Поэзия Союза писателей ХХI века
Вера ЗУБАРЕВА
СУМЕРКИ ЛЕТА
* * *
* * *
Тихо лето оседает в ранний вечер.
Целый час еще до сумерек вчерашних.
Расцветают неразборчивые речи
Насекомых дребезжащих и звенящих.
Влажность сброшена с небес, как покрывало.
Там открылся бесконечный строгий воздух.
И как будто бы и лета не бывало,
Только любопытство в низких звездах.
Строит медленно ходы в пространстве космос,
Размышляя то о вечном, то о разном.
Навести еще немного резче фокус —
И увидеть можно одинокий разум.
Целый час еще до сумерек вчерашних.
Расцветают неразборчивые речи
Насекомых дребезжащих и звенящих.
Влажность сброшена с небес, как покрывало.
Там открылся бесконечный строгий воздух.
И как будто бы и лета не бывало,
Только любопытство в низких звездах.
Строит медленно ходы в пространстве космос,
Размышляя то о вечном, то о разном.
Навести еще немного резче фокус —
И увидеть можно одинокий разум.
* * *
Последний час,
Который отдан солнцу.
Оно уже не проникает вглубь,
Оно на верхних этажах, на кронах,
Само, как плоскость, —
Светлый плоский диск.
Объем огня потерян до заката.
Потерян так, как будто бы сто лет
До потрясенья солнцем,
До возврата
Мазка — в явленье, а штриха — в предмет.
Объемы сумерек, объемы ожиданья...
И расплылось в раздумьях мирозданье,
И не найти связующую нить.
И ядовито потемнели шторы,
Чтоб сразу за вопросом: «Час который?»
Незыблемое в зыбкое сманить.
Который отдан солнцу.
Оно уже не проникает вглубь,
Оно на верхних этажах, на кронах,
Само, как плоскость, —
Светлый плоский диск.
Объем огня потерян до заката.
Потерян так, как будто бы сто лет
До потрясенья солнцем,
До возврата
Мазка — в явленье, а штриха — в предмет.
Объемы сумерек, объемы ожиданья...
И расплылось в раздумьях мирозданье,
И не найти связующую нить.
И ядовито потемнели шторы,
Чтоб сразу за вопросом: «Час который?»
Незыблемое в зыбкое сманить.
* * *
Вечер заполнил комнату доверху.
Будто открыли шлюз,
Дав свободу фиолетовому воздуху
С вкраплениями русаловидных муз.
Выхватываются пламенем из невесомости
Ручки кресел и мимика стен.
И даже радуешься, что нет совести
У ночных аварийных смен.
Будто открыли шлюз,
Дав свободу фиолетовому воздуху
С вкраплениями русаловидных муз.
Выхватываются пламенем из невесомости
Ручки кресел и мимика стен.
И даже радуешься, что нет совести
У ночных аварийных смен.
* * *
Горбунья гуляла по парку,
По тихим аллеям сырым.
— Как славно сегодня, не жарко! —
Сказала, как мы говорим.
Но голос — особенный, певчий,
Таких не бывает у нас.
Не речь, а сияние речи —
Возник, озарил и угас.
А леса клавиатура
Звенела под эхо-педаль.
И шла ее бабка хмуро,
И молча сверлила даль.
На волосы русой горбуньи
Листву роняли дубы,
И знали лесные колдуньи
Значенье ее судьбы:
Однажды, свернувши к лесу,
От горной тропы левей,
Она превратится в принцессу
Семи голубых кровей.
По тихим аллеям сырым.
— Как славно сегодня, не жарко! —
Сказала, как мы говорим.
Но голос — особенный, певчий,
Таких не бывает у нас.
Не речь, а сияние речи —
Возник, озарил и угас.
А леса клавиатура
Звенела под эхо-педаль.
И шла ее бабка хмуро,
И молча сверлила даль.
На волосы русой горбуньи
Листву роняли дубы,
И знали лесные колдуньи
Значенье ее судьбы:
Однажды, свернувши к лесу,
От горной тропы левей,
Она превратится в принцессу
Семи голубых кровей.
* * *
Прохлада к вечеру — как охлажденье.
Мир возвращен делам первоначальным.
В себя приходят медленно растенья,
Покачиваясь в такт воспоминаньям.
От слишком концентрированной дозы
Тумана, начинающего таять,
Не может вспомнить, где должны быть звезды,
Сырых небес рассеянная память.
Зачем-то прожит этот день, зачем-то
Остались волны мутного, живого.
Здесь кто-то был и усугубил лето,
И на прощание расплавил слово.
Упала тень от ветки на ступени.
По ним с утра вбегали только сутки.
И кто-то ожил, обхватил колени,
И слушал уплывающие звуки.
Преодолев накопленную вялость,
Поднялся ветер и разнес их в клочья.
От августа до сентября осталась
Часть вечера и капля ночи...
Мир возвращен делам первоначальным.
В себя приходят медленно растенья,
Покачиваясь в такт воспоминаньям.
От слишком концентрированной дозы
Тумана, начинающего таять,
Не может вспомнить, где должны быть звезды,
Сырых небес рассеянная память.
Зачем-то прожит этот день, зачем-то
Остались волны мутного, живого.
Здесь кто-то был и усугубил лето,
И на прощание расплавил слово.
Упала тень от ветки на ступени.
По ним с утра вбегали только сутки.
И кто-то ожил, обхватил колени,
И слушал уплывающие звуки.
Преодолев накопленную вялость,
Поднялся ветер и разнес их в клочья.
От августа до сентября осталась
Часть вечера и капля ночи...
Ветер
Ветер прошелся по комнате
Твоими шагами.
Ветер — известный оборотень.
Вечно шутит над нами.
Рука не закончила буквы,
Выпорхнула налегке,
А он не заметил будто,
Как зло изменили строке.
Нет никого. Опять я
Свободна, как миг назад,
И брошен в пальцев объятья
Пера бесстыдный азарт.
Твоими шагами.
Ветер — известный оборотень.
Вечно шутит над нами.
Рука не закончила буквы,
Выпорхнула налегке,
А он не заметил будто,
Как зло изменили строке.
Нет никого. Опять я
Свободна, как миг назад,
И брошен в пальцев объятья
Пера бесстыдный азарт.
* * *
Тень сбежала по ступеням в виде струек.
Кто-то вздохнул, и солнце пошло к ущербу.
Облако заколыхалось в пасти сумерек
Куском застрявшего неба.
Вскрикнула в дальней точке птица,
Замахала крыльями резче.
Следуя дуновенью интуиции,
Воздух поплыл по скитаньям речи.
Голос бродил вокруг да около.
Становилось темнее и глубже.
Птица дотронулась до облака
И осыпалась тут же.
Кто-то вздохнул, и солнце пошло к ущербу.
Облако заколыхалось в пасти сумерек
Куском застрявшего неба.
Вскрикнула в дальней точке птица,
Замахала крыльями резче.
Следуя дуновенью интуиции,
Воздух поплыл по скитаньям речи.
Голос бродил вокруг да около.
Становилось темнее и глубже.
Птица дотронулась до облака
И осыпалась тут же.
* * *
Уже прояснилось подножье горы.
Все выше ползет туман.
На вершине клубятся облачные пары,
Как действующий вулкан.
Гора вернулась издалека,
Можно сказать — с небес,
И эти последние облака
Снимают ее стартовый стресс.
Какая все-таки здесь благодать!
Сиди, не разгибая спины,
И расписывай, как церковь, свою тетрадь
Строчками всевозможной длины.
Нет-нет и взгрустнется все же о том,
Что муж твой — не горный дух,
И ждет тебя типовой твой дом
С мусорником для мух.
А темный воздух касается крон
Или твоей головы.
К горе подступают со всех сторон
Сумерки, точно волхвы.
И ты сидишь, закусив губу,
И сил шевельнуться нет,
Будто решит и твою судьбу
Их чернокнижный совет.
Все выше ползет туман.
На вершине клубятся облачные пары,
Как действующий вулкан.
Гора вернулась издалека,
Можно сказать — с небес,
И эти последние облака
Снимают ее стартовый стресс.
Какая все-таки здесь благодать!
Сиди, не разгибая спины,
И расписывай, как церковь, свою тетрадь
Строчками всевозможной длины.
Нет-нет и взгрустнется все же о том,
Что муж твой — не горный дух,
И ждет тебя типовой твой дом
С мусорником для мух.
А темный воздух касается крон
Или твоей головы.
К горе подступают со всех сторон
Сумерки, точно волхвы.
И ты сидишь, закусив губу,
И сил шевельнуться нет,
Будто решит и твою судьбу
Их чернокнижный совет.
* * *
Вечер с вершин облаков осторожно спускался,
И размывал их в туманы-приметы-знаменья.
Кто-то в замочную скважину Змия-пространства
Глянул ко мне сквозь свое нелинейное время.
И отделилась от сумерек боль, оживая.
И побледнел циферблат, как луны той гипсовый слепок.
В памяти скрипнули-взвизгнули рельсы трамвая,
И расплескалась звезда,
ослепив их метал напоследок.
И размывал их в туманы-приметы-знаменья.
Кто-то в замочную скважину Змия-пространства
Глянул ко мне сквозь свое нелинейное время.
И отделилась от сумерек боль, оживая.
И побледнел циферблат, как луны той гипсовый слепок.
В памяти скрипнули-взвизгнули рельсы трамвая,
И расплескалась звезда,
ослепив их метал напоследок.
* * *
Она будит меня, шепчет.
Я за нею пишу, засыпаю.
А по комнате бродит вечность
Неприкаянная, слепая.
Так и бродят они вместе,
Их приход не дано разгадать мне.
И подносит она месяц
К побелевшей моей тетради.
Разобрать пытается почерк.
Хлещет ветер наотмашь ветками.
Снова шепчет. Чего она хочет?
Я пишу с закрытыми веками.
Сон — как будто в сознанье провалы
С пробуждения краткой ремиссией.
Видно, что-то не досказала
Перед тем, как покинуть мир сей…
Я за нею пишу, засыпаю.
А по комнате бродит вечность
Неприкаянная, слепая.
Так и бродят они вместе,
Их приход не дано разгадать мне.
И подносит она месяц
К побелевшей моей тетради.
Разобрать пытается почерк.
Хлещет ветер наотмашь ветками.
Снова шепчет. Чего она хочет?
Я пишу с закрытыми веками.
Сон — как будто в сознанье провалы
С пробуждения краткой ремиссией.
Видно, что-то не досказала
Перед тем, как покинуть мир сей…
Бессонница
Ко всему привыкаешь —
К стуку ходиков на стене
(Ходят, ходят без устали… Не часы — часовые.),
К дребезжанью зеркал по ночам
И штормам на луне,
К самолетам, чей гул сиротливый
Прерывается вздохами ветра. Жаль ему там
Металлических птиц-одиночек
С мышленьем пилотов,
И душой стюардесс,
И снами почти что бесплотных
Пассажиров, парящих в воздушностях ям.
Млечной тканью замедленных масс
Атмосферный поток
Вяжет лунными нитками время,
Что ходит по кругу.
В циферблате оно отбывает свой срок.
Ко всему привыкаешь…
А бессонница мерно орудует
Гипнотической тягой луны и воды,
Омывающей зеркало
С внутренней — северной — части.
Отражения спящих там дышат на льды
Анти-времени, скованном в анти-пространстве.
И пишу о земле — той, обратной, ее стороне,
Где блуждают сгоревшие звезды.
Все бессонницы тянутся к ней,
Все вопросы.
Их встречает молчанье снегов —
Белых подушек,
Под которыми выводки снов —
Кораблей потонувших —
Бредят, что
Их поднимут со дна
Зазеркалий,
Снаряжая сполна
В явь печалей.
К стуку ходиков на стене
(Ходят, ходят без устали… Не часы — часовые.),
К дребезжанью зеркал по ночам
И штормам на луне,
К самолетам, чей гул сиротливый
Прерывается вздохами ветра. Жаль ему там
Металлических птиц-одиночек
С мышленьем пилотов,
И душой стюардесс,
И снами почти что бесплотных
Пассажиров, парящих в воздушностях ям.
Млечной тканью замедленных масс
Атмосферный поток
Вяжет лунными нитками время,
Что ходит по кругу.
В циферблате оно отбывает свой срок.
Ко всему привыкаешь…
А бессонница мерно орудует
Гипнотической тягой луны и воды,
Омывающей зеркало
С внутренней — северной — части.
Отражения спящих там дышат на льды
Анти-времени, скованном в анти-пространстве.
И пишу о земле — той, обратной, ее стороне,
Где блуждают сгоревшие звезды.
Все бессонницы тянутся к ней,
Все вопросы.
Их встречает молчанье снегов —
Белых подушек,
Под которыми выводки снов —
Кораблей потонувших —
Бредят, что
Их поднимут со дна
Зазеркалий,
Снаряжая сполна
В явь печалей.
* * *
Выброшена,
Словно раковина на берег.
Слух болеет воспаленьем мембран,
Иcпытывающих перегрузку от истерик,
Которые устраивает во мне океан.
Это музыка,
Тщательно забытая каждым,
Кто блуждает по берегу
В поисках выброшенных глубин.
Но потерявшему память
Что толку, что мы расскажем,
Как он связан с собою?
Он снова вернется один
Из истории
С неводом умерших версий,
Где уполз океан сквозь сетчатку отверстий,
Будто образ,
Покинувший полотно сонатин.
Словно раковина на берег.
Слух болеет воспаленьем мембран,
Иcпытывающих перегрузку от истерик,
Которые устраивает во мне океан.
Это музыка,
Тщательно забытая каждым,
Кто блуждает по берегу
В поисках выброшенных глубин.
Но потерявшему память
Что толку, что мы расскажем,
Как он связан с собою?
Он снова вернется один
Из истории
С неводом умерших версий,
Где уполз океан сквозь сетчатку отверстий,
Будто образ,
Покинувший полотно сонатин.
* * *
Последний вечер. В сиреневый свет
Нарядилась моя гора.
Со склонов мне машут все, кто воспет.
— Прощайте, — шепчу, — пора!
На вершине торжественно зажигается Марс
В их, разумеется, честь.
А меня можно выдумать тысячу раз
И как угодно прочесть.
Нарядилась моя гора.
Со склонов мне машут все, кто воспет.
— Прощайте, — шепчу, — пора!
На вершине торжественно зажигается Марс
В их, разумеется, честь.
А меня можно выдумать тысячу раз
И как угодно прочесть.
Вера Зубарева — поэт, филолог. Автор 12 книг, включая поэзию, прозу и литературную критику. Первая книга стихов «Аура» вышла с предисловием Беллы Ахмадулиной (Филадельфия, 1991 г.). Книга «Трактат об ангелах» выдержала несколько изданий и выходила в США (Livingston Press, 2002), Украине (Русская книга, 1995) и Швейцарии (Pano Verlog, 2003), в том числе и в переводах (с рисунками Эрнста Неизвестного). Отрывки из нее публиковались в американских и западно-европейских литературных журналах в оригинале и переводах. В 2004 году книга «Трактат об ангелах» завоевала награду «Топ Книга» и четыре диплома на международной книжной ярмарке «Зеленая волна».