Книжно-Газетный Киоск


Рецензии


Сергей Арутюнов. Хор Вирап: Стихи — М.: Луч, 2011

Поэт Сергей Арутюнов, как бы он ни старался уверить всех, что из него получилось совсем иное, нежели он сам проектировал и считал должным, это поэт индивидуальности, видения и жизни в ее тектонической основе — в стремлении отзываться и потрясать. Поэзия вообще не может быть ничем иным, кроме как поэзией индивидуальности. Особенно сегодня. Из каких внутренних элементов складывается поэзия индивидуальности в случае с Сергеем Арутюновым? Во-первых, жесткое (не просто четкое) представление о друге и о негодяе, где каждому предназначен свой маркер, во-вторых, совесть и претензия, предъявленные поколению, а дальше отчаяние обособленного духом. Внешними деталями здесь могут быть названы: «богатый словарь», языковая беспринципность, освоенная традиция.
Для Сергея Арутюнова жизнь — заранее проигранная борьба.

Снайпер, по кварталу отработав,
Ствол запеленает как дитя…

Еще одна важная особенность стиля — стихи Арутюнова — стихи одного темпа, неизменной и единственной координаты. Арутюнов будто бы постоянно находится в «точке запуска», где любые оценки безапелляционны, и, в первую очередь, это касается суждений автора о себе:

То, что некогда было мной,
Тем волчонком с душой собачьей,
Откликаться на всякий гной
Почитало своей задачей.

Это зрелая искренность, доводящая до самосуда — это плач без слез, дескать, мы с вами в одной тарелке, «Говно ваш Рим, пусть он и третий», и ни вы, ни я не заслужили прощения! Зрелая искренность в сочетании с подростковым смакованием чувства «себя лишнего, себя правдивого», которое в большинстве случаев заветно, потому что безотказно мотивирует. Стихи, таким образом, существуют благодаря постоянному стремлению вглядываться и вгрызаться. Темы стихов и подход к темам определяют уже стереотипы.

В конце концов привыкнешь ко всему —
Смертям родных, изменам и расколам,
Но прислонясь к дверному косяку,
Останешься плачевно подростковым…

Читателю Арутюнов должен казаться свойским, но быть свойским не значит «с войском».
К сожалению, во времена, когда поэт в России безобиднее консьержа, голоса тех, кто мечтает произнести свое «вето», кто ближе к опальному декабристу, рискуют сорваться, так и не дождавшись запрета извне. Возможно ли это, быть услышанным, когда вокруг сплошное неусыпное говорение? а чересчур громкие слова — гротеск! Сам Арутюнов в одной из своих полемических статей охарактеризовал это как «сорвавшийся с цепи текст». Услышанным быть можно, но стать героем-свободолюбцем уже нет. Это трудно даже при условии печальной биографии.

Это бы послание
Затолкать поглубже
В душу, где бесславнее
Бились лишь баклуши,

Где джек-потом сыплются
Листики с осинок
И цветет бессмыслица
Слов произносимых.

Сергей Арутюнов придает основательное значение голосу и слуху поколения. Однако, что ни говори, а стремление к злободневному и актуальному иной раз может повредить отлаженный механизм фильтрации — поэтический вкус. И тогда благородство формы отходит на второй или третий план, и выцарапывается не плохая/не хорошая подростковость, трагикомизм, глаголосинтез, эксплуатируемая эрудиция, шаржированная или спародированная действительность.

Вот ведь что накартавили,
Рот залепив слюной,
Если в простом cantabile
Слышен бачок сливной…

…………………………….

Членозадой СС-20
Не зажечь и пары свеч,
Ни землицы поизгваздать,
Ни людишек поразвлечь.

Арутюновскому стилю глубоко свойственно это совмещение горячности и тоски. Сразу представляется богатырь в своей мертво-народной маске, взволнованный бедствиями Родины. Горячность делает тоску, закладываемую в стих, эпичной, суровой. К слову, такая прямота и одноуровневость вовсе не повод усомниться в осознанности написанного или глубине, на которую пережитое залегло в душу. Стихи в данном случае не пишутся, а куются: уже есть формула, наработан опыт и холоден удар. Однако, бывает, что «заготовка» требует приложения больших усилий, но мастер не предает этому значения и, сбиваясь, продолжает плавку и ковку.
Мастер — вовсе не тот, кто с легкостью исполняет заветы. Поэт, почитаемый мастером, естественным образом нарушает, и не застревает на «минусе»:

Чтобы петля затянулась потуже,
Пены побольше намыль.
Трупы живые и мертвые души —
Кто это, Боже, не мы ль?

В четверостишии неловкое противоречие: составная рифма получилась инерционной, конечно, вытянутой смыслом, но не оправданной им в полной мере. Два слова, местоимение и частица, в конце последней строки сливаются в глагол «мыль». Получается одновременная просьба и отрицание: намыль—не мыль.

Но поэзия Арутюнова — это даже не столько сам язык, сколько отношение к языку, поражающее порывистостью, иногда даже страстью и вхождением в раж…

Довольна ль ты, азбука, миром, его букварями,
Глагольным адвербием префиксов
                                                          и профсоюзов?
О, помнишь ли ты,
                                как мы слоги твои повторяли,
И верили в то, что согласные не расстаются?

Уверуй в меня, как доярка в кулак бригадира,
Прости мне со страху невольное это занудство.
Затем ли, родная, ко мне ты вчера приходила…

Кажется, это слова Паустовского, что истинная любовь к своей стране немыслима без любви к родному языку. Предыдущий отрывок из стихотворения как доказательство факта любви, позволяет сделать вывод и о «богатом словаре», и о языковой беспринципности, которая больше, чем что-либо связана с любовью, выводящей из себя, проламывающей барьеры. Вопрос, нужны эти проломы или нет, вовсе ни к чему, потому что без них не было бы такого бунтарского, быть может, цоевского контраста с поэтами ближнего круга.
Среди произведений Сергея Арутюнова я знаю достаточно состоявшихся и внезапно к себе возвращающих, и седьмая книга — самое близкое пролистываемое доказательство.
Главное, чтобы всегда оставалось уважение к языку, даже если прервется любовь…

Игорь Дуардович