Книжно-Газетный Киоск


«Сны о Грузии» на карте генеральной



Равиль БУХАРАЕВ

МЕДОВЫЙ АВГУСТ
грузинские картины
 
Пантеон

Снегам на хребтах не растаять.
Грехи и огрехи
прощает суровая память
Куры и Метехи.
Дожди пробуждают Ширшовис*,
и темные выси
диктуют российскую повесть
платанам Тбилиси...

Вот повесть:
                      герой невозможный,
расчет и обида...
Восходит рассвет осторожный
на гору Давида,
и там,
              где дожди на излете
бормочут бессонно, —
надгробие в маленьком гроте
в тиши Пантеона.

Покоится в скальной породе,
мытарства изведав,
министр и поэт по природе,
А. С. Грибоедов.

Взалкавший признанья,
далеко
                от счастья и горя,
лежит, вознесенный высоко
над уровнем моря...

* Горная улица в Тбилиси



Здравица

Грузинской трезвости урок:
мозг отягченный — мягче воска.
Заздравный пригубляет рог
Князь Чавчавадзе, тесть и тезка.

Лень. Зелень. Алазань.
Вокруг —
                     обетованная долина
беспечности.
                     В кругу подруг
смеется мелодично Нина.

Ее блестящие зрачки
смущают плоть,
                    шепча невольно:
жена... И девочка...
          Очки
что стали дымчаты?
Довольно
                      пить...

Пир в разгаре! И вино
из Цинондал благоуханно.
Хлопочет ласточка умно
под крышей старого духана.

Среди семейственных забот
достойна восхищенной оды
расчетливость ее хлопот —
священнодействие природы.

Да, Нина вправду хороша.
Но, как ни высока награда, —
строптива русская душа!

Жестока и темна досада
на искус: быть, как все.
                                           Судьба —
суд над собой, отчаянье — речи
о личности;
                       она — раба
тщеславья, горечи и желчи.

Се — человек.

Исход же прост:
иссякнет и вино в маране,
но русский пасмурный погост
скучней надгробья в Тегеране,
иль где-нибудь...

У тамады
стал голос выше на полтона:

Алаверды! Алаверды!
Вам слово, Александр, батоно!



Бессонница

Противоречья бес увечный,
шепча, с моих не слазит плеч.
О, тяга лечь, чтоб стало легче
прослушать вкрадчивую речь:

душевное здоровье —
                                повесть,
в которой ночи напролет
хрипит талант,
                          бунтует совесть,
спать честолюбье не дает.
Где
           в жажде оказаться праздным,
за две страницы до конца,
похмельный мозг
                              горит соблазном
влить в череп капельку свинца.

Душевное здоровье —
                                       влажность
на неподвижной коже лба,
когда во сне сдираешь тяжесть
с окостеневшего горба.

Лежи и мучайся,
                               изверясь
в простой возможности — заснуть.
Душевное здоровье? — ересь,
сомненьем гложущая грудь!

Измученный угрюмой ленью,
молись, не помня про дела,
чтобы любовь сырой сиренью
по сонным векам провела.

Тогда глаза раскроешь настежь,
и счастье ощутишь в одном:
что ты живешь,
                           здоровый насмерть
на этом свете проходном!



Сады цинандали

От чего, милый друг, и по чем
вы печальней и чопорней стали
среди чувственных роз Цинандали,
в красном доме, овитом плющом?

Оттого ль, что в предутренней мгле,
в чуткой зале,
                         где царствуют блюдца,
обрели двойника-сластолюбца
в неподкупном зеркальном стекле?

Что грустнее магнолий в цвету?
Что чудесней цветущих магнолий?
Влюблены вы?! Давно ли, давно ли
вы не эту любили, а ту?

Все одно — впереди, позади —
эта хмурая ненависть, эта
благодать кахетинского лета,
тихоструйность и холод в груди.

Да, любовь ни при чем. И вотще
и отчаянье, и честность признаний:
в римской тоге, в посольском плаще —
ночь души, обреченность призваний.

Не остаться бы днесь в дурачках!
Ваш двойник бродит чащей зеленой,
честолюбия раб уязвленный
в романтических круглых очках.

Он глядит на долину. Вдали —
заповедные земли Кахети.
Добрый гений грузинской земли
за нее перед Богом в ответе.

Горы снежные: — в дымчатой мгле
винограды и блеск Алазани.
Мановением Божеской длани
утвержден сей Эдем на земле.

И для вас — невозможного нет!
Застит родину свет благостыни.
Вы подобие Бога, поэт! —
шепчет бес непомерной гордыни.

...Отчего, отчего этот страх?
Вы — охотник, страшиться не надо
прочитать отвращенье в зрачках
лани, схваченной в зарослях сада!

Безоглядно свиреп влажный сад.
Остальное, пожалуй, прекрасно.
– Нина, Нина! — вы шепчете страстно,
по аллеям спешите назад.



Молитва

В садах — досадна мне отрада
быть равнодушным к лени дня.
Мне больше ничего не надо.
Прошу, не трогайте меня.

Забвенье — лучшая награда.
Адье, московская родня,
свет,
           сплетен подлая услада!
Мне ничего уже не надо.
Прошу, не трогайте меня.

Тщеславья гордая бравада,
гражданским подвигом маня,
в грузинской музыке разлада
вдруг захлебнулась. Чащи сада
сомкнулись. Ничего не надо,
прошу, не трогайте меня!

В литературных кругах ада,
на части душу расчленя,
я шел. Шипело бесов стадо:
в России — исповедь? Тирада!
Руссо для русских — дух распада.
Отныне — ничего не надо.
Прошу, не трогайте меня.

Любви привычная прохлада,
заботы тела отстраня,
остудит страсть. Наличье лада
в семье — всегда подобье клада.

Блаженный юг! Дождя и града,
и оторопи листопада
нет ныне. Девочка, ты рада?
Нет, Нина, ничего не надо,
не трогай, не люби меня!

— Уйти в себя. — И здесь преграда
одна. — Она? — Нет. — Кто же? — Я.
— Жить тошно? — Да. — Чего же надо?
— Прошу, не трогайте меня...



Равиль Бухарев — поэт, эссеист. Родился в 1951 году в Казани. Окончил механико-математический факультет Казанского университета и аспирантуру МГУ по кибернетике. Пишет стихи на русском, татарском, английском и венгерском языках. Печатается с 1969 г. Автор множества книг стихов. Член ПЕН-клубов Венгрии и США. Живет в Лондоне.