Глава IV
«Тень Стигийская меж нами»
«Тень Стигийская меж нами»
«Розы, лавры, олеандры,
Лица с черными глазами,
Плеск побед, падений стыд...
Как в видении Кассандры,
Тень Стигийская меж нами,
Окровавлена стоит.»
В. Брюсов, 1920 г.
«Я сбросил ее с высоты
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь — как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!»
К. Бальмонт
Лица с черными глазами,
Плеск побед, падений стыд...
Как в видении Кассандры,
Тень Стигийская меж нами,
Окровавлена стоит.»
В. Брюсов, 1920 г.
«Я сбросил ее с высоты
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь — как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!»
К. Бальмонт
По краешку Судьбы
Черты ладони съединились: видно —
прошёл по краешку кромешному Судьбы.
Но как тебе мне говорить не стыдно
о той несбывшейся — за Гранию — Любви.
Я не корю. Лишь Час твой пробил рано.
Сказать ли? — Ты не ведал что творил,
когда смолчал — и догадалась я — Осанна! —
что н е м е н я в тот Вечер ты любил.
И что ж — черты ладони съединятся?
Пройдём ли мы по краешку Cудьбы?
Но те огни над часом разгорятся!
И всё поймёшь, и всё узнаешь, к счастью, ты:
То, как легко я расстаюсь с тобою
(как будто этот Вечер в жизни был?).
То, как легко вдруг становлюся злою —
что н е м е н я в тот Вечер ты любил.
То, как сама — плавленье мирра... воска...
И закипала в жилах синих кровь!
То, как забьются утром белым доски
И похоронится — за Гранию — Любовь.
О, знай и ты! — в стоянье на — границе,
в молчании пред церковью — луга —
Я превращалась в голубую к ночи птицу
и улетала в жёлтые стога!
И в сеновале превращалась в деву,
ждала тебя, скрывая грудь в копне…
И всё внутри от духоты горело! —
Всё оттого, что д у м а л обо мне
Ты. И искал... (искал!) далёкой Встречи...
И — мучимый границей Бытия —
шептал за гранью пламенные речи...
Так в этот Вечер ты любил м е н я!
И губы — так! — по-чувств-ова-ли Волю,
прикосновенье голубиное души
и тонких рук. Скажи мне просто: «Соня...
Здесь шелест трав, на губы от-ДЫ-ШИ...»
И СЕНА ВАЛ —
желтеет в чёрном поле...
И кто-то дышит над границей Бытия
И две–сливаются–над-жизнью-властной–воли!
И вздрагивает в сумраке Земля…
Т а м будет всё. Т а м съединимся, видно —
пройдя по краешку кромешному Судьбы.
И рассказать мне будет вам совсем не стыдно
о той у Грани совершившейся
—Л ю б в и—
—!—
прошёл по краешку кромешному Судьбы.
Но как тебе мне говорить не стыдно
о той несбывшейся — за Гранию — Любви.
Я не корю. Лишь Час твой пробил рано.
Сказать ли? — Ты не ведал что творил,
когда смолчал — и догадалась я — Осанна! —
что н е м е н я в тот Вечер ты любил.
И что ж — черты ладони съединятся?
Пройдём ли мы по краешку Cудьбы?
Но те огни над часом разгорятся!
И всё поймёшь, и всё узнаешь, к счастью, ты:
То, как легко я расстаюсь с тобою
(как будто этот Вечер в жизни был?).
То, как легко вдруг становлюся злою —
что н е м е н я в тот Вечер ты любил.
То, как сама — плавленье мирра... воска...
И закипала в жилах синих кровь!
То, как забьются утром белым доски
И похоронится — за Гранию — Любовь.
О, знай и ты! — в стоянье на — границе,
в молчании пред церковью — луга —
Я превращалась в голубую к ночи птицу
и улетала в жёлтые стога!
И в сеновале превращалась в деву,
ждала тебя, скрывая грудь в копне…
И всё внутри от духоты горело! —
Всё оттого, что д у м а л обо мне
Ты. И искал... (искал!) далёкой Встречи...
И — мучимый границей Бытия —
шептал за гранью пламенные речи...
Так в этот Вечер ты любил м е н я!
И губы — так! — по-чувств-ова-ли Волю,
прикосновенье голубиное души
и тонких рук. Скажи мне просто: «Соня...
Здесь шелест трав, на губы от-ДЫ-ШИ...»
И СЕНА ВАЛ —
желтеет в чёрном поле...
И кто-то дышит над границей Бытия
И две–сливаются–над-жизнью-властной–воли!
И вздрагивает в сумраке Земля…
Т а м будет всё. Т а м съединимся, видно —
пройдя по краешку кромешному Судьбы.
И рассказать мне будет вам совсем не стыдно
о той у Грани совершившейся
—Л ю б в и—
—!—
1999 г., Париж
Круговорот встреч и разлук
У меня вчера
день был лёгкий —
и душа парила!
А сегодня
словно бы свинец
течёт по синим жилам.
И никто не скажет — где конец Разлуки, где начало Встреч.
А сегодня хочется всё мне враз пресечь.
Так, чтобы не думалось, пыткой не пыталось,
так, чтоб окончательно в пропасть оборвалось —
камни бы посыпались, а я уже летела!!!
И НИЧЕГО НА СВЕТЕ БЫ НА ЭТОМ НЕ ХОТЕЛА.
Вот она, прости меня, далёкая Нирвана!
И сыплется с Небес чужих божественная манна…
С чужих Небес? О, Боже, я что-то там забыла…
Но что же? Кажется… там, словно бы, любила.
Но кто же он? И было ли души прикосновенье?
Иль это лишь безумное ночное сновиденье?
И так вдруг вспоминается… день лёгкий… я парила!
И после разливается свинец по синим жилам…
И где-то там так хочется и разом всё пресечь,
чтоб не было той боли и тех коротких Встреч
и чтобы вновь не думалось и пыткой не пыталось,
так, чтобы окончательно всё разом оборвалось…
Чтоб камни бы посыпались, а я уже летела!
И НИЧЕГО НА СВЕТЕ ТОМ Я БОЛЬШЕ НЕ ХОТЕЛА…
И круг тот повторяется… то ль сна прикосновение?
О, милый незабвенный мой, так где же нам Спасение?
день был лёгкий —
и душа парила!
А сегодня
словно бы свинец
течёт по синим жилам.
И никто не скажет — где конец Разлуки, где начало Встреч.
А сегодня хочется всё мне враз пресечь.
Так, чтобы не думалось, пыткой не пыталось,
так, чтоб окончательно в пропасть оборвалось —
камни бы посыпались, а я уже летела!!!
И НИЧЕГО НА СВЕТЕ БЫ НА ЭТОМ НЕ ХОТЕЛА.
Вот она, прости меня, далёкая Нирвана!
И сыплется с Небес чужих божественная манна…
С чужих Небес? О, Боже, я что-то там забыла…
Но что же? Кажется… там, словно бы, любила.
Но кто же он? И было ли души прикосновенье?
Иль это лишь безумное ночное сновиденье?
И так вдруг вспоминается… день лёгкий… я парила!
И после разливается свинец по синим жилам…
И где-то там так хочется и разом всё пресечь,
чтоб не было той боли и тех коротких Встреч
и чтобы вновь не думалось и пыткой не пыталось,
так, чтобы окончательно всё разом оборвалось…
Чтоб камни бы посыпались, а я уже летела!
И НИЧЕГО НА СВЕТЕ ТОМ Я БОЛЬШЕ НЕ ХОТЕЛА…
И круг тот повторяется… то ль сна прикосновение?
О, милый незабвенный мой, так где же нам Спасение?
2001 г., Париж
Ниагара
А я бываю и другой:
Жестокою, неимоверно злой.
Смотри, тому ли будешь рад:
Ведь мой убийствен водопад.
А я бываю и иной:
Закрытой миру, неземной.
Смотри, удержишь ли в руках:
Ведь в них тот Ад, тот Рай, тот взмах!
А я… бываю и другой:
В тот-Час, когда ты не со мной.
Смотри, опять идёшь на риск:
Ведь может возмутиться Сфинкс.
И вот тогда — узнаешь ты:
Ту врезь ножа! тот взрыв свечи!
Смотри, не сможешь уж опять
Из пепла бурого восстать.
Сама же я — да той рукой
Вонжу свой меч! В свою лишь боль.
Тебе же (да цена ведь — грош!):
Ты просто сам себя убьёшь.
Я ж руку приложу ко лбу:
«Любила и ещё люблю…
Но Э Т О
В-ВЕЧНОСТЬ
НЕ ПРОЩУ.»
И с тем — на волю отпущу.
Жестокою, неимоверно злой.
Смотри, тому ли будешь рад:
Ведь мой убийствен водопад.
А я бываю и иной:
Закрытой миру, неземной.
Смотри, удержишь ли в руках:
Ведь в них тот Ад, тот Рай, тот взмах!
А я… бываю и другой:
В тот-Час, когда ты не со мной.
Смотри, опять идёшь на риск:
Ведь может возмутиться Сфинкс.
И вот тогда — узнаешь ты:
Ту врезь ножа! тот взрыв свечи!
Смотри, не сможешь уж опять
Из пепла бурого восстать.
Сама же я — да той рукой
Вонжу свой меч! В свою лишь боль.
Тебе же (да цена ведь — грош!):
Ты просто сам себя убьёшь.
Я ж руку приложу ко лбу:
«Любила и ещё люблю…
Но Э Т О
В-ВЕЧНОСТЬ
НЕ ПРОЩУ.»
И с тем — на волю отпущу.
Май 2002 г., Париж
Поэт и Игрок
«И в предсмертной икоте
останусь поэтом…»
В сердцевине не зимы,
прошедшее лето —
то,
в котором
отсутствовал ты. —
Так —
Лети!
Отчего же
в меня —
всем
впиванием —
груди?!
Так возьмём и —
забудем? —
То, что БУДЕТ.
«И в предсмертной икоте…»
И ты — тот игрок.
Разве это
(ах, верно!)
неизлечимый порок?..
За порогом…
А я ведь, любимый, всё знаю —
и поэтому
счастье-и-боль обещаю
так,
без клятв. —
Смотрят недры с Высот —
в этот грот —
Я спускалась
и ты,
и слыхала
то эхо…
А потом растворялась
в той нежности меха,
Из сугроба ком снега
в руки брала,
обжигала лицо
и кого-то звала —
Ту,
которая
НЕ приходила! —
Иссякали в сугробах
загробные силы —
в фонарях открывался
безумия свет…
И одно было страшно —
на сцене той «Нет.».
Чья же партия выйдет:
игрок? иль поэт?
Или слившись с тем снегом,
лицо обжигая,
и тому, и другому —
Свет
Белого Рая?!..
останусь поэтом…»
В сердцевине не зимы,
прошедшее лето —
то,
в котором
отсутствовал ты. —
Так —
Лети!
Отчего же
в меня —
всем
впиванием —
груди?!
Так возьмём и —
забудем? —
То, что БУДЕТ.
«И в предсмертной икоте…»
И ты — тот игрок.
Разве это
(ах, верно!)
неизлечимый порок?..
За порогом…
А я ведь, любимый, всё знаю —
и поэтому
счастье-и-боль обещаю
так,
без клятв. —
Смотрят недры с Высот —
в этот грот —
Я спускалась
и ты,
и слыхала
то эхо…
А потом растворялась
в той нежности меха,
Из сугроба ком снега
в руки брала,
обжигала лицо
и кого-то звала —
Ту,
которая
НЕ приходила! —
Иссякали в сугробах
загробные силы —
в фонарях открывался
безумия свет…
И одно было страшно —
на сцене той «Нет.».
Чья же партия выйдет:
игрок? иль поэт?
Или слившись с тем снегом,
лицо обжигая,
и тому, и другому —
Свет
Белого Рая?!..
Ноябрь 2002 г., Париж
Примечание от автора: строка «И в предсмертной икоте останусь поэтом…» — из стихотворения М.Цветаевой.
Цепи и Свобода
Ещё что знать? Меня ты любишь.
Пусть в этой страсти ты погубишь,
О нет, не Душу — Жизнь свою.
Прощая всё, скажу: «Люблю.» —
Так, возвращаясь — в ту Матрицу
Пред-Вечную. Поют мне птицы
В тот День, и жёлтый лист кленовый
На грудь мне падает — и снова…
Что там, за гранью? Боль? иль Свет?
Мне было в том молчанье «нет».
Но в тех руках — светилась нежность!
И в этих — светлая небрежность.
Так, оборвав цепочку рода:
Тебе — те цепи. Мне — Свобода!
Пусть в этой страсти ты погубишь,
О нет, не Душу — Жизнь свою.
Прощая всё, скажу: «Люблю.» —
Так, возвращаясь — в ту Матрицу
Пред-Вечную. Поют мне птицы
В тот День, и жёлтый лист кленовый
На грудь мне падает — и снова…
Что там, за гранью? Боль? иль Свет?
Мне было в том молчанье «нет».
Но в тех руках — светилась нежность!
И в этих — светлая небрежность.
Так, оборвав цепочку рода:
Тебе — те цепи. Мне — Свобода!
2002 г., Париж
* * *
Не говори мне ничего…
Ведь миф рождается —
потом.
Я зарекалась… Вновь пишу
так, через это я дышу.
А ты…
Вот был октябрь… сны…
Не помню их (и ты — сожги).
Безумная, всё жду — удачи.
А ночью да возьму — заплачу.
Никто не видит
(только Он).
Да просто — этот странный сон,
такой… не помню… Или ветер
меня бросает (в эти сети?),
иль эта нежная душа,
и этим голосом дыша…
Иль тем?
Иль это в смерть?
Или дикаркою на волю?
И так бывает — ночью взвою,
и оттого ли… Кто-то ждёт —
что и к нему тот-Час придёт.
Ведь миф рождается —
потом.
Я зарекалась… Вновь пишу
так, через это я дышу.
А ты…
Вот был октябрь… сны…
Не помню их (и ты — сожги).
Безумная, всё жду — удачи.
А ночью да возьму — заплачу.
Никто не видит
(только Он).
Да просто — этот странный сон,
такой… не помню… Или ветер
меня бросает (в эти сети?),
иль эта нежная душа,
и этим голосом дыша…
Иль тем?
Иль это в смерть?
Или дикаркою на волю?
И так бывает — ночью взвою,
и оттого ли… Кто-то ждёт —
что и к нему тот-Час придёт.
Ноябрь 2002г., Париж
«Ноль»
Сидела в том зале. И видела… ноль.
И перед глазами — та Смерть, эта Боль.
И ты выходил, на сцене… вещал?
И в свете тех рамп эту Боль упрощал.
Да так, чтоб мне было не проще — больней!
Так чтобы в том Мраке мне было темней.
Так чтобы себя отстранить и уйти,
Так, чтобы… нам вместе туда не взойти.
Так чтобы не слышать в груди этот вздох...
И, может, Простит —
Вам игру эту Бог.
И перед глазами — та Смерть, эта Боль.
И ты выходил, на сцене… вещал?
И в свете тех рамп эту Боль упрощал.
Да так, чтоб мне было не проще — больней!
Так чтобы в том Мраке мне было темней.
Так чтобы себя отстранить и уйти,
Так, чтобы… нам вместе туда не взойти.
Так чтобы не слышать в груди этот вздох...
И, может, Простит —
Вам игру эту Бог.
Декабрь 2002 г., Москва
Ненавидя и любя
Мне не уснуть сегодня, нет.
Не потому, что много лет.
Сжигаются мосты — земля!
И в том безумье — снова я.
Так виновата — без вины.
И даже ты — жестокий — ты:
Меня впустил — и оттолкнул.
Ножом по груди полоснул.
И вышел в рампы свет — смотрел
в тот зал — и ничего не смел
Сказать, так чтобы — между «нет» и «но».
А мне сегодня всё равно:
Костюм твой белый или в-чернь:
ведь оскорбить меня посмел, —
так, той спиною, в мир уйдя —
и ненавидя,
и — любя!
Не потому, что много лет.
Сжигаются мосты — земля!
И в том безумье — снова я.
Так виновата — без вины.
И даже ты — жестокий — ты:
Меня впустил — и оттолкнул.
Ножом по груди полоснул.
И вышел в рампы свет — смотрел
в тот зал — и ничего не смел
Сказать, так чтобы — между «нет» и «но».
А мне сегодня всё равно:
Костюм твой белый или в-чернь:
ведь оскорбить меня посмел, —
так, той спиною, в мир уйдя —
и ненавидя,
и — любя!
Декабрь 2002 г., Москва
* * *
Тебя любить — великий грех.
Закутаюсь я снова в мех
И поцелую — не тебя.
И вздрогнет — в занавес — земля!
А после — распахну ту грудь…
Ведь мне зигзагом этот путь —
Такой! Марина, эта Речь…
Та Встреча в Вечность — Жизни сечь,
Та — нет, не эта, где ты зол! —
И я! —
Уд-д-дарить!.. —
Вижу — пол
И эту спину… Будет День,
Когда застонет даже Тень
Твоя —
тем бумерангом в грудь!
Восстанет даже эта Суть
От сна —
и в эту
врезь (!)
стекла…
Ведь я от Смерти берегла! —
А ты —
по лестнице всходил:
Спиною в грудь —
меня убил.
Закутаюсь я снова в мех
И поцелую — не тебя.
И вздрогнет — в занавес — земля!
А после — распахну ту грудь…
Ведь мне зигзагом этот путь —
Такой! Марина, эта Речь…
Та Встреча в Вечность — Жизни сечь,
Та — нет, не эта, где ты зол! —
И я! —
Уд-д-дарить!.. —
Вижу — пол
И эту спину… Будет День,
Когда застонет даже Тень
Твоя —
тем бумерангом в грудь!
Восстанет даже эта Суть
От сна —
и в эту
врезь (!)
стекла…
Ведь я от Смерти берегла! —
А ты —
по лестнице всходил:
Спиною в грудь —
меня убил.
Декабрь 2002 г., Подмосковье
* * *
Мы с тобою, Людмила, сидели
У тебя: пили, слушали, ели.
Он нам пел, и звонил кто-то — в трубке
Так молчал… Ты надула те губки.
И молчала я. «Всё ведь логично, —
говорила ты мне. — Всё ведь отлично?»
«Да, конечно.» Уходишь ты спать.
И сажусь я на кухне — Писать.
И курю, и смотрю в это фото…
И бунтует над миром Природа.
Так что хочется плакать — смеяться
Над собой и над тем и — забраться
В стог ли сена, а, может, на крышу.
И сказать: «Ты, Всевышний, не слышишь!»
Или делаешь вид, что не знаешь.
Неужели ему всё прощаешь?
Или просто… А мне снова снится…
Ведь в конце
всем за всё
расплатиться.
У тебя: пили, слушали, ели.
Он нам пел, и звонил кто-то — в трубке
Так молчал… Ты надула те губки.
И молчала я. «Всё ведь логично, —
говорила ты мне. — Всё ведь отлично?»
«Да, конечно.» Уходишь ты спать.
И сажусь я на кухне — Писать.
И курю, и смотрю в это фото…
И бунтует над миром Природа.
Так что хочется плакать — смеяться
Над собой и над тем и — забраться
В стог ли сена, а, может, на крышу.
И сказать: «Ты, Всевышний, не слышишь!»
Или делаешь вид, что не знаешь.
Неужели ему всё прощаешь?
Или просто… А мне снова снится…
Ведь в конце
всем за всё
расплатиться.
Декабрь 2002 г., Подмосковье
* * *
Темно. И глухо. Сердце стонет.
Мой милый, мой корабль тонет.
Тебе же всё равно. Прости,
И этот-Час уже не жди.
Да и не ждал ты.
Я
спускалась.
И в этой тайне обнажалась,
кричала в-крик, сжимала зубы…
Вот правда тех ночей — мы грубы:
ты отвернулся и — ушёл.
Приблизился ко лбу тот пол:
казалось —
разобьюсь в те очи!
Зачем Вам мои сны и ночи?
К чему? Я улечу опять.
Так, чтоб тебя уже —
не ждать.
Мой милый, мой корабль тонет.
Тебе же всё равно. Прости,
И этот-Час уже не жди.
Да и не ждал ты.
Я
спускалась.
И в этой тайне обнажалась,
кричала в-крик, сжимала зубы…
Вот правда тех ночей — мы грубы:
ты отвернулся и — ушёл.
Приблизился ко лбу тот пол:
казалось —
разобьюсь в те очи!
Зачем Вам мои сны и ночи?
К чему? Я улечу опять.
Так, чтоб тебя уже —
не ждать.
14 декабря 2002 г., Москва
* * *
Люби других — ещё! — попробуй!
Восстанет всей Земли утроба
Против тебя — и Свет, и… Ох!
Так засмеётся тот! — И
Бог
Благословение в Проклятье
Рукою обратит — всем сжатьем
Стрелы отрававлéнной. — Мог
Ты всё! — Не обмануть лишь Рок.
И Ту. И Тех. И эти свечи
В том Храме, и внутри. И речи
Ручьёв, тех ливней водопад…
Люби же в боль! Он будет рад!
Он — Там Увидит: струны воют
Здесь — ты один в том поле воин!
Один — перед Вселенной всей!
Уйдя от тысячи смертей —
Теперь идёшь в Одну – тем взлётом
К той — и так борется Природа
С тем Разумом. А Разум — с Ней.
Так Чашу горькую испей
До дна! А там
на дне —
Мираж?
Нет, Ночь
и День — тот ярый —
НАШ!
Восстанет всей Земли утроба
Против тебя — и Свет, и… Ох!
Так засмеётся тот! — И
Бог
Благословение в Проклятье
Рукою обратит — всем сжатьем
Стрелы отрававлéнной. — Мог
Ты всё! — Не обмануть лишь Рок.
И Ту. И Тех. И эти свечи
В том Храме, и внутри. И речи
Ручьёв, тех ливней водопад…
Люби же в боль! Он будет рад!
Он — Там Увидит: струны воют
Здесь — ты один в том поле воин!
Один — перед Вселенной всей!
Уйдя от тысячи смертей —
Теперь идёшь в Одну – тем взлётом
К той — и так борется Природа
С тем Разумом. А Разум — с Ней.
Так Чашу горькую испей
До дна! А там
на дне —
Мираж?
Нет, Ночь
и День — тот ярый —
НАШ!
Конец декабря 2002 г., Гренобль
На карусели дикой славы
И Душу этому продал.
О, не спасти ей эту Душу (?).
Ведь той рукою сам разрушишь, —
Вновь припадая к образам.
На карусели дикой — славы —
Остановиться ли на миг?
Увидеть: круг большой облавы!
Услышать: чей-то в круге крик!
Да это сон: собаки гнались, —
Чудовищ, баскервилей вой…
А те всем взором обращались
Из зала чёрного… Открой!
Ну, распахни им снова Душу!
Наивные, пусть верят… Ты
Ведь той рукою с а м разрушишь
Той жизни верные мечты.
Они же плакать и смеяться
Опять придут… Ведь твой мираж…
К той грýди бы навек прижаться.
Не знают: шепчет там: «Он — наш.»
И с цепей львов своих спускает,
И окружают, жертву ждут.
И Кто-то Час расплаты знает,
Когда на том костре сожгут
Её, другую, эту ведьму!
За то лишь названною так,
Что лёгкою рукой, той сетью…
Что губы — не кораллы, — мак.
И ты… вдруг спрыгнул с карусели,
Глаза бездонные открыв…
И сквозь те дали, те метели,
Тот голос Рая полюбив.
Да так! Связав узлами Душу!
Не выпустить — не отпустить!
Но зацвели в груди той груши.
Но Кто-то приказал: «Любить!»
Так продан ты — и я в той лаве.
И не расторгнуть мрак цепей.
Да, мы с тобою в той облаве:
Поборем тысячи смертей!
О, не спасти ей эту Душу (?).
Ведь той рукою сам разрушишь, —
Вновь припадая к образам.
На карусели дикой — славы —
Остановиться ли на миг?
Увидеть: круг большой облавы!
Услышать: чей-то в круге крик!
Да это сон: собаки гнались, —
Чудовищ, баскервилей вой…
А те всем взором обращались
Из зала чёрного… Открой!
Ну, распахни им снова Душу!
Наивные, пусть верят… Ты
Ведь той рукою с а м разрушишь
Той жизни верные мечты.
Они же плакать и смеяться
Опять придут… Ведь твой мираж…
К той грýди бы навек прижаться.
Не знают: шепчет там: «Он — наш.»
И с цепей львов своих спускает,
И окружают, жертву ждут.
И Кто-то Час расплаты знает,
Когда на том костре сожгут
Её, другую, эту ведьму!
За то лишь названною так,
Что лёгкою рукой, той сетью…
Что губы — не кораллы, — мак.
И ты… вдруг спрыгнул с карусели,
Глаза бездонные открыв…
И сквозь те дали, те метели,
Тот голос Рая полюбив.
Да так! Связав узлами Душу!
Не выпустить — не отпустить!
Но зацвели в груди той груши.
Но Кто-то приказал: «Любить!»
Так продан ты — и я в той лаве.
И не расторгнуть мрак цепей.
Да, мы с тобою в той облаве:
Поборем тысячи смертей!
Март 2003 г., Париж
Не тащи меня в ту бездну
Не тащи меня в ту Бездну.
Руки нá сердце скрести.
Всё ведь было — горько, честно:
Тот помост и палачи.
Взгляд тот злой очей спалённых.
Вечер проклят кем-то был.
Слёз моих, тех, обнажённых,
Ты в ту ночь не заслужил:
Был с другой, срываясь в глуби,
От отчаянья, от зла.
Милый, он тебя погубит,
Как сгубила уж Земля.
И молилась я, другая,
Mille bougies за ночь спалив,
Жизнь твою преображая…
Зло очей лишь заслужив.
Так ведь посланная Богом,
В череде бессонных лет,
Охраняла у порога,
Умоляла дальний Свет…
Но рукой Благословенье,
Нет, не принял. Бездна глаз.
Даже то Прикосновенье
Не исправит страшный Час.
Видел Ангел всё, Хранитель.
И Кому-то рассказал.
И стоит теперь гонитель
За спиною — чёрный зал.
Зал затихший, эта бездна,
Сколько в бездну ни смотри…
Ведь Тому давно известно.
Что же делать — там гори.
Ведь кто Миг Благословенья
В Гордости не смел принять,
Даже то Прикосновенье
В темноте наказан ждать.
Там, коленно-приклонённо…
Не приклонишь — не придёт.
Будешь вечно-обречённо
В бездне гор колоть тот лёд.
Руки нá сердце скрести.
Всё ведь было — горько, честно:
Тот помост и палачи.
Взгляд тот злой очей спалённых.
Вечер проклят кем-то был.
Слёз моих, тех, обнажённых,
Ты в ту ночь не заслужил:
Был с другой, срываясь в глуби,
От отчаянья, от зла.
Милый, он тебя погубит,
Как сгубила уж Земля.
И молилась я, другая,
Mille bougies за ночь спалив,
Жизнь твою преображая…
Зло очей лишь заслужив.
Так ведь посланная Богом,
В череде бессонных лет,
Охраняла у порога,
Умоляла дальний Свет…
Но рукой Благословенье,
Нет, не принял. Бездна глаз.
Даже то Прикосновенье
Не исправит страшный Час.
Видел Ангел всё, Хранитель.
И Кому-то рассказал.
И стоит теперь гонитель
За спиною — чёрный зал.
Зал затихший, эта бездна,
Сколько в бездну ни смотри…
Ведь Тому давно известно.
Что же делать — там гори.
Ведь кто Миг Благословенья
В Гордости не смел принять,
Даже то Прикосновенье
В темноте наказан ждать.
Там, коленно-приклонённо…
Не приклонишь — не придёт.
Будешь вечно-обречённо
В бездне гор колоть тот лёд.
Март 2003 г., Париж
Примечание от автора:
в тексте Mille bougies (фр.) — тысяча свечей.
в тексте Mille bougies (фр.) — тысяча свечей.
Жизни холод и печали
Что жизни этой холода?
Что жизни той земной печали?
Меня любили и прощали.
И говорила снова «да».
И мне всю верность обещали.
В пути немного было вас,
А остальным я всё прощала,
И никому не обещала
Ни этот-Миг, ни этот-Час.
И ты, любимей всех всем веком
Моим, — с протянутой рукой
Ещё там встанешь, и слугой,
Рабом Того, кто создал реки
Тех слёз, что лились над тобой.
Что жизни той земной печали?
Меня любили и прощали.
И говорила снова «да».
И мне всю верность обещали.
В пути немного было вас,
А остальным я всё прощала,
И никому не обещала
Ни этот-Миг, ни этот-Час.
И ты, любимей всех всем веком
Моим, — с протянутой рукой
Ещё там встанешь, и слугой,
Рабом Того, кто создал реки
Тех слёз, что лились над тобой.
20 марта 2003 г., Париж
Два подарка
Подарок твой — предтеча бед.
Давала горестный обет…
Его, прости, я не сдержала
И снова в эту ночь упала…
Пой, ты, жестокий, в той ночи,
От адской боли вновь кричи!
Ведь та не может Вас проклясть,
Так чтоб раскрылась ночи пасть.
И мой подарок — бед ли знак?
Иль счастье Мига — красный мак
Тех жизни светлых Миражей?
Молчи. И яд отравы пей
В той чаше — золотистый мёд…
Нахлынет, к сердцу вновь прильнёт
Там что-то… То ль предтеча бед?
Иль в грудь нахлынувший ВЕСЬ-СВЕТ!
Давала горестный обет…
Его, прости, я не сдержала
И снова в эту ночь упала…
Пой, ты, жестокий, в той ночи,
От адской боли вновь кричи!
Ведь та не может Вас проклясть,
Так чтоб раскрылась ночи пасть.
И мой подарок — бед ли знак?
Иль счастье Мига — красный мак
Тех жизни светлых Миражей?
Молчи. И яд отравы пей
В той чаше — золотистый мёд…
Нахлынет, к сердцу вновь прильнёт
Там что-то… То ль предтеча бед?
Иль в грудь нахлынувший ВЕСЬ-СВЕТ!
2003 г., Париж
Кольцо на память
Подари мне кольцо на память:
Так чтоб в море слезой укатило.
Подари мне колье на память:
Так чтоб в вечность рубцом золотило.
Подари мне браслет на память:
Чтоб замочком — острó по вене!
Подари мне кулон на память:
Так чтоб виден со дна был на шее.
Только камень, сапфир свой гранёный,
Не дари, опускаясь в колени:
Ведь и так ты давно полонённый.
Дал же Бог: мы от счастья пьянели.
И то счастье было: вот — память
Не подарков, того Восхожденья.
А потом чья-то месть, чья-то зависть,
Чьё-то храброе в темь отступленье.
Ну, ступай. Не ступи лишь на мину.
Да куда б ни ступил — память Мига:
То огонь твоего ли камина?
Тот, в котором сожжение — крика?
Так чтоб в море слезой укатило.
Подари мне колье на память:
Так чтоб в вечность рубцом золотило.
Подари мне браслет на память:
Чтоб замочком — острó по вене!
Подари мне кулон на память:
Так чтоб виден со дна был на шее.
Только камень, сапфир свой гранёный,
Не дари, опускаясь в колени:
Ведь и так ты давно полонённый.
Дал же Бог: мы от счастья пьянели.
И то счастье было: вот — память
Не подарков, того Восхожденья.
А потом чья-то месть, чья-то зависть,
Чьё-то храброе в темь отступленье.
Ну, ступай. Не ступи лишь на мину.
Да куда б ни ступил — память Мига:
То огонь твоего ли камина?
Тот, в котором сожжение — крика?
Июнь 2003 г., Париж
Заклинание Брунхильды
Умирай — от этой нежности взгляда…
Умирай — в этой пытке дали, разлук.
Умирай — в этом золоте главной Награды.
Умирай — в этой лаве заслуженных мук!
Умирай — от руки и от губ — возрождаясь.
Умирай — на границе тех глаз и цветов.
Умирай — так чтоб… — Пре-о!-бражаясь!
Умирай — в этой памяти зорь и снегов.
Умирай — в том касанье шелков, в том полёте!
Умирай — от печали, от чёрной тоски.
Умирай — как и я, в том аду-самолёте.
Умирай — обогнав скорбь той белой доски.
Так чтоб снова под рампой этой кричалось!
Так чтоб с властию чёрной встать на ножи.
Так чтоб жилось, в пылу и в бреду том дышалось!
Так чтоб дрожью дрожали ужи и пажи!
Так чтоб ветер принёс мне в той скорби Молитву…
И сквозь чью-то холодную сжатую месть
Вдруг увидела — Жизни той Битву,
Где в груди той рубин — этот раненый — ЕСТЬ!
Так живи же! — ударом в то Зеркало. Будет!
Так живи же! — неверу той-Встречи кляня.
Так живи же! — на той всё-прощающей грýди
В этой Власти тех губ умирая — любя!
Умирай — в этой пытке дали, разлук.
Умирай — в этом золоте главной Награды.
Умирай — в этой лаве заслуженных мук!
Умирай — от руки и от губ — возрождаясь.
Умирай — на границе тех глаз и цветов.
Умирай — так чтоб… — Пре-о!-бражаясь!
Умирай — в этой памяти зорь и снегов.
Умирай — в том касанье шелков, в том полёте!
Умирай — от печали, от чёрной тоски.
Умирай — как и я, в том аду-самолёте.
Умирай — обогнав скорбь той белой доски.
Так чтоб снова под рампой этой кричалось!
Так чтоб с властию чёрной встать на ножи.
Так чтоб жилось, в пылу и в бреду том дышалось!
Так чтоб дрожью дрожали ужи и пажи!
Так чтоб ветер принёс мне в той скорби Молитву…
И сквозь чью-то холодную сжатую месть
Вдруг увидела — Жизни той Битву,
Где в груди той рубин — этот раненый — ЕСТЬ!
Так живи же! — ударом в то Зеркало. Будет!
Так живи же! — неверу той-Встречи кляня.
Так живи же! — на той всё-прощающей грýди
В этой Власти тех губ умирая — любя!
2003 г., Париж