Она не ведет жарких споров в Сети, не участвует в горячей полемике, она не кричит, она вообще говорит немного. Но успевает много сказать — не громкостью голоса, а силой слова. Любую человеческую проблему она старается показать с помощью гармонии формы и содержания. Именно поэтому в ее творчестве заключена главная истина — правда жизни. Елена Исаева — поэт, драматург и… очень интересный собеседник.
 

— Елена Валентиновна, лирическая героиня Ваших стихотворений опасается быть «далека от народа», да и Вы сами на семинарах часто «сражаетесь» за искренность и внятность поэтического высказывания. Как, по-Вашему, подобный подход коррелируется с пушкинским «Ты царь: живи один» и мнениями о том, что поэзия — удел избранных?
— На мой взгляд, одно абсолютно не противоречит другому. Как раз Пушкин — очень народный писатель. Именно поэтому «и назовет меня всяк сущий в ней язык», — и любой дворник понимает Пушкина лучше, чем кого бы то ни было. И я тут с ним заодно. И при этом «живи один». «Живи один» — значит, имей свою точку зрения. Другое дело, что пушкинская точка зрения совпадала с морально-нравственной платформой русского народа. Поэтому, хоть и «живи один», а любили, понимали и слышали — все.
— Стремление к простоте — скорее органичное свойство Вашей натуры или осознанная позиция?
— Я думаю, что осознанная позиция вытекает из органичного свойства. Стремление к простоте — это вовсе не тяга к примитивизму, а желание внятности и ясности текста. Стремление к тому, чтобы он был прочтен если не с первого раза, то хотя бы со второго. Мне кажется, идеальный пример тут, допустим, — библейские истории, которые по первому плану может понять любой, даже ребенок, — например, как увлекательнейшую сказку. А увидеть, какой там есть подтекст второй, третий и сто двадцать пятый, — это уже вопрос твоей подготовки и — во многом — твоего восприятия мира в объеме.
— Однако часто кто-то — мудрый и опытный — помогает увидеть неплоскость мира… Помимо творческой деятельности, широко известна Ваша работа с молодыми авторами — это и литературная студия в МГТУ имени Баумана, которую Вы ведете около 15 лет, и семинары на Форумах в Липках, Переделкино, в ЦДЛ… Студенты с уважением вспоминают, как на Гумилёвском форуме «Елена Исаева весь день вела семинары, а вечером уходила писать сценарий». Могли бы Вы сформулировать педагогические принципы Вашей работы и ее основное назначение?
— Я скорее все-таки практик, а не теоретик, и никаких особых принципов я никогда для себя, наверное, не формулировала. Но я знаю, что есть один «закон свежего огурца», который засаливают — и он становится соленым. Если человека поместить в определенную среду — в данном случае в творческую — то он не сможет остаться к ней равнодушным, если это живой человек, а не асфальт. Я считаю, что работать можно с любым, кто этого хочет и к этому тянется. И если ему дарована какая-то искра божья, то эта среда обязательно его разовьет. Если не дарована — то все равно откроет ему границы, перспективы, он может стать пусть не писателем, то благодарным читателем. Поэтому основной принцип — «пусть расцветают все цветы». Я никогда не давлю, скажем так, эстетически: есть этические принципы творчества, а эстетические могут быть какими угодно. И, когда я оглядываюсь и вижу, кто вышел из моей литературной студии, — понимаю, что это люди совершенно разные: скажем, Наташа Полякова и Павел Лукьянов — «две больших одесских разницы», но нельзя заподозрить ни ту, ни другого в том, что они на меня чем-то похожи. Как и Елена Лапшина, и Александр Герасимов, и Борис Ильин, и Наталья Елизарова. Я не пропагандирую собственный «клонизм»: конечно, у меня есть свои пристрастия и приоритеты, но я никогда себе не позволяю их педалировать в чужом творчестве. Если я вижу, что человек развивается в совершенно другую сторону, я это уважаю, для меня это ценно. Поэтому у нас на семинарах полная свобода. Видите, я говорила, что нет у меня принципов, а формулирую так бодро… Еще я абсолютно не согласна со словами Твардовского, что молодых писателей надо топить как котят или щенят, а кто выплывет — тот и молодец. Я считаю, что, напротив, молодые авторы — это сад, который необходимо возделывать; цветы надо поливать, окультуривать, удобрять, за ними нужно ухаживать, чтобы они хорошели. В общем, я предпочитаю политику пряника, а не кнута. Я знаю, что есть писатели, талант которых развивается с помощью каких-то антагонистических вещей: «Вы меня гнобите, так я назло вам стану замечательным и добьюсь высот», — но это не мое кредо. Я сама из тех, кого надо постоянно «окультуривать» и «окучивать», — если меня похвалить, тогда я гораздо больше начинаю писать и фонтанировать идеями, а если ругать, то, напротив, я буду сидеть тихо. Наверное, исходя из свойств собственной натуры, я вырабатываю и подход к другим, — и мне кажется, что если есть за что хвалить, надо хвалить, надо развивать человека. Тогда результат, как Вы говорите, педагогической деятельности порадует не только ученика и учителя, но и читателя.
— Где Вы подсматриваете жизнь, высматриваете героев Ваших драматургических произведений? Прототипы — они существуют?
— Ну, скажем так, не всегда существуют. Есть вообще исторические персонажи, допустим, Моцарт или Юдифь, — понятно, что это мой взгляд на ситуацию. А все, что касается работы в «Театре.doc», — поскольку речь идет о документальном театре, где все делается по определенным законам, — то там действуют реальные персонажи. Идет работа с живыми людьми, которые, естественно, инкогнито общаются с автором, — они называются «информационные доноры», их имена не выдаются, тем не менее, у них берутся интервью, потом эти интервью обрабатываются. Это отработанная годами технология, заслуживающая отдельного большого разговора и гораздо более трудоемкая, чем написание выдуманной истории. Хотя считается наоборот — взял интервью, получился документальный текст, очень просто — ничего подобного! Интервью — это еще не документальная пьеса. И может пройти несколько месяцев и даже лет, прежде чем этот материал станет драматургией. Происходит «собирание» пьесы из неких пазлов-историй, реально произошедших, до тех пор, пока благодаря компиляции не возникает некий люфт, зазор между документом и художественным произведением. И получается та невидимая философская надстройка, которая и делает, собственно, пьесу, при этом не изменяющая документальный текст, не «в лоб» проговариваемая, а витающая, атмосферная — вот что интересно и дорого в документальном театре. Иногда на такую работу уходит несколько лет, — скажем, некоторые пьесы я писала по два-три года: у меня никак не возникал «щелчок» отрыва от просто документа, это очень трудно. В удачных работах, — я имею в виду, естественно, не только моих («Война молдаван за картонную коробку» А. Родионова, «Заполярная правда» Ю. Клавдиева, «Час всемнадцать» Е. Греминой и др.), — этот отрыв происходит, в неудачных — остается интервью в чистом виде. Где я подсматриваю? Вокруг. Предпочитаю опрашивать друзей, знакомых, близких. У них много проблем. Мне кажется, что нашим зрителям — и театральным, и телевизионным, и киношным — очень не хватает рефлексии по поводу их личной, нормальной человеческой жизни, как это было раньше. Сейчас очень трудно представить такое кино, как, например, «Влюблен по собственному желанию», — простые человеческие фильмы, где героиня — медсестра или воспитательница детского сада. Люди хотят смотреть о себе, и этого им очень не хватает.
— Вы лауреат престижных литературных и театральных премий: «Триумф», «Венец»... Случалось Вам проснуться знаменитой? Или с ощущением — «я знаменита»?
— Да, я помню смешное, странное ощущение, когда мои стихи в 10-м классе прочли в «Ровесниках» — передаче для старшеклассников. Я входила в Совет Ровесников при передаче (замечательные были тогда детские и подростковые редакции!), вела некоторые — так было принято: каждую передачу вели журналист и школьник, которого журналист выбирал из Совета. Там мы познакомились и с Димой Быковым, и с Аликой Смеховой, и еще со многими ребятами, с которыми потом всю жизнь дружили. Мне стали приходить мешки писем со всей страны, в том числе и какие-то объяснения в любви. Одно письмо было вообще без слов — только рисунок в виде волосатой мужской руки, которая держала цветок. Даже не указали обратный адрес. В другом письме, очень смешном, написали: «Вчера читали стихи девушки по радио, так вот, пришлите ее адрес», — обратным адресом был какой-то аул. Надо сказать, что, поскольку я тогда готовилась к выпускным экзаменам в школе и вступительным — в университет, — то отвечала всем этим мальчикам от моего имени мама.
— Возвращаясь к стихам: у Евтушенко есть стихотворение «Непонятным поэтам», где он с завистью говорит: «О, непонятные поэты, / Единственнейшие предметы/ Белейшей зависти моей…» Не было ли у Вас похожего ощущения?
— Нет, я считаю, что каждый должен делать то, что он умеет и хочет. У меня нет цели стать понятной для всех и «массово-кассово» писать: просто это моя стилистика, мой язык и способ выражения, и я здесь не вижу совершенно никакого отрицательного момента, но и никакой отдельной заслуги. Все так, как оно есть, вот и все. Если мне для выражения каких-то моих мыслей или для решений художественных проблем потребуется другая форма, лексика и прочее, — все это появится. К примеру, «Про мою маму и про меня» — в классическом смысле не театральная пьеса, поскольку она выстроена по другим канонам, отличным от канонов классической пьесы. То же самое и со стихами — если понадобится новая форма, она ко мне придет.
— Хотелось бы уточнить последнее слово. «Придет» — свыше или Вы сами ее изобретете с помощью рационального усилия?
— На мой взгляд, не бывает мыслительного усилия, которое не пришло бы свыше. Более того — чтобы что-то пришло свыше, необходимо это усилие, необходимо «думание» в эту сторону, настройка локатора на прием, если хотите. Но я понимаю, о чем Вы спрашиваете: вот ты настраиваешься на прием, а ничего не принимается. И ты начинаешь искусственно что-то моделировать, божьей искрой не подкрепленное. Ну, так это потом и видно в тексте. Этого не скроешь. Содержание и форма нераздельны, и, когда ты какое-то содержание хочешь во что-то воплотить, — форма сама не изобретается. Думаю, что здесь опять же нет противоречия. Поскольку я преподаю в МГТУ имени Баумана, я очень много разговаривала с учеными и задавала вопрос по поводу того, как у них это происходит, как совершается какое-то открытие — оказывается, и у них не бывает без вдохновения. То есть можно сколько угодно делать какие-то эксперименты, выводить формулы, — без озарения свыше этого изобретения не происходит. Законы в науке те же самые, что и в творчестве: ты мучаешься-мучаешься, бьешься-колотишься, — и вот, оно к тебе приходит.
— Кстати, про вдохновение. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Широкому зрителю Вы известны как автор сценариев телесериалов. В чем Вы видите принципиальное отличие работы по заказу от собственно творческой?
— Честно говоря, широкому зрителю я все равно не известна как сценарист, поскольку сериалы — та же «Бедная Настя», «Не родись красивой» и другие, в работе над которыми я принимала участие, — создаются большими командами, и это продукт продюсерский, а не авторский: мы выполняем определенный социальный заказ, развиваем тот или иной сюжет. Здесь от нас ничего не зависит, кроме того, что у нас в руках ремесло, и мы пользуемся тем инструментарием, который нам подвластен. Практику «ремесленных» вещей для театра я тоже прошла, но надеюсь, что делаю то, что называется литературой, пытаясь сказать что-то новое, — и в языке, и в форме, и в содержании. С помощью тех эстетических средств, которые мне кажутся необходимыми, я решаю проблемы, которые волнуют меня лично, и считаю, что они волнуют и массовую аудиторию, а не только продюсера. Продюсеров — в большинстве своем, — к сожалению, беспокоят не художественные произведения.
— В одном из стихотворений Вы признаетесь, что «чувствовать не разучились, следя за актерской игрой». Когда в последний раз Вам довелось испытать всплеск чувств, сидя в зале в качестве зрителя? А что нахлынуло? Позитив или, напротив, негатив?
— Чувства в качестве зрителя я испытываю довольно часто. В «Театре.doc» постоянно происходят не только какие-то премьеры, но и актерские читки современных пьес, современных текстов молодых авторов, и все это очень живое. У нас блестящие артисты, которые любой текст могут просто с пол-ноги взять и сыграть. Поскольку тексты это не суррогатные, не картонные, как во многих наших телесериалах, а живые, настоящие, болевые и действительно поднимающие человеческие проблемы, то к ним очень легко подключаться. И я очень часто сопереживаю — последний раз это случилось, когда я была на читке пьесы Саши Колесниковой «Раз.Хоба!». Пьеса — о 50-летней женщине и ее мужчинах, о ее жизни. Тема далеко не новая, но в то же время — совершенно никогда не устаревающая. Мне было безумно интересно следить за актрисой и за тем, как она проживает судьбу своей героини. Показ был, на мой взгляд, прекрасно организован, и я надеюсь, что из этого выйдет хороший спектакль. Вообще, это большое счастье, что десять лет назад Елене Греминой, Ольге Михайловой и Михаилу Угарову пришло в голову создать Театр.doc, где за эти годы стольким молодым драматургам была предоставлена экспериментальная площадка для возможности поиска новых драматургических форм.
— Вы не участвуете в полемике, имея в литературном сообществе репутацию человека на редкость мирного и дружелюбного. Что это — нежелание испортить отношения или разумный способ сберечь нервы? Случалось ли Вам высказать резкое мнение из серии «не могу молчать», когда дело касалось личной обиды или принципиально важного вопроса?
— Понимаете, мне неинтересно просто кричать в пространство. Нет на это ни сил, ни времени. Я высказываюсь там, где меня конкретно спрашивают, где обращаются персонально ко мне — на студии, в Театре.doc, вот Вам отвечаю, потому что Вы спрашиваете. Специально я ни от кого не скрываюсь. А если я не могу молчать по какому-то вопросу, то появляются стихи и пьесы. Мне легче высказываться таким способом. Если я вхожу в какое-то жюри, то всегда готова открыто обосновать свою оценку: почему один текст считаю хорошим, а другой никуда не годным. Даже если это вызовет обиду — помочь друг другу двигаться вперед можно только правдой. Если зовут на круглые столы или в тематические передачи, я тоже не отказываюсь. Или, например, журнал «Страстной бульвар» просил меня написать статью о том, какова новая драма, почему эти пьесы не ставят театры, не любят режиссеры, — и я свое мнение в ней, как мне кажется, твердо и достаточно жестко изложила. А полемика внутри Интернета очень часто бывает профессионально немотивированной (просто «спич по поводу»), пишущий ставит целью обратить на себя внимание, задиристо к чему-то прицепиться, и на такие вещи отвечать не стоит, поскольку понятно, что человек просто самоутверждается за счет тебя и твоего текста, а творчество тут ни при чем.
— Ваша позиция заслуживает уважения. А сами Вы никогда не хотели заниматься критикой — рецензиями, аналитическими статьями? Или хотели бы, но, опять же, нет на это времени?
— Мне бы хотелось проанализировать и отрефлектировать некоторые вопросы, но физически времени действительно нет. Я вела какое-то время колонку в одном журнале, где разбирала ежемесячно одно из присланных стихотворений — это был повод поговорить о литературе, но, повторюсь, нужно время.
— И последний на сегодня вопрос: куда творческий путь держите?
— Сейчас я больше сосредоточена на киносценариях, и очень хотелось бы, чтобы это все воплотилось не когда-нибудь потом. Как писала Юнна Мориц, «Я быть хочу! Не после, не в веках, / Не наизусть, не дважды и не снова, /Не в анекдотах или в дневниках — /А только в самом полном смысле слова!» Сейчас режиссер Владимир Панков заканчивает снимать фильм по моему сценарию. «Doc.тор», — эта работа выросла из вербатимного спектакля Театра.doc и «Саундрамы». Это один из любимых моих спектаклей. И я счастлива, что мы с Володей совпали во времени и пространстве и имеем возможность работать вместе. Среди театральных режиссеров на сегодняшний день Панков мне кажется одним из самых ярких. В фильме нет ни одного «звездного» актера, но все исполнители, начиная от главного героя Андрея Заводюка, и заканчивая секундными эпизодниками, мне кажутся абсолютными звездами — так точно и с полной отдачей они работают. В основном, это, конечно, коллектив «Саундрамы» — команда Панкова, с которой он уже сделал не один театральный шедевр. А в кино это для него дебют, который дала возможность осуществить студия Владимира Меньшова. Никогда не видела я более деликатных продюсеров, уважающих работу режиссера и автора. И я очень надеюсь, что это будет высказывание, которое повлечет за собой череду каких-то изменений, и можно будет, наконец, делать в кино то, что хочется, а не то, что приходится делать.