Как известно, роман «Вадим» Лермонтов писал с 1832 по 1834 годы. В основу его сюжетной линии легли эпизоды Пугачёвского бунта в Пензенской губернии и рассказы о расправах над помещиками, среди которых был и родственник бабушки Лермонтова Елизаветы Алексеевны Арсеньевой Данила Столыпин. Особое место в повествовании занимает образ подземной пещеры — Чёртова логовища. Предания о нем Лермонтов услышал еще в Тарханах¹. Пензенский хронотоп романа подчеркивается и упоминанием названия реки, протекающей по пензенской земле. Пятая глава начинается так: «Дом Борис Петровича стоял на берегу Суры…»².
В образе главного героя Вадима нашли отражение философские размышления Лермонтова, который уже в юном возрасте обостренно осознавал диалектическую взаимосвязь зла и добра и вечную борьбу дьявольского и Божественного в человеке, что заставляло его делать такой вывод: «…разве ангел и демон произошли не от одного начала?» (IV, 20). Так воплощается в романе принцип контраста, характерный для романтизма. Поэтому исторический сюжет Пугачёвского бунта дает Лермонтову возможность поставить острые нравственные проблемы, имеющие общечеловеческий смысл.
Главный герой романа горбун Вадим в своем уродстве обвиняет Бога. Надвигающийся, как черная грозовая туча, Пугачёвский бунт для него — это возможность отомстить не только Борису Петровичу Палицыну, обрекшему его на нищету и погубившему его отца. Воспользовавшись этой возможностью, Вадим хочет отплатить и Всевышнему за его несправедливость и самому вершить над ним суд. Вадим с презрительной насмешкой смотрит на окружающих, которые видят в нем «демона, но не человека» (IV, 8). Но этот «демон» способен и на сочувствие. Лермонтов подчеркивает, что его герой «почувствовал сострадание к нищим и остановился, чтобы дать им что-нибудь» (IV, 49). Автор начинает свой рассказ о пугачёвщине с предыстории бунта, стараясь объяснить его причины и передает настроение крепостных: «Умы предчувствовали переворот и волновались: каждая старинная и новая жестокость господина была записана рабами в книгу мщения, и только кровь могла смыть эти постыдные летописи» (IV, 14). Лермонтов связывает пугачёвщину с особенностями русского характера и своеобразием национального менталитета: «Русский народ, этот сторукий великан, скорее перенесет жестокость и надменность своего повелителя, чем слабость его… В восемнадцатом столетии дворянство, потеряв уже прежнюю неограниченную власть свою и способы ее поддерживать, — не умело переменить поведения: вот одна из тайных причин, породивших пугачёвский год!» (IV, 14–15).
Символический смысл обретает то, что замысел кровавой мести зарождается в «виду церкви, где еще блистали свечи и раздавалось молитвенное пение» (IV, 54). Именно стремление отомстить подталкивает народ на восстание против тех дворян, которые его грабили и мучили. Поэтому поначалу в народном сознании возмездие пугачёвцев воспринимается как кара Божья и торжество справедливости. Идеей мщения буквально одержим и Вадим. Лермонтов подчеркивает, что месть его имеет демонический характер. Лермонтовский Вадим — своеобразный гений мести. Он признается своей сестре Ольге: «…какой-то бешеный демон поселился в меня… он только терзал меня… Я не решился; кому завещать свое мщение?» (IV, 30). К мести, как шекспировского Гамлета, взывает тень его погубленного злодеем Палицыным отца. Вадим говорит об этом Ольге: «Я видел отца твоего перед кончиной», «его проклятие живо» «и каждый год все более окружает своей тенью семейство злодея» (IV, 17). Именно месть, которая подталкивает к бунту и жестокой расправе над дворянами, сближает Вадима с восставшими против своих господ крепостными. В Откровении Иоанна Богослова об этом сказано так: «и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим» (Гл. 20. Стих. 13).
Лермонтов подробно описывает жестокие сцены отмщения, где жертвой разъяренных бунтарей становятся дворяне. Изображение бунта у стен монастыря завершается такой страшной картиной: «множество нищих, обезображенных кровью, вином и грязью, валялось на поляне», «на некоторых деревьях висели трупы… Один из них по всем приметам был некогда женщиной, но, обезображенный, он едва походил на бренные остатки человека» (IV, 58).
Важную роль в художественной структуре романа Лермонтова играют образы нищих. Впервые Вадим предстает перед нами в толпе нищих, которые стоят у монастырских ворот. И тут вспоминается сразу Нагорная проповедь Спасителя: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5:3). Не случайно главным героем своего романа Лермонтов сделал нищего «горбача», который воплощал в себе демоническое начало. Именно поэтому его деяния опровергают заповедь Христа «Не убий!». Горб Вадима становится своеобразной метафорой сложенных крыльев демона, невидимых окружающим. Вадим — бывший монах, сменивший черную рясу на отрепья нищего, предвещает гибель дворянам, подбивая на бунт крестьян.
Символический смысл у Лермонтова обретает и образ нищей старухи, которая предсказывает главному герою его дальнейшую судьбу. Лермонтов сравнивает нищенку с мертвецом, от ее ужасного вида у Вадима «волосы встали дыбом». Ее проклятия ужасны: «Проклят! проклят, проклят! — кричала в бешенстве старуха: — чтобы тебе сгнить живому, чтобы черви твой язык подточили, чтобы вороны глаза проклевали… горбатый, урод, холоп… проклят, проклят!» (IV, 50). Лермонтовский Вадим вступает в своеобразный поединок со своей судьбой. Старуху он «так сильно толкнул … в грудь, что она упала навзничь на каменное крыльцо» (IV, 50).
Автор подчеркивает, что его демонический герой выбирает дорогу хищника, чтобы отмстить своему врагу. Он, как зверь, выслеживает свою добычу — помещика Палицына и его сына Юрия, которые скрываются в подземной пещере, получившей у местных жителей символическое название «Чертово логовище». Не случайно у Лермонтова разгул пугачёвщины связан с упоминанием нечистой силы. Вадим говорит казакам: «Если хотите, я вас наведу на след Палицына: пожива будет, за это отвечаю, — только с условием… и черт даром не трудится…» (IV, 95).
Изображая пугачёвский бунт, Лермонтов объясняет его причины той жестокостью по отношению к крепостным, которая отличала многих помещиков. Борис Петрович Палицын не был исключением. Именно поэтому он со страхом ожидает заслуженного возмездия. Узнав о том, что взбунтовались его крепостные, Палицын в ужасе восклицает: «…все против нас …Бог и люди… и кто мог отгадать, что этот Пугачёв будет губить кого-же? — русское дворянство! — простой казак!» (IV, 60). Никому из своих крепостных не мог довериться жестокий дворянин. Одного помещик «прибил до полусмерти», другой, по словам Бориса Петровича, готов был всадить ему «нож в бок за жену свою». Лермонтов с иронией пишет о том, как «малодушный старик», впавший в отчаяние, ожидал, что его спасет «хор ангелов» и «унесет за тридевять земель» (IV, 60). Но спасение он нашел не там, где надеялся. Не ангел, а «бедная солдатка» с состраданием подошла к нему и молвила: «я спасу тебя» (IV, 60).
Лермонтов в конце романа осуждает сущность демонической жестокости Вадима и восхищается евангельским чувством милосердия, которое было проявлено простой солдаткой. Ее подвергают чудовищным пыткам: «К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати, стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились от полу…» (IV, 107–108). Пройдя через адские мучения, крестьянка не выдала то место, где скрывались отец и сын Палицыны. Лермонтов это объясняет удивительным свойством русской души, которая готова совершить подвиг самопожертвования: «В важные эпохи жизни, иногда, в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он свершает дела, о коих до сего ему не случалось и грезить, которым даже после он едва верует…» (IV, 60). Рассказ о героическом поступке, совершенном простой крестьянкой, готовой во имя спасения дворянина Бориса Петровича Палицына и его отпрыска пожертвовать собой и даже свои сыном, выходит в финале романа на первый план. Мать, «содрогаясь», подходит к истерзанному сыну, но в «глазах ее сияла какая-то высокая, неизъяснимая радость» (IV,109). Эта радость объясняется высоким христианским чувством самопожертвования, которое противопоставляется звериной жестокости восставших бунтарей: «он не высказал, не выдал своей тайны душегубцам» (IV, 109). Идея христианской любви и милосердия противостоит дьявольской жестокости, которую Лермонтов связывает с образом Вадима. Так мы можем трактовать евангельский смысл, который заложен в содержание первого лермонтовского романа. Не случайно в Лермонтовской энциклопедии подчеркивается, что «черты идеологического, философского романа преобладают в "Вадиме" над приметами исторического повествования…»³ На самом деле, изображая в романе «Вадим» Пугачёвский бунт, юный Лермонтов осмыслял его трагические события, происходившие в окрестностях Тархан, через символику Апокалипсиса и откровения Иоанна Богослова: «И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?.. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем» (Гл.13. Стих 4 и 5). Открывая в романе «Вадим» этот глубинный смысл, мы можем убедиться в том, что в нем гениально предсказаны многие трагические события, перевернувшие ход русской истории.