Символ лестницы будоражит в памяти библейские толкования, дает пространство для интерпретаций, а также пространного экскурса в историю: лестница имеет огромное значение для мировой культуры и сохраняет свой символизм по сей день… Но что самое важное в этом образе? Ступени. Каждая отдельная ступень, начиная с первой, от которой идет отсчет. Николай Хлестов так завершает свой рассказ, давший название сборнику: «Дверь, лестница, окно, из которого на жизнь впервые начинаешь смотреть. А если этого лишиться, то может, вовсе и не надо на жизнь смотреть, коли забыл окно, дом, двор свой, лестницу, по которой по жизни карабкался!». Рассказ интересен еще и тем, что ведется от лица предмета: лестница рассуждает о том, стоит ли покидать Родину. Эта книга начинается с рассказов, и вчитываясь в короткие истории, отдаешь автору дань уважения: философские размышления лестницы стилистически ярко отличаются от переживаний мальчика Андрюши, а эта история, в свою очередь, контрастна ремейку чеховского рассказа. «Толстый и тонкий» в современной интерпретации выглядят столь же трагикомично: социальное расслоение еще никто не отменял…
Живые, разноплановые рассказы открывают нам различные картины восприятия обычной человеческой жизни. В рассказе «Мама приехала» описана простая ситуация: маленький мальчик ждет, когда придет мама, чтобы забрать его из детского сада. Казалось бы, что можно об этом написать? Ну плачет ребенок, а увидел маму — успокоился. Но этот рассказ я перечитывала несколько раз. Современные ученые доказали: двусторонняя связь между мамой и малышом выстраивает доверительную и безопасную привязанность, необходимую для правильного развития мозга. А нам и без научных исследований ясно, что никто не заменит малышу маму. Остается лишь согласиться с автором: «Счастье? В двух словах? Это когда мама приехала!».
Тем интереснее переход писателя от малой формы к объемной прозе. Здесь разом улетучивается щемящая открытость, свойственная его рассказам. Нет, кое в чем его герой искренен, но… скажем так, неопасно. Думает себе потихоньку, пишет себе «в стол» книжечку про Хобота… «Нетерпеливый шаг тени» — произведение о том, как государственная машина шаг за шагом разрушает в человеке личность, чтобы под конец окончательно добить: «Не нужны нам такие нетипичные герои, у которых, к тому же, нетерпеливо шагает тень!». Злая ирония последней фразы заставляет читателя поежиться. Государству не требуются умные, свободно мыслящие люди… Это непростое повествование преподносится нам в «ломаной» композиции — «роман в романе», когда истории вроде бы противопоставляются друг другу, но при этом образуют единое целое. Этот прием придумал не Хлестов, он отточен до совершенства такими классиками мировой литературы, как Э. Т. А. Гофман и М. А. Булгаков. Но, удачно используемый автором в повести о советском обществе, показывает, во что может превратиться человеческая жизнь, когда в газетах все в порядке, а в жизни — совсем наоборот. Забегая вперед, стоит сказать, что эта форма изложения оптимальна для описания раздвоения личности, которое неотвратимо формируется у отдельно взятого индивида. Главный герой повести задается вопросами, о которых его «товарищи по партии» предпочитают не задумываться. Так, например, на поминках коллеги его преследуют тяжелые мысли, в которых на удивление много человечности для того слоя общества, к которому он принадлежит: «Спроси многих выступавших на панихиде и поминках: каким был на самом деле Андрей Петрович? Навряд ли многое смогли бы они сообщить не по шпаргалке. Да, был неплохим человеком. Добрым, даже смелым, а что еще? Тишина. Все известные его поступки ничего не прибавляли к этой загадке. От этого Саженкову стало даже тоскливо». Формализм государственного управления, так же, как и «ритуальные» собрания, вызывают в душе главного героя если не отторжение, то как минимум неприятие. А ведь бюрократия не может работать по-другому. Она вынуждена поэтому выдавать формальное за содержание, а содержание — за нечто формальное. Потому и на поминках коллеги Саженкова выражаются общими словами: отсидели мероприятие, и хватит с них. В отличие от своих сослуживцев, главный герой пока не потерял способности чувствовать, и его внутренний монолог звучит трагически: «Почему мы относимся к мертвым, как к живым, а к живым не можем относиться как к мертвым?» И вот уже кажется, что сейчас произойдет нечто переломное в жизни Александра Васильевича: либо он встанет и громко произнесет не сухую заупокойную речь, а по-настоящему теплые слова, либо и вовсе на следующее утро напишет заявление об увольнении… Но не тут-то было: «Он попрощался с безутешным другом. Хотел было спросить его имя да одумался. Это показалось ему теперь уже ненужным». Бюрократическая система всегда центрирована, поскольку опирается в своей практике на закрепление существующих в обществе связей, стабилизацию элементов. Стало быть, инакомыслие внутри данной системы подавляется в зародыше. Но разве возможно всех причесать под одну гребенку? У человека в таком случае два пути: или приспособиться к системе, или выйти из нее. Первое грозит разрушением личности, второе равносильно добровольному изгнанию. Среднего не дано, поскольку, балансируя между двумя крайностями, человек потихоньку сходит с ума, что и происходит с Александром Васильевичем. Он начинает писать художественную прозу… Здесь можно было бы предположить, что, будучи дипломатом, Николай Хлестов создает изящную пародию на знаменитый роман Булгакова (велик риск «перенести» культовые события в более поздние советские годы, не привлекая внимания к внутреннему конфликту центрального персонажа), но нет, эта рукопись живет собственной жизнью, гореть не собирается, да и силенок у Саженкова на противостояние общественному строю не остается. У того, о ком он написал, также развивается социальная апатия: «Просто люди не любят, как это ни странно звучит, когда им помогают, даже из самых лучших побуждений. Человек готов отказаться от всего, кроме своих иллюзий». Между прочим, писатель не так уж и сочиняет. Научно доказано, что если человек ничего не способен создать в реальности, он вынужден «сбежать» в иллюзорный мир. Сам по себе эскапизм не является психическим расстройством, это, скорее, средство избегания, но не стоит его недооценивать… В общем, утопических рекомендаций Николай Хлестов не дает, но образ нетерпеливо шагающей тени врезается в память. Во многом потому, что приходится соотнести себя с центральным персонажем: а я‑то живу той жизнью, какой хочу? Могу ли себе позволить быть собой?..
Еще одно «политическое» произведение завершает эту объемную книгу. Авторская идея фильма «Три» (для тех, кто собирается прочитать последующий сценарий) может вызвать у старшего поколения ностальгические чувства. Фильм, посвященный тридцатой годовщине крушения СССР, у молодежи может пробудить исследовательский интерес: что ж это было за время такое, в котором нас еще и в проекте не было?.. Но основная целевая аудитория автора — те, для кого известные события разделили жизнь на «до» и «после». Подзаголовок «Ироническая комедия на фоне исторических событий» запускает в голове читателя ассоциативный ряд: советская комедия — фильмы Рязанова, полные светлой грусти — открытый финал, который как хочешь, так и понимай… Очень радует язык автора, полный мягкой иронии: «В кабинете № 3 коллеги начали уже работать — они пили чай». И вот они потихоньку «работают», обсуждают происходящее. Идти или не идти к Белому Дому — вот в чем вопрос. Выразить или нет свое малюсенькое волеизъявление? Каждый определяется сам, но от его выбора зависит его собственное будущее. У Сергея, например, чуть до развода дело не дошло. Кульминацией семейного скандала становится отчаянный детский крик: «Мама! Не ходи! Не ходи в революцию!». И хотя в отдельно взятой семье никто «не пошел в революцию», автор призывает нас помнить о том, что нашлись и те, кто туда отправился. А трое оттуда не вернулись… Кто вспомнит их имена тридцать лет спустя?..
Книга Николая Хлестова, объединившая в себе столь разные литературные жанры, как рассказы, стихотворения, повесть и сценарий художественного фильма, придется по вкусу, прежде всего, читателю образованному, с философским складом мышления, склонному к ностальгии. Вопросы, обращенные к читателю, требуют развернутых ответов: «Ушла эпоха других отношений, другой веры — в светлое будущее. Как ушла после 1917 года другая эпоха, другие отношения. Можно догадываться, какими были чувства людей, воспитанных в дореволюционные времена. Как им приходилось встраиваться в ту новую жизнь, которую они не могли ни принять, ни тем более понять? Все повторяется, и, может, сегодня — это наша расплата за то наше прошлое?». Будучи дипломатом по профессии, автор поступает с нами тактично: избегая нравоучений, он оставил эти вопросы «для самостоятельного разбора».
Закончить хочется словами одного из героев книги, который на прямой вопрос: «Миссия выполнима?» дает вполне дипломатичный ответ: «Это мы узнаем потом, если вообще узнаем».