Книжно-Газетный Киоск


Михаил ЛЕРМОНТОВ
ЗА МАСКОЙ МЯТЕЖНОГО «МЦЫРИ»
210-летию Михаила Лермонтова посвящается

3(15) октября 1814 г. — 15(27) июля 1841г.
(основано на воспоминаниях современников)



Узник исполинского духа



«Львиная натура, страшный и могучий дух!.. Огненная душа, демонский полёт, страшный и могучий исполинский дух поражает своей мощью», — говорит В. Г. Белинский о Лермонтове.
«Его пламенная душа рвалась из оков, которая готова стать диким зверем, змеёй, только чтобы быть свободной. Какие грызущие душу терзания! …И даже в пороках его что-то великое, как молния в чёрных тучах!», — А. И. Герцен.



Счастье быть другом Лермонтова и несчастье — попасть на его острый язык. И причиной тому — не только его гениальность, — детские и юношеские душевные раны печатью боли отразились на его судьбе; трагическая маска не сходила с лица «мятежного мцыри», — так назвал его В. Г. Белинский. «Я — сын страданья», «сухой пень, ненужный на пиру чужом», — говорит о себе Лермонтов; — всё предвещает конечность рода.
Отец, Лермонтов Юрий Петрович, — герой войны двенадцатого года, отставной майор, не нашёл достойное место в послевоенном обществе и от ненужности своей потерялся. Мать Михаила, Мария Михайловна, утонула в слезах, угасая после трёх лет супружества от скоротечной чахотки, — она не смогла пережить измены своего мужа, который не стеснялся вступать в неразборчивые связи с прислугой, с няней своего сына. Ребёнок родился, в целом, здоровым. Но, почему-то, акушерка, принимавшая роды, изрекла, перепугав всю родню пророческим видением, — этот мальчик не умрёт своей смертью. С раннего детства ребёнок был свидетелем семейных скандалов, рос нервным и недолюбленным. Мать умерла, когда ему не было трёх лет. Бабушка Елизавета Алексеевна после смерти дочери не отдала мальчика отцу, не столько ввиду вредности своего характера, сколько ввиду недостойного его поведения — любил карты, вино и женщин, имел крупные карточные долги. Вексель на 25 000 рублей остудил отцовские чувства Юрия Петровича, и он отбыл в своё имение.



Знакомые отмечали терпеливость и добросердечность Елизаветы Алексеевны, а не злобную «салтычиху», — как обычно её представляют. Современники вспоминают, что крепостной лакей Ефим Яковлев очень усердствовал, когда вёз госпожу в повозке, и при каждом удобном случае вываливал её в снег из мести за то, что та разлучила его с любимой девушкой, — так и прожил он всю жизнь бобылём. По доброте душевной, за шалости она его не наказывала. Пожалуй, ей самой нравился рослый и красивый мужик, — она держала его в кучерах. Брат Елизаветы Алексеевы был убит в Персии вместе с Грибоедовым. Мужа женщина потеряла рано — в 37 лет — в Рождество, после домашнего спектакля «Гамлет», в котором Михаил Васильевич играл роль могильщика. Вспоминают, что в весёлом расположении духа он посадил дочку Машу на колено, обнял жену и стал прощаться. Все восприняли за шутку. Через полчаса его обнаружили в соседней комнате повешенным?!
Воспоминания Лермонтова прочитать невозможно, скорее всего, их и не было — молод ещё, а многие рукописи утеряны. Но всё можно понять в его произведениях. Только годы спустя в печати появились первые воспоминания оставшихся в живых друзей — Жуковского, Раевского, Вяземских, Карамзиных, Столыпиных, короткие, крупными мазками, с оглядкой на цензуру. Непонятый обществом, душевно одинокий, юноша рано узнал царский гнев и «царскую любовь», — за него никогда не заступались влиятельные друзья, в то время, как за Пушкина знатные покровители стояли горой. В чём же дело? Безобидный для родовых дворянских семей Пушкин был не опасен, а необузданного в страстях Лермонтова побаивались. И родились строки: — «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…». В нестройный хор друзей Лермонтова влились голоса сослуживцев по Кавказу, среди них — ссыльные декабристы, князь Одоевский оставил достоверные воспоминания о поэте. И только через четверть века передовая часть общества узнала некоторые подробности из жизни и смерти Лермонтова.
Категоричность суждений непримиримого «мцыри» не позволяла ему отвлекаться на байроновский или шекспировский лирический слог, как это умел делать Пушкин. Он мечтал заняться издательской деятельностью, искал способных на решительные действия единомышленников, — и не находил. Герцен объяснил это так: — «Он был не дома в мире мёртвых душ». Со временем залегла пропасть между мировоззрением Лермонтова и аристократическим окружением. Он не имел закадычных друзей, а со временем перестал доверять свои тайны даже приятелям. Но, порой, выдавал такую откровенность, что до крайности смущал окружающих. Слишком рано ушло его детство, а с ним ребячество и беспечность, на смену пришёл подростковый максимализм, скептицизм, созревшие до безжалостности, с которыми справиться он так и не сумел. Сам безмерно страдая, боролся с собой и насыщал автобиографичностью образы литературных героев; каждое его произведение дышало трагизмом собственной судьбы, кричало, звало на помощь, он томился невозможностью применить свои уникальные способности.
Сокурсники по московскому университету Белинский и Герцен оказались куда более смелыми и правдивыми мемуаристами, чем родственники и близкие. «Какая образность, какая музыкальность, сила и крепость в каждом стихе», — пишет В. Г. Белинский. Долгое время литературный критик никак не мог совместить насыщенность литературного творчества Лермонтова с безрассудным его поведением. Но, посетив однажды опального поэта, находящегося под арестом за дуэль с сыном французского посланника Де Баранта накануне второй ссылки, он заметил, как наигранная маска злобы неожиданно сменилась необыкновенной теплотой во взгляде и откровенностью, невероятно поразивших Белинского. К слову сказать, — дуэль с французом состоялась 18 февраля 1840 года на том же месте, где Пушкин в 1837 стрелялся с Дантесом — на Чёрной речке! Публицист Белинский был крайне удивлён, когда Лермонтов, с пылающими от волнения щеками, вдруг страстно заговорил — о западной литературе, об ущербности и несвободе русской литературы. «Печально я гляжу на наше поколенье», — скажет поэт. Белинский понял: — раздражительность мятежного духа вызвана удушающей сферой жизни высшего света, изменить которую невозможно, — Михаил говорил о язвах общества, о необходимости его реформирования. «Может быть, он пока уступает Пушкину, но добыты со дна глубочайшей и могущественной его натуры исполинский взмах и демонский полёт!», — пишет Белинский. Стало понятно, что Лермонтов совсем не тот, за кого себя выдаёт, — а пытливый и тонкий философ и филолог, хорошо разбирается в творчестве Байрона, Купера, Вальтера Скотта, читает их в подлиннике, что, прикрываясь байроновским плащом цинизма, который делает его отвратительным, он прячет нежную и ранимую душу. И чем больше Белинский узнавал натуру Михаила Юрьевича, тем более понимал, что тот стоит значительно выше окружающего его общества, что его душат незыблемые рамки. Критик восхищён мощным напором нарождающегося гения: — «Тут нет легковесного похмелья, ни сладостного безделья, ни лени золотой, ни вина, ни шалостей Амура». И далее: — «Я перед ним благоговею и смиряюсь в сознании своего ничтожества… Эта огненная душа, исполинский дух, он поражает своей мощью… Львиная натура, страшный и могучий дух!»
В циничном и трагичном образе Печорина современники услышали исповедь самого автора и насторожились — с ним искали встреч, но близко не подпускали. Николай I тоже всё понял, остался недовольным «Героем нашего времени» и посчитал произведение вредным и опасным для общества.
Да и как может понравится герой, разрушающий всё вокруг себя, заплетающий любовные интриги ради забавы? Его душа пуста, он никого не уважает, играет судьбами людей, влюбляет в себя молодую княжну Мери с целью подразнить своего друга Грушницкого, а потом жестоко отказывает ей после признания в любви, сам оставаясь совершенно равнодушным, не жалея разбитого сердца девушки; да и все герои произведения испытывают душевные потрясения от общения с Печорин. И сам мучитель безмерно страдает.
После гибели поэта Белинский скажет: — «Всё это заставляет думать, что мы лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию шагнул бы дальше Пушкина!». А. И. Герцен также переменил своё отношение к Лермонтову и стал по крупинках собирать знание о нём. Он сумел проникнуть в душевное состояние поэта, один из немногих, философ увидел душевную боль его и страдания, спрятанные под «ледяной оболочкой». И почувствовал дух борца — одиночки, «равный духу Ивана Великого!» Но тогда к провидческим словам мастеров слова никто не прислушался. И только, спустя годы, после серии публикаций, многие задумались о масштабе личности поэта.
Долгое время Лермонтова видели порочным баловнем судьбы, желчным и злобным ненавистником людей. Но что прячется а маской сарказма? Не нашлось художника, который сумел бы распознать и выразить на холсте душу поэта, за исключением полкового товарища Меликова П. Е. Художник вспоминает: — «Приземистый, маленький ростом с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза … производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они были ужасны».
Редкий ум, широкую эрудицию отмечали все, кто соприкасался с поэтическим, музыкальным и художественным творчеством поэта, на одном дыхании он переводил Гёте. Но, даже в минуты веселья, глаза оставались злыми, а выражение лица — напряжённым и жёстким. Хочется думать, что современники ошибались, не злость, а душевная рана отпечаталась на лице трагической маской страдания, которая никогда не исчезала с его лица, словно приросла навечно, будто несёт он в себе все беды человеческие. А может быть, и в самом деле так? «Скрипя сердцем», ему прощали колкие шутки, шалости, ядовитые клички. Но однажды его легковесность натолкнулась на уязвлённое самолюбие товарища по службе Мартынова. И случилось непредвиденное.
Однако, сказать, что Лермонтов только и знал, что затравленным зверем из-за угла подглядывал за «сливками общества», без конца злился и ненавидел людей, как это часто преподносится, — будет неверно. Он жил в обществе, к которому принадлежал, веселился, влюблялся, бывал нежным и застенчивым, озорничал, наслаждался жизнью. И этому есть пример в воспоминаниях приятеля и секунданта князя Васильчикова, указывающего на «раздвоение» личности поэта; тот писал, что часть своего времени Лермонтов посвящал чему-то серьёзному: чтению, писательству, сочинению стихов, а иногда занимался такими шалостями, какие могут прийти в голову только пятнадцатилетнему школьному мальчику. И приводит пример, — если подают какое-то блюдо, он первым бросается к нему с вилкой, выхватывает лучшие куски и быстро съедает их. Или, — проезжает мимо какой-то стихотворец с бочонком свежепросольных огурцов, Лермонтов приглашает его к себе, гость угощает и начинает читать свои стихи, а Лермонтов в это время съедает половину огурцов, а другую запихает себе в карманы и убегает, оставляя гостя в полной растерянности. Чем не озорник?
Осенью 1838 года он тоже пошалил, когда явился на парад в Царском Селе с короткой сабелькой, за что попал на гауптвахту. Бабушка обивала пороги, спасая непутёвого внука от наказания. Саблю он любил и часто применял. А больше всего любил Пушкина. Читал его стихи и плакал. Поплачет от избытка чувств, поплачет, а потом вытащит сабельку и давай рубить подушки. Тут уж, собачонка или курёнок, не попадись под руку — зарубит.
И он же храбрый воин. Как вспоминает современник — историк Тенгинского пехотного полка Д. Ракович: «Лермонтов был командиром отряда разведчиков… Эта команда головорезов, именовавшаяся «лермонтовским отрядом», рыс-кая впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля, как снег на головы сваливаясь на аулы чеченцев… Лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха, Лермонтов на белом коне не раз бросался в атаку на завалы. Минуты отдыха он проводил среди своих головорезов и ел с ними из одного котла, отвергал излишнюю роскошь, служа этим для своих подчиненных лучшим примером воздержания».
Единственным милосердным и терпеливым Ангелом — хранителем Михаила Юрьевича была его бабушка. Известие о гибели внука сразило Елизавету Алексеевну — её хватил удар (инсульт), — отнялись ноги, глаза её закрылись от слёз, она поднимала веки пальцами, чтобы видеть опустевший мир, тело обожаемого внука она перевезла в Тарханы и захоронила в семейной усыпальнице. Оставшиеся четыре года жизни готовилась к встрече с ним, отдавая все силы и средства на благотворительность. После её смерти усадьба по завещанию перешла младшему брату — Алексею Столыпину с неизменным условием — оставить комнаты внука в мезонине нетронутыми. Со временем дом перестроили, но внутреннее убранство мезонина осталось прежним, здесь личные вещи поэта, мебель, посуда, оружие, военная форма, иконы работы Лермонтова-художника, портреты родственников.
Потомки сохранили роскошный парк, вяз, под которым поэт когда-то мечтал. Липовая аллея несёт в себе былую память, за двести лет липы возмужали, крепкие и статные, словно стражники на посту, они охраняют колыбель ушедшего в бессмертие поэта.
С обложек книг смотрит он трагически–пылающим взором, как — будто только он один знает правду жизни, оставаясь навсегда неразгаданной тайной.
И всё же, попробуем разгадать: — одинокий ангел с открытым и чистым сердцем ищет согласия с миром и не находит; ведомый роком греха и, вместе с тем, гениальный, обиженный и безмерно страдающий, он изгнан из рая, низвергнут с небес; разочарованный странник, бунтарь и мятежник добровольно облачается в маску демона, обрекая себя на вечные скитания между небом и землёй.

Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты;
Где преступленья лишь да казни;
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить…

Более точно о себе скажет сам Михаил Юрьевич: — как на ладони, его судьба. Мчится он — одинокий странник — на путеводный огонёк, где теплится ещё любовь, он ещё может чувствовать, видеть красоту, отречься от мести, от лести и служить добру и даже влюбиться, надеясь на счастье, — его горькая слеза прожигает камень: — «Хочу любить, хочу молиться, — / Хочу я веровать добру».

И мчался путник одинокий,
Обманут близким огоньком,
И, в бездну падая с конем,
Напрасно звал — и след кровавый
За ним вился по крутизне.

Но пред ним разверзлась бездна, огонёк погас, надежда рухнула, любовь ушла. И теперь ему, презренному и отвергнутому, с пустынною душой, остаётся только стать вселенским злом и губить всё доброе на корню. И вновь он тот, кем был и раньше, и снова одолевает скука — и в небе, и на земле: —

Я тот, чей взор надежду губит,
Едва надежда расцветет;
Я тот, кого никто не любит,
И все живущее клянет.
Ничто пространство мне и годы;
Я бич рабов моих земных!
Я царь познанья и свободы
Я враг небес, я зло природы.