— Хочется начать беседу с вопроса, который скажет читателю об эстетическом пристрастии собеседника, да и на определенный лад чтения настроит. Кто Ваши любимые писатели?
— Тяжелый вопрос. У меня есть такая статья, которая начинается с фразы: «С детства я непрерывно думаю о Лермонтове». Я не совсем точно себя цитирую, но что-то в этом роде. Лермонтов, Пушкин, конечно, Толстой. Это по принципу — что первое приходит в голову. Обычно, когда задается какой-то вопрос, я доверяю этому принципу.
А так, конечно, у меня много любимых писателей. Из американцев люблю Вулфа. Фолкнера... Из европейцев — Томаса Манна, Ивлина Во… В общем-то, много кого могу назвать, но…
Да, Блок, конечно! И именно в этом порядке: Лермонтов, Пушкин, Толстой, Блок. Первый ряд можно этим ограничить. А дальше — начинается разливанное море, как говорится.
— Варлам Шаламов лучшим писателем называл как раз Фолкнера: «Лучшая художественная проза современная — это Фолкнер». А Вы в одной статье назвали Есенина символом XX века («Есенин как символ»)…
— Вероятно, там был какой-то контекст. (Это так. Владимир Иванович в своей статье размышлял о «земном таланте» Есенина, о том, что оставит после себя XX век в литературе. — В. К.) Есенина я, конечно, люблю, как всякий русский человек, но Блок для меня, прямо скажем, первее. Потому что это большее явление культуры именно как культуры. Есенин берет непосредственностью прямого чувства, и этим забирает все. А Блок… Он может написать ни о чем, но так написать, что сразу видишь — это не то что ничто, а — главное. «Дева Света! Где ты, донна Анна? / Анна! Анна! — Тишина» — вот что это значит? А значит это, между прочим, — все!
Из Есенина и из Блока я, конечно, много знаю наизусть. А так — символов XX века хватает, конечно, и без Есенина. Есенин скорее символ прямой русской традиции — в сочетании фольклора и литературной традиции. И — Есенин был гораздо умнее, чем он «прикидывается» и как порой считают. Но вообще-то в традиции русских писателей было такое — выставлять себя дурачком. И Пушкин подчас этим не брезговал, хотя про него говорили, что он самый умный человек в России. Ну и Есенин тоже. «Ключи Марии» говорят о том, что он дураком, разумеется, не был. То, как он учит Клюева вести себя с Мережковским, не в самом выгодном свете представляет моральные качества молодого Есенина, но, во всяком случае, об уме говорит — это уж точно!
Поэтому Есенин был сложнее, чем о нем часто думают, но как поэт — представитель прямой эмоциональной волны, прямой волны чувства, которое забирает все и поглощает все. А человеческая духовность не сводится только к чувству, тем более прямому.
— Вы говорите, что для Вас XX век — это больше Блок, однако из двух Александров (имеется в виду книга В. И. Гусева «Два Александра» о Твардовском и Блоке) чью позицию Вы принимаете больше?
— Твардовского ведь многие и не считают поэтом, и понятно почему. Твардовский — это явление смысловой поэзии. Не хочу повторять Бунина — он все правильно сказал о Твардовском: мол, я его поздравляю, ни сучка, ни задоринки, настоящий солдатский язык. И вообще — ощущение солдатской стихии. «— Что ты, правда, как тот немец… / — Нынче немец сам не тот» — вот такие вот «остроты» есть в «Василии Теркине». К Твардовскому я, конечно, отношусь очень хорошо, тоже немало наизусть знаю. Но с точки зрения чистой поэтичности Блок выше, раз уж зашла такая речь. Мне бы не хотелось раздавать им оценки, но Вы спросили… Твардовский — просто совсем другое явление. И я в этой книжечке про Блока и Твардовского, в маленьком предисловии, их и сталкиваю как противоположные явления, но с двух сторон изображающие всю Россию XX века.
— Немало лет Вы находитесь в литературном процессе и наверняка видите, по каким законам он существует. Современному читателю, надо полагать, подавай больше развлечений. А настоящий (хотя и спорно — кто есть настоящий) писатель, «по определению», стремится к более высокому…
— Я уже давно обдумываю этот вопрос и решил для себя, что за толпой гоняться не буду. А толпа… Появление телевизора, зрительный ряд — видаки, Интернет… И ведь даже очень серьезные люди начали гоняться за этим массовым читателем… Но я предпочитаю оставаться самим собой. Массовый читатель — не мое амплуа.
— То есть проблема, по сути, надумана?
— Художник, духовный деятель должен оставаться самим собой, а не подделываться под что-то. Если взять киношников, они вынуждены как-то учитывать зрителя, но это уже их дела. Там ведь специфика такова — никуда не денешься от толпы…
Хотя, конечно, тот же Феллини доказал, что кино может и без толпы обойтись. Но, кстати сказать, Феллини, на мой взгляд, хватил через край — долго смотреть, особенно подряд, все его трех- и четырехчасовые фильмы, даже с Марчелло Мастроянни, — невозможно.
А так, вопрос этот — насчет массового читателя — для себя я уже решил. Хотя вопрос этот трудный, поскольку есть какой-нибудь, ну, Минаев, например. Все знают Минаева, но не знают Гусева. Ну и что же. Никто не знает, и ладно… Такой уж я, как говорится.
— Не одно десятилетие Вы преподаете в Литинституте им. А. М. Горького, ведете семинар критики. Наверное, есть выпускники, за которых испытываете гордость?..
— Есть, конечно, но чаще — это относительные поводы. Литература — это вообще-то жуткое дело. Мои ученики — это кто? Михаил Попов, Алиса Ганиева, Руслана Ляшева, Сергей Солотчин… И, конечно, Жанна Голенко! Это все люди очень серьезные.
Гордиться, конечно, приходится — ну, Михаил Попов — имя сейчас, да. И за их творческие достижения, конечно, радуюсь.