В издательстве «Вест-Консалтинг» вышла книга стихов Бориса Кутенкова «Жили-боли». Вступительное слово Льва Аннинского, написанное в свойственной ему ассоциативной манере, с перекличкой цитат, выстраивающих свою отдельную сюжетную линию, погружает читателя в смысловое пространство книги. Уже находясь в этом пространстве, читатель может рассматривать подробности, вдаваться в детали, читать книгу с любого места и в произвольном темпе. И ничто ведь не помешает ему остановиться на одном стихотворении, тем более, что часть, в данном случае, подобно фрагменту голографического изображения, содержит целое.

Существенным критерием качества стихотворения является живорожденность текста, которая прежде всего видна по внутренней согласованности, «впаенности» друг в друга его частей, взаимосвязи и взаимозависимости семантических полей. Слово в стихотворении предсказывает другое, перетекает в него, предваряет, предупреждает. Так появляется предел:
—   сначала словом вокзал: «но всему наступает вокзал», которое фонетически содержит в себе голос (латинское vox), отсюда предел — время и место говорить: «я так долго молчал, но всему наступает вокзал»;
—   потом словом (за) край («мне рано за край»), которое тот же предел, вокзал, барьер и обозначение смерти (пишем за край, а умирать — в уме, и латентные рифмы в этом тексте — также своеобразный механизм, работающий на целостность стихотворения и на нарушение речевого автоматизма, поскольку те, что напрашиваются, как бы сказаны и отброшены, но, вместе с тем, совершенно аутентичны тексту). Сюда же примыкает «непрочная кромка перрона», как физический объект, входящий в состав вокзала и как та черта, с которой соскальзывают «вот был — и упал человек». Кромка перрона — это почти что кромка льда, поэтому следующей же строкой «Наступает зима»;
—   словом барьер («это голос, бессмысленный голос, бегущий вперед,/ замирает при виде барьера»), и барьер оказывается не только местом и временем говорить, но и замолкать. Здесь удивительным образом возникает пространство для нетривиальной дефиниции смерти как препятствия для речи. И этот, пользуясь словами Лотмана о прозе, плюс «минус прием» (потому что замолкнуть — вовсе не то же самое, что молчать изначально) создает внутреннее амбивалентное напряжение, которое было задано еще первой строкой «Помяни меня лихом, когда соберусь умирать» и ее отголоском в середине текста «удержи, оттащи же меня, не пускай, обзови, помяни меня лихом». Выражение «не поминайте лихом» обычно используется в значении «не говори обо мне плохо, не ругай», когда собрались уйти взаправду. То есть, нешуточное решение уйти входит в противоречие с желанием быть остановленным — правда, помимо воли;
—   и наконец, самим словом предел: «Бог запомнит анапест, протяжно, как дым из трубы,/ возвестивший о Нем до предела». Вообще, предел — это не только «черта, граница, рубеж», «край, страна», «степень, грань», «судьба, участь», но и одно из основных понятий математики. Предел — постоянная, к которой неограниченно приближается некоторая переменная величина, зависящая от другой переменной величины, при определенном изменении последней. Если прочесть это определение не в строго математическом ключе, а в метафорическом, можно выйти на гештальт текста. А то и всей жизни.
«Те немногие, с кем говорил, — постепенно в пути». В пути здесь употреблено на месте глагола — ушли, умерли и проч., потому что наречие не только по определению, но и по внутренней форме слова должно сопутствовать прежде всего глаголу. Другое дело, что в самом понятии пути изначально заложена своего рода процессуальность, позволяющая произойти и существовать в тексте словосочетанию постепенно в пути.
Двойственностью пронизано все стихотворение — наложение времен, создающее объем вечности, когда все собирается произойти и уже произошло. Как кромка льда предсказала воспоследовавшую зиму, так возникла сначала тень гудка: «Бог запомнит анапест, протяжно, как дым из трубы,/ возвестивший о нем до предела» — потом гудок «и на мерзлом краю в ожиданье гудка». Точно так же о пределе возвещали его двойники. Такое количество внутренних связей невозможно имитировать, стихотворение с этим рождается.
Собираться в дорогу, уезжать — всегда немного умирать. Это отражено и в языке, в эвфемизмах, которые используются для обозначения смерти: «отправиться в мир иной», «отойти к Богу», «уйти из жизни» и др. Вокзал оказывается точкой бифуркации, в которой или умирают (замолкают) или остаются жить. «Пой же, пой, заглуши мою муть о разрыве начал; / я так долго молчал — но всему наступает вокзал». Этимологическая близость начала и конца (историческое чередование *kon/ *ken, праформа слова начало *nakenlo) позволяет перебирать их, как равные варианты, как игральные кости в кулаке, наблюдая за тем, что же выпадет на этот раз.