"...когда мы говорим о поэте — дай нам Бог помнить о веке..."

Начало двадцатого века в России было бурным не только в политическом отношении, но и в поэтическом тоже. Появились совершенно новые направления: символизм, имажинизм, футуризм, акмеизм и другие. Ни к одному из них Марина Цветаева не примкнула. Ее характеру, как в реальной жизни, так и в литературной, была свойственна чужеродность всему окружающему — это отмечают все исследователи ее творчества. Так было на протяжении всей ее короткой жизни, как в России, так и в эмиграции. Она была очень одинока и ни на кого непохожа.
Цветаева получила хорошее образование с ранних лет. Мать ее была наполовину российской немкой, и Цветаева, воспитанная на немецкой литературе и свободно владевшая немецким языком, романтизировала Германию, и, когда в подростковом возрасте впервые попала в эту страну, была совершенно восхищена ею. Тем не менее, именно здесь, во Фрайбурге, ее посещает и первое чувство ностальгии по России. Теперь она воспринимает Германию как вторую родину, называя ее Фатерландом. Началась Первая мировая война, теперь немецкий Фатерланд и русское Отечество оказались по разные стороны фронта, а ее муж мобилизован санитаром. 1 декабря 1914 года, она обращается к "Германии":

Вместе с любовью к Германии в душе девочки поселяется любовь к творчеству немецкого поэта Генриха Гейне, ставшего ее кумиром "союзником во всех высотах и низинах". Хотя здесь нужно сделать оговорку: она знала и любила многих других поэтов, например Гёте, Лагерлеф, Мюссе, и т. д. В течение всей жизни поэтесса жила в мире литературном, часто придумывала себе романы с поэтами, которых никогда не встречала в жизни. В ее архиве, в записной книжке № 10, датированной 1923 годом, есть запись: "Не одни объятия связывают. И, если я себе (Вам?) отказываю в них, то для того лишь, чтобы лучше и глубже и пуще — по-иному! обнять. Я ведь не спрашивала Вас, есть ли у Вас любовница. — Какое мне дело! — как и Вы в свою очередь не ревнов<али> меня к моим Heine и Hoffmansthal'aм над строкой: Рlаtеn'ам... "Платоническая любовь"? — да из лютых лютейшая!" Уже находясь в эмиграции в Чехии, 19 февраля 1925 года, Цветаева, продолжая тему любви к Германии, пишет стихотворение "Променявши на стремя...":

Цветаева, как и Гейне, родилась в конце века, только спустя почти сто лет после него. Также, как у Гейне, в ее сознании, сформированном литературой, поселяется романтический герой Наполеон, хотя никакой свободы ее народу, в отличие от народа Гейне, он не приносил, романтизирует она и русских офицеров, героев войны 1812 года. Поэтесса оказалась свидетельницей двух революций. Революционные перемены второй русской революции она быстро поняла и оценила их опасность:

В ее жизни было три войны: Первая мировая, гражданская, а потом и Вторая мировая, все три с голодом и потрясениями. Поэтическое мировосприятие молодой поэтессы Цветаевой, стоящей на перекрестке старой и новой эпох, претерпевает изменения, в ее тихой романтической лирике появляются характерные для зрелого мастера черты: в стихах звучат экспрессивные, призывные интонации, появляется умение несколькими штрихами создать живую картину. Муж Цветаевой, Сергей Эфрон, покинул страну с белой армией, и поэтессе ничего другого не оставалось, как в 1922 году вместе с дочерью эмигрировать в горячо любимую Германию, чтобы встретиться там с мужем.
Берлин в это время был переполнен русскими эмигрантами. В разных источниках даются разные сведения — русская колония насчитывала от ста до трехсот тысяч человек. Литературная жизнь кипела, интеллигенция увезла с собой на чужбину, по выражению Гейне, "портативное Отечество" — родной язык. Выходили многие русские газеты и журналы, работали книжные издательства, в том числе перебравшееся в Берлин московское издательство Геликон, которым руководил Абрам Вишняк, у него Цветаева издает сборник стихов "Ремесло" и поэму "Царь-девица". Состояние отверженности усугубляется ее безответным увлечением Вишняком, в это время Цветаева читает новеллы Гейне "Флорентийские ночи", с которыми ее познакомил Вишняк. Кратковременный роман увенчался первой биографической эпистолярной прозой с тем же названием, что и у Гейне — "Флорентийские ночи", и циклом стихов "Земные приметы".
За два с лишним месяца, проведенных в Берлине, у Цветаевой не складываются отношения ни с одной эмигрантской группой, она чувствует себя чужой, поэзию ее не очень признают, новаторство считают чем-то вроде эпатажа. Да и ее любимый Фатерланд не слишком приветлив, это уже не страна из ее юности, здесь все русские живут на птичьих правах. 1 августа 1922 года она покидает Германию и уезжает к мужу в Чехию. 9 февраля 1923 она пишет стихотворение "Эмигрант":

В эмиграции ее поэтическое творчество становится еще более модернистским, с чертами футуризма. В своем эссе "Поэт о критике" сама Цветаева писала: "Творчество — преемственность и постепенность. Я в 1915 г. объясняю себя в 1925 г. Хронология — ключ к пониманию. — Почему у Вас такие разные стихи? — Потому что годы разные". Здесь поэтессой создается большой цикл стихов "Деревья", который она посвящает своей подруге Анне Тресковой, а также "Поэма Горы" и "Поэма Конца". Цветаева некоторое время работает редактором альманаха "Ковчег", ее произведения публикуют журналы "Воля России" и "Своими путями".
От романтизма поэтесса, как и ее кумир Гейне, совсем не уходит, это проявляется у Цветаевой прежде всего в том, что она часто обращается к мифам, сказкам или широкоизвестным литературным сюжетам. В 1924 году она начинает работать над лирической сатирой "Крысолов", заканчивает ее уже в Париже. Диалог с Гейне она начала еще в России стихотворением "Памяти Гейне", в котором она восклицает: "Спор наш не кончен — а только начат!“ Как бы в продолжение старого спора она пишет на сюжет немецкой средневековой легенды своего „Крысолова“, который является реминисценцией не одноименного стихотворения Гёте, а одного из последних стихов Гейне „Бродячие крысы“. Есть предположение, что сатира, скорее всего, написана под впечатлением воспоминаний о революционных событиях, свидетельницей которых ей довелось стать. С другой стороны, если вспомнить ее "Фатерланд", то поэму можно рассматривать как предвидение того, к чему придет Веймарская республика в 1933 году, когда у власти оказался новый "крысолов". 9-10 апреля 1939, когда немецкие войска вошли в Чехию, у Цветаевой вырывается крик боли, обращение к "Германии" — миф под названием Фатерланд развенчан:

Это стихотворение вошло в последний поэтический цикл Цветаевой, названный ею "Стихи к Чехии", при жизни поэтессы оно не было опубликовано.
В Чехии Цветаева остается до 1925 года — до рождения сына. С переездом в Париж, куда к этому времени переместился из Берлина центр русской эмиграции, никаких особенно положительных изменений в семье Марины Цветаевой не произошло. Бедность, отсутствие работы, негативное отношение эмигрантов к ее стихам (берлинская история повторяется), их нежелание понять и принять ее саму. Из письма к Тресковой: "Меня в Париже, за редкими, личными исключениями, ненавидят, пишут всякие гадости, всячески обходят и т. д. Ненависть к присутствию в отсутствии, ибо нигде в обществ<енных> местах не бываю, ни на что ничем не отзываюсь. Пресса (газеты) сделали свое. Участие в Верстах, муж-евразиец и, вот в итоге, у меня комсомольские стихи и я на содержании у большевиков". Во Франции Цветаева выпускает всего один поэтический сборник "После России. 1922-1925". Обсуждая название этого сборника с Анной Тресковой, Цветаева пишет: "После России — хорошо? Я в этом названии слышу многое. Во-первых — тут и слышать нечего — простая достоверность: все — о стихах говорю — написанное после России. Во-вторых — не Россией одной жив человек. В-третьих — Россия во мне, не я в России (Сережины слова […]). В-четвертых: следующая ступень после России — куда? — да почти что в Царство Небесное!" В Париже написаны поэмы "Новогодняя" и "Поэма воздуха", а также "Стихи к Пушкину", "Маяковскому", "Стихи сироте" и некоторые другие.
Поэтесса начинает писать трагедии на античные сюжеты. Так возникают "Ариадна", "Тезей" и "Федра". За ними следует биографическая проза "Живое о живом", "Повесть о Сонечке" и т. д., ряд эссе, в том числе "Мой Пушкин", "Пушкин и Пугачев" и другие. По словам В. Ходасевича, "Цветаева обрела себя как прозаика и обнаружилась настоящим мастером". Так же в архивах сохранилось эпистолярное наследие поэтессы этого периода, которое имеет большую художественную ценность, потому что, по воспоминаниям дочери Цветаевой, Ариадны Эфрон, поэтесса писала письма, как литературные произведения — сначала на черновике, а потом набело.
На мой взгляд, проблема любого писателя в эмиграции очень точно изложена в эссе "Поэт и время", написанном Цветаевой в Медоне, в январе 1932 года: "...мои русские вещи, при всей моей уединенности, и волей не моей, а своей, рассчитаны — на множества. Здесь множеств — физически нет, есть группы. Как вместо арен и трибун России — зальца, вместо этического события выступления (пусть наступления!) литературные вечера, вместо безымянного незаменимого слушателя России — слушатель именной и даже именитый. В порядке литературы, не в ходе жизни. Не тот масштаб, не тот ответ. В России, как в степи, как на море, есть откуда и куда сказать. Если бы давали говорить. […] А в общем просто: здесь та Россия, там — вся Россия".