Поэзия Союза писателей ХХI века
Виталий МОЛЧАНОВ
НА ОТЕЧЕСКОЙ ГЛИНЕ
Маэстро
Маэстро
Мстиславу Ростроповичу
Вы, Маэстро, немой поводырь-проводник
Дивных звуков по миру, их сказочный лик
Приоткрывший для зрителя хватким смычком,
Как ловкач камердинер тряся сюртучком,
И рукастый ремесленник Вы — не творец,
Пиротехник горючей cелитры сердец,
Верный раб на пюпитре oставленных нот.
Почему на концерты стремился народ,
Не торгуясь, отдав три цены за билет,
Перед кассами ночью встречая рассвет,
И хранил, вынимая из ямы пальто,
Cловно клад, словно нечто, — бумажку, ничто?..
...Перевернутой башни древесная стать,
Шпилем в пол упиралась, мечтала звучать,
Отражая фасадом вибрации струн.
Так волну за волной исполнитель-тайфун
Катит море мелодий к причалам ушей
Дипломатов, артистов, трудяг, торгашей
Всех сословий и каст, всех народов и рас,
Маяки зажигая блестящие глаз.
Вот Чайковский с Мазепой встают у дверей,
Леди Mценская Макбет сестрицы родней
Вдруг становится, мокрый подол теребя, —
Как Маэстро играл для меня и тебя!
Шостакович, Прокофьев, Альфред и Арам,
Чьи крылатые руки воздвигли вам храм
Над границами стран, континентов, эпох?
Люди, смело входите, и пусть каждый вдох
Наполняет неистовой музыкой грудь,
Не давая сердцам ни застыть, ни заснуть.
Ваш Маэстро — немой поводырь-проводник
Дивных звуков по миру, их звонкий язык
Перевел, пролистав книгу жизни смычком,
Как толмач над планетой тряся сюртучком.
Дивных звуков по миру, их сказочный лик
Приоткрывший для зрителя хватким смычком,
Как ловкач камердинер тряся сюртучком,
И рукастый ремесленник Вы — не творец,
Пиротехник горючей cелитры сердец,
Верный раб на пюпитре oставленных нот.
Почему на концерты стремился народ,
Не торгуясь, отдав три цены за билет,
Перед кассами ночью встречая рассвет,
И хранил, вынимая из ямы пальто,
Cловно клад, словно нечто, — бумажку, ничто?..
...Перевернутой башни древесная стать,
Шпилем в пол упиралась, мечтала звучать,
Отражая фасадом вибрации струн.
Так волну за волной исполнитель-тайфун
Катит море мелодий к причалам ушей
Дипломатов, артистов, трудяг, торгашей
Всех сословий и каст, всех народов и рас,
Маяки зажигая блестящие глаз.
Вот Чайковский с Мазепой встают у дверей,
Леди Mценская Макбет сестрицы родней
Вдруг становится, мокрый подол теребя, —
Как Маэстро играл для меня и тебя!
Шостакович, Прокофьев, Альфред и Арам,
Чьи крылатые руки воздвигли вам храм
Над границами стран, континентов, эпох?
Люди, смело входите, и пусть каждый вдох
Наполняет неистовой музыкой грудь,
Не давая сердцам ни застыть, ни заснуть.
Ваш Маэстро — немой поводырь-проводник
Дивных звуков по миру, их звонкий язык
Перевел, пролистав книгу жизни смычком,
Как толмач над планетой тряся сюртучком.
* * *
Города выбирают людей, а не мы — города,
По таланту, добру, отпечатку родного следа
На отеческой глине оставленных смолоду мест.
Электрический свет разливая на норд, и на вест,
И на зюйд, и на ост — капитанов направят всегда
В трюмы теплых домов, под бушлаты из крыш города.
Странный запах степей — оренбургских, муганских степей.
Каспий с Волгою строг, а к Уралу — мальчишке — добрей.
Словно сыну, на тонких руках застегнув рукава,
Говорит: «Баловник ты, Яик», — и кивком голова
Набок волны кладет: «Нынче плыть я с тобой не могу,
Без меня пропадет, превратится в пустыню Баку.
Обещай от войны уберечь, оградить от войны
Музыканта залетного с южной, другой стороны,
И обильнo полей чернозем, чтоб вошел острый плуг,
Колосились поля, насыщая зерном Оренбург.
Не забудь по весне натаскать к берегам топляка,
Нам Баку наказал обогреть, накормить земляка».
Снова белый платок, тонкоснежный пуховый платок
По плечам целины раскатал балагур ветерок.
Сбрую вынес ему Оренбург, потерявший покой:
— Споро тучу седлай и спеши на свиданье с Москвой.
Передашь на словах, мол, плацкартным поехал Мстислав,
Ты, столица, прими, горделивый не выкажи нрав.
Города выбирают людей — самых лучших людей,
Разжигают в них дар, жажду творчества, новых идей.
Рукоплещет Маэстро весь мир, вызывает на бис,
Засыпает букетами сцену до самых кулис.
«Нарекли «Гражданином Вселенной», — доложит молва.
Но нужней капитану отроческих лет острова...
...Не захлопывай дверь, уходя, лишь прикрой эту дверь,
Только щелку оставь — самому пригодится, поверь.
Замерзая от стужи, под кожу впустив холода,
Приползешь на порог — сразу к сердцу прижмут города,
Щедро хлеба отрежут, плеснут до краев молока.
Прикоснется к таланту заботливо Божья рука.
По таланту, добру, отпечатку родного следа
На отеческой глине оставленных смолоду мест.
Электрический свет разливая на норд, и на вест,
И на зюйд, и на ост — капитанов направят всегда
В трюмы теплых домов, под бушлаты из крыш города.
Странный запах степей — оренбургских, муганских степей.
Каспий с Волгою строг, а к Уралу — мальчишке — добрей.
Словно сыну, на тонких руках застегнув рукава,
Говорит: «Баловник ты, Яик», — и кивком голова
Набок волны кладет: «Нынче плыть я с тобой не могу,
Без меня пропадет, превратится в пустыню Баку.
Обещай от войны уберечь, оградить от войны
Музыканта залетного с южной, другой стороны,
И обильнo полей чернозем, чтоб вошел острый плуг,
Колосились поля, насыщая зерном Оренбург.
Не забудь по весне натаскать к берегам топляка,
Нам Баку наказал обогреть, накормить земляка».
Снова белый платок, тонкоснежный пуховый платок
По плечам целины раскатал балагур ветерок.
Сбрую вынес ему Оренбург, потерявший покой:
— Споро тучу седлай и спеши на свиданье с Москвой.
Передашь на словах, мол, плацкартным поехал Мстислав,
Ты, столица, прими, горделивый не выкажи нрав.
Города выбирают людей — самых лучших людей,
Разжигают в них дар, жажду творчества, новых идей.
Рукоплещет Маэстро весь мир, вызывает на бис,
Засыпает букетами сцену до самых кулис.
«Нарекли «Гражданином Вселенной», — доложит молва.
Но нужней капитану отроческих лет острова...
...Не захлопывай дверь, уходя, лишь прикрой эту дверь,
Только щелку оставь — самому пригодится, поверь.
Замерзая от стужи, под кожу впустив холода,
Приползешь на порог — сразу к сердцу прижмут города,
Щедро хлеба отрежут, плеснут до краев молока.
Прикоснется к таланту заботливо Божья рука.
Аксаковское
Свечной наплыв растет до потолка
Зубастой тенью — тучей с рваным краем.
Она глотает блики-облака,
Со шторами сливаясь, замирает.
И мнится, что над Знаменским дожди
Залили рожь крестьянскую на поле.
— Передохни, мой цветик, обожди.
Нет весточки ль какой из той юдоли,
Где вырос я, где мой остался дух
У Кудринской горы, Грачевой рощи
И у пруда, где лебедей из рук
Кормил я хлебом? Крошишь милым, крошишь.
Могилы предков, храм — души приют,
Манят к себе, и бор зовет с ружьишком.
По зале слуги резвые снуют,
Меняют свечи, будет передышка
Уставшей дочке — с раннего утра
Под запись ей отец диктует строки
Про красоту дворянского угла,
Про Оренбургский край, мечтой высокой
Наполнены сказанья старика
Полуслепого, взором чище неба.
Благая весть пришла издалека:
«Убрали рожь, крестьянам хватит хлеба».
И тучи растворился силуэт,
В глазах незрячих алый жар камина
Цветочком стал, его прекрасней нет
На детской полке между книг любимых.
И со страниц степной задул «Буран»,
И клюнул язь в «Записках об уженье».
Слетел, как с плуга грязь, былой обман,
Что только ссыльных в Оренбуржье тленье.
И распахнулся первозданный мир
Во всем богатстве недр, в обилье злаков.
К нам дверь открыл родной земли кумир —
Великий Зодчий русскости Аксаков.
Зубастой тенью — тучей с рваным краем.
Она глотает блики-облака,
Со шторами сливаясь, замирает.
И мнится, что над Знаменским дожди
Залили рожь крестьянскую на поле.
— Передохни, мой цветик, обожди.
Нет весточки ль какой из той юдоли,
Где вырос я, где мой остался дух
У Кудринской горы, Грачевой рощи
И у пруда, где лебедей из рук
Кормил я хлебом? Крошишь милым, крошишь.
Могилы предков, храм — души приют,
Манят к себе, и бор зовет с ружьишком.
По зале слуги резвые снуют,
Меняют свечи, будет передышка
Уставшей дочке — с раннего утра
Под запись ей отец диктует строки
Про красоту дворянского угла,
Про Оренбургский край, мечтой высокой
Наполнены сказанья старика
Полуслепого, взором чище неба.
Благая весть пришла издалека:
«Убрали рожь, крестьянам хватит хлеба».
И тучи растворился силуэт,
В глазах незрячих алый жар камина
Цветочком стал, его прекрасней нет
На детской полке между книг любимых.
И со страниц степной задул «Буран»,
И клюнул язь в «Записках об уженье».
Слетел, как с плуга грязь, былой обман,
Что только ссыльных в Оренбуржье тленье.
И распахнулся первозданный мир
Во всем богатстве недр, в обилье злаков.
К нам дверь открыл родной земли кумир —
Великий Зодчий русскости Аксаков.
Старообрядческое
Мешает угли кочерга, в слюду окошка бьет ирга,
К стене прижалась, но с тоской глядит на лес.
Тверд частокола сухостой, не пустит татя на постой:
«Иди отсель!» — он скрипнет, ветер свистнет: «Бес-c-с».
У хат подвязаны платки — соломой крыли мужики.
Тесали бревна, без устатка пел топор:
«Сарай, колодец и амбар». Согреют к ночи самовар,
В душистых травах заплетая разговор
О стародавних временах, расколе, святости в словах,
О суете мирской, вреде греховных дум,
Чтоб пальцы вдвое — не в щепоть (не попусти, Исус-Господь),
Как на костре сгорел за веру Аввакум.
На лицах бородатых — пот, в углу — затепленный киот.
Иконы смотрят, неподкупны и строги,
Их в дебри прятали скиты, за лики клали животы
И берегли от супостатов кержаки.
Кнуты и дыбы... Волчья власть тянула к шеям злую пасть,
Кандальный звон бежал по следу беглецов.
Смогли до буквы сохранить и протянуть потомкам нить
К души спасенью по завету праотцов.
Они бежали — Русь росла, в степях гудят колокола,
Топор поет, и тянет «о» родная речь.
Урядник — старый казнокрад, деньге челдонской будет рад.
Мешает угли кочерга, дымится печь.
И над поселком, над иргой, что в лес глядит всегда с тоской,
Над частоколом — символ веры здешних мест.
Не греков дар, не латинян, — воздвигнут, Богом осиян,
Восьмиконечный Православный Русский Крест!
К стене прижалась, но с тоской глядит на лес.
Тверд частокола сухостой, не пустит татя на постой:
«Иди отсель!» — он скрипнет, ветер свистнет: «Бес-c-с».
У хат подвязаны платки — соломой крыли мужики.
Тесали бревна, без устатка пел топор:
«Сарай, колодец и амбар». Согреют к ночи самовар,
В душистых травах заплетая разговор
О стародавних временах, расколе, святости в словах,
О суете мирской, вреде греховных дум,
Чтоб пальцы вдвое — не в щепоть (не попусти, Исус-Господь),
Как на костре сгорел за веру Аввакум.
На лицах бородатых — пот, в углу — затепленный киот.
Иконы смотрят, неподкупны и строги,
Их в дебри прятали скиты, за лики клали животы
И берегли от супостатов кержаки.
Кнуты и дыбы... Волчья власть тянула к шеям злую пасть,
Кандальный звон бежал по следу беглецов.
Смогли до буквы сохранить и протянуть потомкам нить
К души спасенью по завету праотцов.
Они бежали — Русь росла, в степях гудят колокола,
Топор поет, и тянет «о» родная речь.
Урядник — старый казнокрад, деньге челдонской будет рад.
Мешает угли кочерга, дымится печь.
И над поселком, над иргой, что в лес глядит всегда с тоской,
Над частоколом — символ веры здешних мест.
Не греков дар, не латинян, — воздвигнут, Богом осиян,
Восьмиконечный Православный Русский Крест!
Памятник Пушкину и Далю
Вячеславу Моисееву
В оренбургском сквере на Советской
Пушкин останавливает время
Бронзовыми твердыми руками.
Вместе с Далем к новой жизни светской
Хочет возвратиться, скинув бремя
Памятников — с юными местами
Поменяться, спрыгнув с постамента,
На полдня хотя бы, до заката,
И размять негнущиеся ноги.
Вновь надеть мундиры с позументом,
На прием к Перовскому с докладом
Поскакать — вокруг маячат дроги,
Безлошадно топчут мостовые.
Ну и вонь от них! В былые годы
В баньке отмокать у Артюхова
До зари пришлось бы — неживые
Запахи прогнать, меняя воды.
Даль промолвил: «Слово, снова слово
Из числа неведомых наречий,
Краем уха я вчера услышал.
Помнишь, друг, когда стихи читала
Чья-то крепостная, сгорбив плечи:
— Лайф — ништяк, мой шишел в дамки вышел!
И дурехе чернь рукоплескала?
Сей «ништяк» с «ничто» созвучен вроде,
«Шишел» — на «шиша» похож с «шишигой».
Все б в Словарь вписать... Не наваяли
Перьев нам — оне теперь в народе
Ручками зовутся. Сесть бы с книгой
Нам за круглый столик в «Кофеони»,
С томиком Платона, Геродота...»
Пушкин отвечал: «Cтоять постыло,
Добрый друг, на постаменте ноне
Нас никто не сменит — мало пота
Над стихами пролито, нет силы,
Веры нет в потомках Пугачева».
Время встрепенулось и поплыло.
Бьют часы на «Башне» полвторого.
Виталий Молчанов — поэт. Родился в 1967 году. Председатель Оренбургского регионального отделения Союза российских писателей. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «День и Ночь», альманахах «ЛитЭра» (Москва), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Гостиный двор» (Оренбург), «Башня» (Оренбург) и др. Автор книги стихов «В конверте неба» (М., Вест-Консалтинг, 2012). Живет в Оренбурге.