цветистом, рядом ручеёк булькает прозрачными струйками, по камушкам скачет-прыгает, студёностью привораживает Адама и Еву.
И вижу я, преподносит Адам благородный Еве своей возлюбленной веник душистый, берёзовый, а веточка каждая с трепетными листочками резными. Охаживает райская птичка, взобравшись на полок, этим веничком берёзовым чресла прелестные свои, ухая и повизгивая от остроты чувствований, чтоб познать затем, прильнув к ручейку студёному, блаженную лёгкость во всём теле обновлённом и воспылать любовью великой к продлению жизни.
А не будь бани райской, повлекло бы, потянуло бы к яблоньке Еву, томимую жаждой женской и желаньем сладостным? Ой, не был бы надкушен плод сей запретный! А что было бы? Мир был бы пуст и нем, вот что скажу.
А не после ли бани, после этого божественного ритуала человек способен впитывать в себя всю прозрачную свежесть и мощную целебность ручейка?
И смекни, не похоже ли это действо древнее да удивительное на закалку подковы в кузнице? Ещё как похоже! От меня, мил человек, после бани всю неделю хворобы, как боб от стенки, отскакивают. Уж какая там хворь, коль тело поёт и дышит каждой своей порой откупоренной, каждой клеточкой разбуженной!
Веник я предпочитаю берёзовый. Сунешь его в узвар, вскинешь к потолку, встряхнёшь, повертишь туда-сюда, да и снова повторишь, над камушками попридержишь. Веник дух бани взбирает в серёдку свою, чтобы потом ответить телу лёгким горьковатым дыханием, окутывая его. Только успевай охаживать, охаживать себя да поворачиваться!
А дубовый веник? Да им — как доской по заду! Канитель одна с ним: листья, знамо, широкие, дебелые, а распарятся — тяжёлые станут, что ошмётки подошвы.
Заядлость к бане у меня, знать от родителя пришла-прилипла, а к нему — от деда. Не дам соврать себе, но батька сказывал как-то про дедушку своего, а моего прадеда, который сто одиннадцать лет жил в здравии.
Бывало, на улице мороз лютует, а дед набросит на голяка тулуп да на босу ногу в баню чешет огородами по тропинке в сугробах. А случалось, соседа встретит, одетого в шубу да валенки, покалякает с ним о том-сём. А под пятками лужица натаяла. До смерти никогда хворями не маялся, десять сыновьёв и пять дочек замастырил. А срок свой почуял, надел пару погребальную, лёг вечером на лавку, сложил руки на груди, да и преставился, не ойкнув. Могучий дед был! Мы против него мелюзга, хоть и хорохоримся. Но то песня другая.
Я вот про веник никак не довершу. Вот он, на — подержи. Ёмкий? А ить три раза отделал себя, а вишь, листок к листочку. У него каждый листок что та ладошка ребячья — нежная, мягкая, прикладывается к телу ровненько. А глянь, своими зубчиками резными он каждую пору отмыкает, словно ключиком волшебным, каждый капиллярчик прощупывает да пробочку откупоривает. Распахнётся тело для вздоха глубокого, потому что к нему листочки берёзовые шелковисто прильнули, будто тайну о воде живой поведать вознамерились.
У нас в деревне у каждого хозяина, считай, своя баня. А в других посёлках и общественных понастроили. Не их бранить: дело доброе, если о людях забота. И вот что скажу тебе, мил человек, баня воспитывает часом. Я сам свидетелем случился как-то. В гостях дело было не так давно. У кума гостевал.
Кум веничком снабдил, и потопал я в общественную баню… Попарился от души, выхожу в предбанник глотнуть свежести и слышу, как молодой козлик этакий к банщику обращается:
— Эй, дед, шкандыбай сюда, шмотки залапить требуется!
Ну здесь, мил человек, я вам скажу, и началось. Банщик, как тот петух, подступил к пареньку да как отвесит ему леща по голой, извините, заднице с сопровожденьицем таким:
— Как ты сказал, басурман? Шкандыбай? Вот я тебе и ещё разок зашкандыбаю!
Банщик снова ступил к пареньку, а тот ходу. А он ему вслед:
— Я тебе покажу шмотки, неуч безродный! Ну слышали вы, люди добрые, язык этого поганца, а? Заааа-лапаю! — передразнил дед, не на шутку распаляясь. — Да тебе за такие слова басурманские рот поганый зашить надо! Будто и языка маминого не слышал, а? Где же они учатся речь родную коверкать? Над словом родным измываются!
Ну я вам скажу, речь была пронзительная! А когда виновник конфликта встрял снова со своим тарабарским словом, сказав:
— Дед, что это за хохмочки?
Банщика будто пчела ужалила:
— Ах ты, дикарь безродный, ты за своё опять? Посидишь у меня до ночи. Может, вспомнишь речь родную.
Больше часа держал банщик паренька в предбаннике. Я за это время три раза на полок забирался.
Сидит краснобай тот уличный, зубами щёлкает от холода, а банщик не замечает его. Потом дошло, наверно, козлику несмышлёному о позоре своём, и говорит он:
— Д-де-душка, б-больше не буду… Отдайте мне одежду…
— Помылись уже, молодой человек? С лёгким паром! — и отпирает ключом шкафчик. Повернувшись ко мне, дед по-заговорщицки подмигивает, улыбаясь.
Я в ответ тоже подмигиваю, одобряя всей душой дедову педагогику. И думаю:
— Хороша же ты, русская баня. Большую силу ты даёшь человеку.
Вот так, мил человек.