Нынешний читатель и впрямь разлюбил толстые романы, отдав предпочтение комиксам и деловым отчетам. Способность наслаждаться изящной словесностью, увы, уходит в прошлое, телевизионный клип теперь дороже, новостная лента в Интернете милее. Потребил незамысловатое зрелище, глотнул информации — и дальше побежал по суетливой и торопливой жизни свершать свои маленькие делишки… Скажем сразу: этого читателя (если его можно назвать читателем) жаль. Искренне жаль, потому что мимо его ленивого сознания, скорее всего, проскочит интересный (и очень толстый) роман Алексея Александрова «Книга Книг», вышедший под эгидой сразу двух издательств — петербургского и киевского.
Тем не менее, читатель как подвид homo sapiens’а все-таки существует, на него-то и рассчитан роман со столь претенциозным (еще бы!) названием. Если у кого-то возникли подозрения о сугубой серьезности автора, назвавшего роман «Книгой Книг», то их лучше сразу отбросить. Алексей Александров вовсе не конкурирует с Библией, что поймет каждый, кто откроет роман и прочтет первые страницы. Очень толстый роман, по счастью, не очень серьезное произведение. Точнее сказать, очень даже серьезное, но не являющееся «опупеей», которую выдал на гора очередной труженик пера, претендующий на лавры Толстого или Шолохова. Этот роман погружает в особое пространство, где реальность делается зыбкой, царит дух игры, а серьезная тематика воплощается иронически.
Условным является уже самое начало, когда автор в предисловии издателя (не путать с реальными издателями) дистанцируется от собственного текста, передоверяя создание «Книги Книг» герою-повествователю, который будет именоваться Классиком. И в дальнейшем «Книга Книг» будет фигурировать как произведение внутри произведения, как один из образов. Она вроде как создается по ходу чтения на глазах у читателя, и в то же время — обсуждается, рецензируется, одним словом, обретает судьбу, как и положено книге. А? Подход, быть может, не новый, но под литературной Луной давно ничто не ново, и здесь вопрос не в приеме, а в том, насколько хорошо автор сей прием использует.
Алексей Александров делает это хорошо. С одной стороны, он обозначает место действия — это Киев, узнаваемый с первых же страниц. Время тоже обозначено, это махровый «совок», 70-80-е годы, что также маркируется целым рядом деталей. И эта привязка к эпохе и к определенному пространству крайне важна, иначе читатель окажется без всякой опоры, в одном лишь мире свободного писательского воображения.
С другой стороны, автор не заземляет читателя, не насилует его бытовухой, не грузит «реализмом», дескать, вот тебе, друг, неприглядная правда жизни! Киев с его реальной топографией постоянно исчезает, и проза перемещается в условное пространство — туда, где законы обыденности перестают работать, зато выявляются иные, более интересные законы. Это важно — беззаконное повествование утомляет, автор обязан задать себе рамки, пусть очень широкие, необычной формы, но это является основой искусства. И дальше он обязан работать в этих рамках, в соответствии, как наставлял классик, с законами, самим над собой поставленными.
В первом томе обозначены несколько планов повествования, которые воплощаются в разных «Книгах». В зачине под названием «Книга Книг» появляются герой-повествователь (Классик) и спецкор Кутищев, — основные действующие лица, демиурги и творцы. Уже здесь в текст начинает проникать фантасмагория, появляются странные (мягко говоря) фигуры типа Котомыша или Сидора Пантелеймоновича, и на героев оказывается давление, мол, не стоит писать вашу «Книгу Книг». В «Книге Города» мы видим киевскую богему эпохи застоя, тут показана целая галерея колоритных персонажей, каждый из которых вроде бы узнаваемый, и одновременно — выбивающийся из привычных представлений о «типичном герое». Например, корректор Впетлин оказывается мастером Искусства Умирания, а поэт-переводчик Игнатий Иванов, как выясняется, женат на двух женщинах — сильфиде Мирабелле и гномиде Агате. Эти персонажи разливают портвейн под столом в кафе (кто не разливал под столом в те славные годы?) и в то же время они подчас загадочны и фантастичны.
Еще больше фантастики в «Книге Королевы», где возникает еще один конгломерат героев: сказочник Адуляр, девочка Янка, Магнус, тетушка Клер и т. п. Здесь повествование иногда вовсе отрывается от бренной реальности и переносится туда, где «человеческое, слишком человеческое» растворяется, и правят бал законы мифа. Мифа? Пожалуй, это слово будет точным, автор этим и занимается — создает миф времени, а еще больше — миф места. Париж стоит мессы, а Киев, как представляется, вполне стоит мифа.
Тут главное — не растечься мыслью (и воображением) по древу, не утратить единство. Автору это удается, в частности, он постоянно дает понять читателю, что где-то за шторой тенью стоит подлинный автор «Книги Книг» — Классик. Он, как мы понимаем, исчез из города, но следы его время от времени появляются, и это заставляет вспоминать другие планы романа, а также помогает не утонуть в персонажном изобилии, существующем на страницах. Там возникают то герметисты, то Слепой, Глухой и Тронутый, то баба Маня, — однако все это, к счастью, не рассыпается, ощущение единства все равно остается, что тоже относится к удачам автора.
Это единство не очевидно, но оно ощущается, на страницах разных «Книг» время от времени появляются знаки, отсылающие к другим параллельным повествованиям. Хотя специально выискивать эти знаки не стоит. Читателю, который погрузился в «Книгу Книг», хочется посоветовать «расслабиться и получить удовольствие». То есть, предлагается плыть по волнам авторского воображения, путешествовать вместе с ним по фантастическим мирам, а интеллектуальную разрядку получить в финале тома. Там читатель найдет обширный список примечаний, из которого выяснится, что многое из написанного — написано не «от балды», а по той или иной причине; что ряд образов — это своего рода шифрограммы, а те или иные детали на самом деле означают то-то и то-то. Процесс чтения, короче, должен быть легким; трудными могут быть последующие размышления и сопоставления (впрочем, это весьма приятный труд).
Структура романа — многослойна, и каждый слой интересен по-своему. Любитель читать между строк найдет интересные подробности ушедшей эпохи, например, Серый Терем, Скорбную Обитель или журнал «Дуга». Любитель же блуждать по выдуманным вселенным получит наслаждение от путешествий девочки Янки в компании сказочных персонажей — Филина, Архивариуса и др. Хотя лучший читатель, конечно, будет тот, кто соединит в своей душе все пласты произведения, пройдет по всем коридорам и потайным комнатам этого большого и причудливого литературного здания.
Слово «том» было сказано не зря — как мы помним, «Книга Книг» представляет собой не один, а два тома с одним и тем же названием. Разница в том, что один именуется Старокиевской версией, а другой — Подольской версией (от слова «Подол», извините за уточнение, а не от слова «Подольск»). Несмотря на слово «версия», второй том не является пересказом тех же событий, что изложены в томе первом. Это, скорее, продолжение, развитие уже имеющихся коллизий, также предъявленное в варианте переплетения нескольких «Книг». С самого начала мы узнаем, что в Городе разворачивается война, и причина этой войны — та самая Книга Книг, которая одновременно и название этого мега-текста, и образ, почти персонаж романного повествования. Над создателями Книги Книг нависает опасность, но законы творчества таковы, что остановиться невозможно — произведение должно быть написано любой ценой.
Во втором томе читатель обнаружит множество старых знакомых, с которыми уже свыкся: богемная киевская тусовка, Янка, продолжающая путешествие на волшебном Фургоне, или, допустим, говорящий пес Петров. Появятся и новые персонажи, возникнут новые повороты сюжета, и роман двинется вперед, увлекая за собой читателя.
Один из главных конфликтов романа — противостояние творческого начала и всей той тьмы, что мешает творцам. Вдумчивый читатель уже в первом томе различит сквозь магический кристалл текста два очень разных Киева. В одном царят «совковые» законы, он душный и унылый, этот Киев. Другой город — это параллельная реальность, своего рода невидимый град Китеж, в котором законы совсем иные. Это Город Мастеров, что-то типа Касталии, если угодно, царство творчества, которое почти никто не видит, но присутствие этого царства — ощущают.
«…Мы не видим настоящего Города. Не можем видеть... А он великолепен, друг мой! Это уже совсем не тот запорошенный, призрачный вертеп, под днищем которого в древних руслах текут реки забвения и где даже из водопроводных кранов льется лауданум, и все устроено так, чтобы Величие трансмутировало в Ничтожество. Тот, казавшийся прежде монолитом, город рассеивается в пыль и вместо него во всей своей царственности обнажается Город Истинный и Неопровержимый. Как драгоценный камень, он сверкает, весь залитый солнечным светом. Улицы и дома его полны терпеливого ожидания своих истинных жителей — яснооких мастеров, лучистых людей. Негасимыми звездами светят им золотые россыпи куполов, нежным и добрым призывом звенят они из прекрасного своего безвременья, подобные золотым колокольцам на семи ветрах».
Некоторые герои тоже прозревают этот загадочный город, например, художник Корбюзьевич, тоскующий о высшей реальности, но не всегда готовый ей служить. Такими героями порой овладевает тоска и скука, и лишь очередное явление Классика (например, в сновидении) может вернуть творца к тому, чему он и должен служить вопреки всему — к творчеству. По ходу чтения прекрасно понимаешь пристрастия автора — он явно симпатизирует людям творящим, способным на «подвиг бесполезный», и очевидно презирает их антагонистов, жлобов и недоумков, готовых затоптать любое творческое начало.
Герои этого произведения зачастую воспаряют над унылой реальностью и одновременно существуют в жизненной конкретике, так сказать, во вполне определенном «пространственно-временном континууме», который называется Киев. Однако в этот «континуум», как в воронку, втягивается вся мировая духовная культура, которая кружит здесь в вихре, в безумном хороводе, словно город на Днепре сделался, что называется, пупом земли. Литература и музыка, алхимия и астрология, философия и религия — все здесь пускается в пляс под аккомпанемент авторского воображения.
Еще одна особенность романа — словесная эквилибристика, которую иногда наблюдает читатель. Автор предлагает массу неологизмов: любиния, Хронилище (от слова «хронос»), хвалебник, руководятел и т.п., и проч. Почему Пизанскую башню следует переименовать в Падуанскую (от слова «падать»)? От какого слова произошло название Киев? Ну да, есть каноническая версия (Кий, Щек, Хорив), но тут предлагается совсем иная этимология — этот топоним, как доказывается на страницах книги, произошел от слова «кейф» или, если угодно, «кайф». Понятно, что все это подается с иронией, автор не настаивает на истинности или сугубой серьезности этих языковых кунштюков, он просто наслаждается игрой и приглашает читателя сделать то же самое.
Текст такого типа неизбежно будет пробуждать попытки с чем-то его сравнить. Наверняка будут вспоминать Булгакова, Гоголя, Гофмана, Льюиса Кэрролла, Толкиена и еще множество других литераторов, которым тесен мир «типичных характеров» в «типичных обстоятельствах», и которые норовят ускользнуть на крыльях фантазии в другой мир, где законы — другие. Но все эти сравнения, думается, будут некорректны. Перед нами вполне оригинальное произведение, и его принадлежность к определенной традиции — скорее, плюс, нежели недостаток.
Чем же заканчивается роман? Стремясь спрятать от своих злонамеренных противников «Книгу Книг», поэты и художники все-таки попадают в Город Мастеров, где встречаются, наконец, с Классиком. И хотя автор вполне мог бы подарить своим любимым персонажам «покой», он этого не делает. Он дарит им неизвестность, возвращая в город, который они покинули. Возвращаться приходится, потому что в городе ожило очередное «исчадие ада» — черная Жаба-Асфикс, и кто-то должен с ней бороться.
От этой книги каждый возьмет то, что сумеет взять. Достанется всем, никто не уйдет разочарованным. Но для этого надо не бояться толстых романов, не страшиться сделать душевное усилие, и тогда, читатель, тебе воздастся.