Кончились мои десятилетия.
Счет пошел от силы на года.
Но дороже всех как раз последние —
Ведь не повторятся никогда!
Но с хандрой не собираюсь встретиться
И у пограничной полосы.
Даже если счет пойдет на месяцы,
На недели, дни или часы.

Утра в хрустальных росах.
Птичий лесной галдеж.
Все, что ты дома бросил,
где ты еще найдешь?

В желтом огне осинник.
Думы седых дубов.
Снова зовет в Россию
преданная любовь.

Помнится ночь над полем,
белые петли рук…
Милое все — до боли.
Но далеко — до мук!

Звон золотой пшеницы
да васильки во ржи…
В них бы мне и зарыться —
в поле на воле жить!

Сосен резные кроны.
Песни босых берез.
Родина! Ты лишь тронешь
душу до самых слез.

…И снова за окнами — пестрые версты
да ветер гуляет окрест.
Да, взмыв из трубы, паровозные звезды
стремительно падают в лес…

Как будто бы дома ты вовсе и не был —
все время в пути да в пути.
Летит на восток неподвижное небо,
а поезд на запад летит.

Беспечную легкость дорожных котомок
да бодрые песни в груди —
завидная участь! — от дома до дома,
из края в конец пронести.

И чтоб там ни снилось твоей недотроге,
где тихие полдни во сне непробудном —
ведь ты предпочел поезда и тревоги,
ведь ты полюбил беспокойные будни!

Тьма, как лазутчик, подползла к заставе.
Приникли тени к каждому кусту.
И часовые строго по уставу
бросают властный оклик в темноту.

Но только эхо им ответит где-то…
Да лязгом стали вызвенит вода,
да небо, как сигнальная ракета,
распорет вдруг падучая звезда.

Опять, как вспышки выстрелов, зарницы...
Далекий гром, почти что как стрельба...
Да, нам с тобой придется породниться,
суровая солдатская судьба!


Мы наши жизни подчиним приказам.
Раз наш черед — познаем до конца
и зной, который лихорадит разум,
и стужу, леденящую сердца!

Нелегкий путь нам веком предначертан.
Но чтобы мне суметь его пройти —
твои слегка помятые конверты
как талисман удачи на груди.

Придет пора — вернемся снова
к конспектам, книгам...
А пока
нам помогает только слово —
простая речь совсем простого
армейского большевика.

Он не твердил нам о святынях.
Без громких фраз и без прикрас
он говорил о дисциплине,
о людях, о войне, о нас.

Тревогами солдат тревожась,
в наш братский круг войдя едва,
как зерна, щедрые на всхожесть,
бросал он страстные слова.

Запав в сердца толковым людям,
они обильно прорастут.
И самым благодарным будет
его большой, партийный труд!

И в дни, когда случится снова,
что будет ноша нелегка,
мы вспомним боевое слово —
простую речь
совсем простого
армейского большевика.

Ветер, гарью в лицо нам дунувший,
выжег детский пушок у щек.
Шли на фронт безусые юноши,
не познавших жизнь еще.

Сколько каждый из нас увидел
бед людских и крутых невзгод!
Сколько тонких белесых нитей
впутал в волосы горький год.

Сколько раз приснились потом нам
развороты ревущих туч,
в лоб расстрелянные понтоны,
вплавь и вброд перейденный Збруч.

И проснешься и то — вглядеться:
схватка в темени блиндажа,
дикий ужас в глазах у немца,
тусклый взмах острия ножа.

Как пробитый холодным потом,
отряхнешь виденья на миг,
и встают наяву заботы
недочитанной грудой книг.

И усталость опять нависнет,
и сомнения, как назло,
и читаешь, и ищешь мысли
в непонятных обрывках слов.

Но опустятся руки едва лишь,
лишь покажется жизнь трудней,
как на память придет товарищ,
не дождавшийся майских дней.

Он закату упал навстречу,
а под вечер была взята
та, на картах ничем
                               не меченная,
та далекая высота.

А апрель размывал обочины,
и бурлила вокруг весна.
Через месяц была окончена
опостылевшая война.

И упавших в дыму атаки
каждый в сердце своем унес.
И махали нам вслед словаки,
и словачки слепли от слез.

Сколько там осталось на память
звезд, осыпавших каждый шлях.
Золотыми литыми снопами
обелиски стоят на полях.

Часто свежие над Моравой
на могилах лежат венки.
И на то их святое право,
не вернувшихся с той реки.

И опустятся руки едва лишь
да покажется жизнь трудней —
вновь на помощь придет товарищ,
не доживший до этих дней!

Ночью никто не спит.
Каждому бой знаком.
Кто-то пишет тайком:
«Если буду убит,
считайте большевиком».

Сказано: ровно в пять.
Ждут будто сто часов.
Ждут без ненужных слов.
Трудно так долго ждать
властный ракетный зов.

Можно на взрытый снег
навзничь упасть потом,
можно не встать — не грех!
Лишь бы — один за всех!
Лишь бы — за отчий дом!

Всем домой не прийти.
Бой и кровь впереди.
Выживших душит грусть.
Встань и спрячь на груди:
«Если я не вернусь…»
……………………………………………
Этих срезал металл.
Тот — у дзота упал.
Нам их дела вершить!
В гуще ветров и книг
нам продолжать за них.
Нам изучать тома.
Нам возводить дома.
Нам приказала жить
Родина-мать сама.

Человек — в бескрайней шири мира!
Замерли небесные тела.
Мать-Земля, не ты ль его вскормила,
разум, душу, плоть ему дала?!

Что же в радости тебя тревожит?
Иль во тьме веков, пока он рос,
ни о чем подобном ты, быть может,
никогда не думала всерьез?

Добывал огонь, сумел одеться,
примерял суда, как башмаки —
а тебе он так и был младенцем,
делающим первые шаги...

Начал строить жизнь
                           по умным книжкам,
устремил ракеты в вышину —
а тебе казался все мальчишкой,
из рогатки целящим в Луну…

В материнской радости и муке
ты светилась вся от блеска слез.
Только о возможности разлуки
догадаться раньше не пришлось.

Мир вокруг безмолвен и бездушен.
Мрак царит на дне голубизны.
Там ни белых облаков-подушек,
ни зеленых одеял лесных…

И когда стремглав навстречу риску
сын твой
                к звездам, ввысь
                                            рванулся вдруг,
с тягостною болью материнской
выпускала ты его из рук.

Ветер пел и бил в ладоши шало,
громоздил, ликуя, голоса.
Ты заметила — как возмужал он,
человек, за эти два часа?!
Пусть дерзает, чтоб от счастья пелось!
В битвах и на гребнях баррикад
век за веком обретал он зрелость,
как присягу молодой солдат.

Пусть он озарит тебя улыбкой
и опять — в кабину корабля…
Сын к тебе вернулся на побывку.
В бой благослови его, Земля!

Друзья про чудо нам твердят восторженно.
На чудо ропщут битые враги.
А нам ни спесь, ни робость не положены.
Друг, не бахвалься! Враг, поменьше лги!

Мы знаем, что какой ценою добыто:
сибиряки в дубленках под Москвой...
Безвестный Королёв корпел над опытом...
И кто еще не жертвовал собой?

Мы — работяги. Вовсе не от водки
один осунулся, другой зачах.
Мы всю страну — от Крыма до Чукотки —
поближе к солнцу тащим на плечах.

Как выдюжить нам, силы взять откуда?
Паек блокадный. Каждый срок — в обрез!
Кто б тут отказываться стал от чуда?
Но в том и соль, что в мире нет чудес.

В расход пускали. Громогласно спорили.
Был просто вождь. И был — всему отец.
Крутая, знала все наша история,
но ни малейших, ни на грош чудес!

Смерть смерти рознь! Я сам ее боюсь.
Но при расстреле, вышагнув из строя,
на мушке у врага поют герои,
и по-свинячьи взвизгивает трус.

В бою, где пули хлещут с разных точек
и сразу всех подряд сражают влет,
смерть так скупа, что никаких отсрочек
для изложенья кредо не дает.

Поэтому спеши, пока не гибнем,
пока ты зряч, подвижен и здоров,
чтоб стала жизнь сама,
                              как клич призывный,
тогда и смерть красноречивей слов.

«Мы за мир», сказал когда-то кто-то.
Но — из здравомыслящих людей.
Умирать и вправду не охота.
Жаждет убиений лишь злодей.

Был бы мир, и ничего не надо мне.
Мир куда приятнее без войн!
Не пора ль порадовать парадами?
Но к чему воинственный трезвон?!

Человек пошел на все лишения,
сбился с правоверного пути,
лишь бы в части средств уничтожения
всех животных мира превзойти.

Расползлась дурная эта мания,
разум вместе с совестью глуша.
То трясла оружием Германия,
то трясут трясущиеся США.
Не проходит это. И не лечится.
Сто веков между добром и злом!
Самоистребленье человечества
станет скоро просто ремеслом.

Уж не знаю, долго ли протянем мы?
Согласитесь хоть в одном со мной:
стыдно перед инопланетянами
за твои безумья, люд земной!

Никогда твой отпор и не мог быть напрасен
тем, кто лихо рискнул на Россию напасть.
Нет в истории мира страниц столь контрастных.
А война — это горе и смертная страсть.

Русь не часто с побед начинала сраженья,
отступала, терпела, а враг ликовал.
А судьба, не спеша, принимала решенья,
что напавшим несли несомненный провал.

Оказавшись в войне, и не смей отбиваться
и надеяться лишь на победу потом.
Под Москвой, под Берлином умели ж сражаться,
защищая страну, как свой собственный дом.

Наши люди, коль надо стране или дому,
даже если невмочь, не откажут помочь.
Если что-то не так, то достичь перелома,
если боль невтерпеж — превозмочь!


Пусть века, как и прежде, несут перемены
и все реже приходят крутые года.
Но дыханье Победы, запавшее в гены,
не покинет потомков твоих никогда!

Стержень несгибаемый — Россия!
Преуспевшие в иных делах
столько раз себя превозносили
и стереть ее с земли грозили,
а в итоге ждал их полный крах!

На Руси традиции живучи.
А коснись, еще сгодятся впредь.
Мы же им твердим на всякий случай:
в русском просто нет глаголов круче,
чем, собрав все силы, ОДОЛЕТЬ!

От Каширы — сотня до столицы.
Там однажды с братьями втроем
повидали мы тех самых «фрицев» —
не на фото, а еще живьем.

А в Москве потом застал бомбежки.
Пал на Серпуховке весь квартал.
Ели все — от хлеба до картошки.
Так и я учиться жизни стал.

А в Сибири мой отец (когда-то!)
отсидел свой пятилетний срок.
И уже как рядовой штрафбата
с фронта ногу еле уволок.
Не отыщешь ни семьи, ни дома,
где война не правила б сполна…
Только слишком юным не знакома
та не раз проклятая война…

За улыбкой выжившего деда
скомкан ужас тех кромешных дней…
Всем, кто миру в самом деле предан,
тем и дорога наша Победа,
что народ сумел пробиться к ней.

Зачем галдеть о Родине часами?
Клич за нее бесценен на войне!
Но не кричит о ней кто делом занят.
Она же нам и учинит экзамен —
ты долгу верен или трескотне?

Да, многим Родина дороже жизни.
Народ и Родина — родни родней!
Жаль, что не всем… Но чем страна светлей,
тем нетерпимей, даже ненавистней
тебе любая нескладуха в ней.

Нас война взрастила, безотцовщина.
Мать спасла. Россия!
                                      Рос и я.
У меня с ней все навеки общее.
        Разница — лишь в сроках бытия.