Книжно-Газетный Киоск


Проза. Наши гости


Ладо КИЛАСОНИЯ
Прозаик. Автор многих публикаций. Живет в Тбилиси.



УПАВШАЯ В ЛУЖУ ЗВЕЗДА

Все дело было в бинокле, его подарил ему старший сын: чем сидеть во дворе и кормить воробьев хлебными крошками, лучше наблюдать за чем-нибудь, это интереснее, развлечешься — и с этими словами он извлек из ящика какой-то черный прибор, так не похожий на тот маленький предмет, который часто подносили к глазам стоявшие подальше от поля битвы, восседавшие на лошадях генералы или главнокомандующие в фильмах его молодости.
— Да нет же, это новый военный прибор, с ночным режимом, мне братан подарил, он военный, — объяснил сын, потом показал, как пользоваться, так, мол, и так, и ушел.
Сначала ему все это не понравилось, — что я, шпион, что ли, следить за кем-нибудь, но постепенно, может, из-за однообразныx скучных дней странная, грубоватая форма бинокля заинтересовала его, притянула к себе, как магнит, и он взял его в руки, в первую очередь осмотрел двор, потом перешел на улицу, а после — на старинные серые развалины города и покрытые лесом склоны гор, по середине которых, как свежeвыпеченные пирожные, красовались золотистого цвета церкви и модные, пестрые, и, кто знает, за счет каких сделок с дьяволом, построенные дома новых грузин. Начал смотреть в бинокль, начал, да и привык, да не только привык, это развлечение полнoстью завладело им. Прибор открыл для него столько интересных и доселе невиданных картин, о существовании которых он и не подозревал и которые жили вокруг него, как притаившиеся в джунглях звери.
Вот, например, увидел, как веселая и на первый взгляд честная, простоватая продавщица Тина затыкала перепрятанные от хозяина деньги под платье, в чулок, увидел ее распухшие, бесформенные ноги со свисающими, как тесто, жировыми складками, ее бегающие, испуганные, но в то же время как-то опаcно прищуренные глаза. Увидел, как готовила еду для сына-школьника черноволосая Mери с золотистыми глазами, как наливала воду и месила кукурузную муку своей тонкой, когда-то красивой рукой, как разговоривала сама с собой оставшаяся в одиночестве в доме, который сначала взял ее в плен, потом сделал вдовой, а под конец превратил в старуху.
Еще он увидел и мужика, который вырвал маленького котенка из пасти беспризорных собак, погладил его своими грязными, распухшими пальцами, завернул в изорванный плед, сунул себе подмышку и пошел по освещенной луной пустой улице. Увидел, как поднялась на цыпочки маленькая рыжеволосая девочка, поцеловала длинного, с детским лицом парня с густой копной волос на голове и как при этом у нее напряглись маленькие мышцы на голени. А на рассвете он часто наблюдал, как толкали свои тяжело нагруженные тачки рослые, веселые продавцы арбузов.
Этот удивительный бинокль полностью изменил его жизнь: телевизор и компьютер покрылись пылью, тяжелое кресло переместилось со двора на балкон, откуда открывался великолепный вид, и он сам тоже поселился там, как домовой.
По вечерам, когда солнце склоняло свою золотистую голову, он брал еду, бутылку с водкой, устраивался в кресле, укрывшись зеленым теплым пледом, и с биноклем в руках начинал свои наблюдения.
Редко кто нарушал его покой. Иногда заходил младший сын, а вот старшему, который стал главным бухгалтером какой-то компьютерной фирмы, было все некогда, погрузившись в море цифр и счетов, он его уже не интересовал, а, может, и стыдился этого заурядного старика, уютно устроившегося на высоком, деревянном балконе. Он звонил в месяц раз, справлялся о здоровье отца, и его когда-то родной, мягкий голос звучал так же чуждо, как эхо, возвратившееся из глубин пещеры.
В такие минуты он еще сильнее кутался в свой плед, еще сильнее сжимал в руках бинокль, и окидывая город взглядом, шептал про себя: «Слава богу, что Лиза не дожила!»
И в один прекрасный день, когда, наблюдая через бинокль, он вместе с Тиной начал нервничать, мысленно подстегивая ее, — давай, мол, быстрее, а то хозяин застукает, когда вместе c безработным зятем высунул язык стоявшей к нему спиной теще, он вдруг понял, что эта удивительная вещь, как большая, грубая резинка его детства, полностью стерла прошлую жизнь, а его превратила в какое-то насекомое или пернатое, или просто существо, которое ничего уже не создает, не портит, а живет за чужoй счет, и знаете, что было самое удивительное, это вовсе не разозлило его, скорее наоборот, ему стало приятно. А потом появились они, вернее, он, и одна единственная картина заняла место всех остальных.
Напротив его балкона стоял двухэтажный, утопающий в плюще дом, покрытый жестяной, местами съеденной ржавчиной крышей. Виднелась кирпичная, когда-то красная, а теперь сплошь покрытая сажей и копотью труба. Хозяин дома умер от рака несколько месяцев назад. Он хорошо помнил, как умирающего вынесли на носилках, помнил его бледное, бессильное тело, сморщенное лицо и испуганные глаза, помнил, как сильные руки подняли его, закатили в глубину машины и увезли туда, откуда он уже не вернулся.
И вот этот дом сняла, а, может, и купила одна семья. Их было трое: мама — хорошо ухоженная блондинка, отец — смуглый, улыбчивый мужик, и неугомонная, светловолосая девчушка, которую чуть ли не каждый день снимали с верхушек высоких деревьев. Семья была простая, тихая, как будто самая заурядная.
Все началось с дождя. В дождливые дни наблюдать было почти что нечего. Разве что за пацанами, укрывшимися под каким-нибудь старинным навесом, а так больше ничего и не происходило. В тот день тоже ничего. Cтемнело, и он уже собрался зайти в комнату и включить телевизор, как в доме напротив, на железной витой лестнице, ведущей на чердак, он увидел двоих: первый был отец, а вторая — рыжеволосая молодая женщина. Шли они медленно, помогая друг другу, осторожно ступали на мокрые ступени. Когда оказались под крышей (она опиралась на деревянные колонны, а стена там была недостроена, и поэтому все хорошо было видно), остановились, взялись за руки и присели, прижавшись головами, чуть нагнувшись вперед, и вот так просидели около часа.
— Интересно, что они там делают? — удивился он и следил за ними до конца, но больше ничего не произошло.
Через час они спустились вниз и исчезли. Скоро женщина вышла из двора, и одна пошла вниз, по улице.
После того дня отец был взят под строгое наблюдение. Рыжеволосая женщина приходила часто (когда семьи не было дома). В солнечные или просто пасмурные дни пары вообще не было видно (он видел их только мельком), но, как только начинался дождь и темнело, оба опять лезли по лестнице наверх, опять садились на прежние места и подолгу просиживали вот так. Что он только не предпринимал, с каких только углов не следил, даже на крышу полез несмотря на свой возраст, но так ничего и не выяснил, ничего не увидел.
И что они там делают? Этот вопрос не давал ему покоя, денно и ношно преследовал его, как алчный должник, и до того довел, что однажды, в дождливый день, когда дома никого не было, он не вытерпел, и дождавшись темноты, тихо прокрался во двор, еще тише поднялся по ведущей наверх лестнице и оказался на чердаке. Погода стояла холодная, вокруг чисто было прибрано, только в одном углу громоздились заржавевшие тазы и ведра.
Разве не тут они сидят? задал он самому себе вопрос и подошел к тому месту, где стояли два маленьких чурбанчика, подошел и вдруг улыбнулся: из прохудевшей жестяной крыши капала вода и собиралась в маленькую лужу, а из второго отверстия (побольше) виден был конец освещенной телевизионной башни, и сверкающая звезда ярко отражалась в воде.
После того дня он совершенно иначе стал смотреть на пару, даже начал с нетерпением ждать дождя, чтобы еще раз увидеть, как они поднимались по мокрым ступенькам, как брали друг друга за руки и как садились вместе. Глядя на них, он вспоминал свою Лизy, веселую, гибкую, легкую, как пушинка, вспоминал, как она садилась ему на колени, клала голову на его тогда еще сильную, широкую грудь и вот так засыпала.
Когда Лиза упала, он почти не нервничал, был уверен, что это было что-то пустяковое. А тихо произнесенные врачом слова «самое большое год» — до сих пор, как гром, звучали в ушах, но он не поверил, был уверен, что тот ошибался. Куда только он не водил ее, и везде говорили одно и то же, но он все равно не верил, всех их называл кретинами, неучами, пока сам не увидел. Они обедали, у Лизы из угла губ еда скатилась к подбородку, но она этого не почувствовала, он перегнулся и вытер ей лицо рукой, она ему улыбнулась, снова положила ложку в рот — и повторилось то же самое, и она снова этого не почувствовала, и вот тогда он понял, что она умирала, и у него все сжалось, словно оборвалось внутри, как в детстве, во время его первого прыжка в реку с высокого моста.



* * *

Шел дождь. Он осмотрел улицу и ничего не заметил. Недолго разглядывал сморщенное лицо старика, смотревшего усталыми глазами на пепeльное небо из далекого окна. Потом он снова повернул свой бинокль к лестнице, но вместо двоих, увидел только отца. Промокший до нитки, он сидел во дворе на каменной ступеньке.
Что-то случилось, — подумал он, и еще несколько минут наблюдал за ним, но тот ни разу не шевельнулся, даже голову не поднял, тогда он спустился вниз, пересек улицу и постучался в ворoта, но ему никто не открыл. Он снова постучал, и снова ему не ответили. Он налег на ворота, железные петли отвратительно заскрипели, и он оказался во дворе, а мужчина даже не шелохнулся.
— Извините, что вот так вошел, но... надеюсь, вы в порядке, я увидел вас из окна и... — начал он. Мужчина поднял голову.
— Сегодня мой день рождения — от него разило водкой.
— Поздравляю, но почему вы сидите тут?
— Да ведь это же ты, ну, тот, с биноклем? — спросил вдруг мужчина.
— Я, я... — растерялся он.
— Да, это ты, я узнал тебя.
— Давайте пойдем ко мне или к вам, так вы точно простудитесь. У меня хорошая водка есть, — пригласил он.
— Она позвонила мне сегодня, сказала, что вышла замуж, — вдруг прервал его мужчина, — да что говорить, разве я не так же обошелся с ней?
— С кем? — спросил он.
— Ну да, рано или поздно так оно и должно было быть, не могло же вечно длиться, нам ведь за тридцать, — продолжал про себя мужчина, словно и не слышал вопроса. — Я с детства ее любил. В то время я корчил из себя крутого, с ножом ходил, да и с оружием тоже, каких только глупостей не наделал и врагами обзавелся. Однажды стою на улице с ней и с братаном, что считался очень уж крутым, стоим, разговориваем, и вдруг нагрянули на двух тачках, выскочили, да и набросились на меня. Как началась потасовка, этот мой братан тут же смылся, оставил меня одного, и знаешь, что она сделала? — подралась, не вытерпела, как начала реветь, я до сих пор помню, как с покрасневшими глазами, в злобе била этих олухов маленькими кулаками, рука у нее в трех местах раскрылась, как у боксера после двенадцати раундов, а вот взяла, да и вышла замуж...
— Давайте, зайдем в дом, — повторил он и взял его за локоть. Мужчина повиновался, тяжело поднялся, и оба вошли в комнату. Он уложил его на тахту, снял обувь, укрыл теплым пледом и вернулся к себе домой. Мужчина проснулся утром и, кажется, ничего не помнил, так как встретив старика на улице не поздоровался с ним (не помнил или не хотел помнить). Ему тоже не хотелось напоминать, хотя он и продолжал следить.
Рыжеволосая женщина больше уже не появлялась. Прошло много времени. В доме напротив иногда мелькали другие женщины, черноволосая, блондинка, но ни одной из них мужчина не дал посмотреть на упавшую в лужу звезду.

Перевел с грузинского Русудан КИКОДЗЕ