За неимением человека мы созерцаем след
На листе — от ручки, карандаша:
Так отсутствие делает пируэт,
Но это лучше, чем ни шиша.
И, пока цветные воланы юбки
Цепляются судорожно о мебель,
Я думаю: "Где же рюмки,
И в какую вазу поставить цветочный стебель".
И нож объявляет свой приговор
Румяной корочке пирога,
И запинается о ковер
В чулок затянутая нога.
Черно-белые вещи ведут себя все-таки адекватней —
Шашки, клавиши, мысли, в конце концов.
А со звучащей речью мне ни черта не сладить —
Этот сложный компот из слов
(Персик, манго, клубника, киви)
Все труднее заглатывать, четко артикулировать.
Кстати, забыла тебе сказать, у людей, которых недолюбили,
Глаза — начинают фосфоресцировать.

Через арку проходим в другую арку.
Дарим асфальту тень от своей персоны.
Месим ногами лиственную заварку,
Собираем на даче цукини и патиссоны.
Так много дождей накопилось за этот август.
Неумолимо сужается летний конус.
Древесная мышца теряет тонус.
И падает лист. И небо родит стеклярус.
На автопилоте птица летит согреться.
Несколько раз на дню погода меняет статус.
Озадаченный, мечется в трубке градус.
И я хватаюсь рукой за сердце.
Поперек дороги лежит плашмя
Смятое дерево. Рядом — пень.
И — всегда остается возможность сожрать себя,
Как сухую корку в голодный день.

Порт растянулся по берегу, словно гигантский полоз,
И, порожденный гулом метеосводок,
Северный ветер приобретает железный голос,
Прорываясь сквозь ребра рыбачьих лодок.

Послушай, личного — ничего,
В наше время тотальной сдержанности, офисного невроза —
За собственные слова отвечаешь не головой,
Но отсутствием в пьесе апофеоза.

Глубины, норы и гроты города
Шелестят за моей спиной.
Одеяло зимы распорото,
И топорщится перегной
Многодневной безликой спячки:
Старый дом, распластав суставы,
Подъезды и мокнущие болячки,
Предвкушает мотив расправы
Косой и скользкой своей ступени
Над дрогнувшею ногой,
Ждет потеплений и откровений,
Омовенья сырой водой
С сырого неба. Мартовский карнавал
Обернулся зверем, лишенным слуха,
И к холодной земле припал
Бесформенным тусклым брюхом.