Поэзия
Марина ЯУРЕ
Родилась в 1988 году. Выпускница филологического факультета Тверского государственного университета, аспирантка РГГУ. Гостила в литературной гостиной «Иволга». Участвовала в Международном фестивале «Бунинский бал» 2009 и 2010 гг. Публиковалась в сборниках «Лучшие слова», «Поэтех», «День открытых окон». Один из организаторов поэтического конкурса «Иволга» в 2007 г., организатор «Межрегионального конкурса экспресс-рассказа» (2009). Главный редактор сетевого литературного журнала «Культурный слой». Победитель конкурс чтений III Московского фестиваля университетской поэзии (2010).
Родилась в 1988 году. Выпускница филологического факультета Тверского государственного университета, аспирантка РГГУ. Гостила в литературной гостиной «Иволга». Участвовала в Международном фестивале «Бунинский бал» 2009 и 2010 гг. Публиковалась в сборниках «Лучшие слова», «Поэтех», «День открытых окон». Один из организаторов поэтического конкурса «Иволга» в 2007 г., организатор «Межрегионального конкурса экспресс-рассказа» (2009). Главный редактор сетевого литературного журнала «Культурный слой». Победитель конкурс чтений III Московского фестиваля университетской поэзии (2010).
ПОД СЛОЕМ КРАСКИ
Каштан
1.
Каштан
1.
Я бежала на юг от осени.
Она догнала,
подожгла каштаны.
Ржавея,
горели зеленые лопасти,
где белые ставни,
на площади серой —
фонтан и кондитерская.
Я поняла —
пора возвращаться.
Дома осень приходит иначе.
В ночь загорелся
каштан перед домом.
Листья,
носатые желтые птицы,
падают, падают —
не остановиться.
К вечеру ветви каштана голы.
Она догнала,
подожгла каштаны.
Ржавея,
горели зеленые лопасти,
где белые ставни,
на площади серой —
фонтан и кондитерская.
Я поняла —
пора возвращаться.
Дома осень приходит иначе.
В ночь загорелся
каштан перед домом.
Листья,
носатые желтые птицы,
падают, падают —
не остановиться.
К вечеру ветви каштана голы.
2.
Зеленый блестящий бок
воинственного плода.
прозрачное небо. Осень.
На мостовую рухнет —
порвется шипастая кожа
и обнажится бесстыдно
тугое бордовое сердце.
воинственного плода.
прозрачное небо. Осень.
На мостовую рухнет —
порвется шипастая кожа
и обнажится бесстыдно
тугое бордовое сердце.
* * *
На улице серо и шумно,
и солнце с утра холоднее,
чем в полдень.
Пустые белые стулья
запрудили парк.
Ржавеют пропеллеры листьев —
уже видны облака
и шпиль островерхой башни.
и солнце с утра холоднее,
чем в полдень.
Пустые белые стулья
запрудили парк.
Ржавеют пропеллеры листьев —
уже видны облака
и шпиль островерхой башни.
Вариации
Потому что искусство поэзии требует слов
Потому что писать можно когда болит
Потому что читать нужно когда отлегло
А в подвале моем ни бродячих людей, ни бродячих собак.
Серая кошка мяучит у входа в храм.
Горстку последних листьев, рябины гроздь
Нынче бросаю в пустую утробу стиха.
Потому что поэт — это заложник боли.
Чем глубже отчаянье,
Тем глубже бесчувствие
И вот
На последнем из девяти молчаливых кругов
Белый-белый, рождается первый стих.
Потому что читать —
значит делить себя
с кем-то другим,
давшим на это согласие,
добровольное,
скрепленное золотом букв
на обложке.
Потому что писать можно когда болит
Потому что читать нужно когда отлегло
А в подвале моем ни бродячих людей, ни бродячих собак.
Серая кошка мяучит у входа в храм.
Горстку последних листьев, рябины гроздь
Нынче бросаю в пустую утробу стиха.
Потому что поэт — это заложник боли.
Чем глубже отчаянье,
Тем глубже бесчувствие
И вот
На последнем из девяти молчаливых кругов
Белый-белый, рождается первый стих.
Потому что читать —
значит делить себя
с кем-то другим,
давшим на это согласие,
добровольное,
скрепленное золотом букв
на обложке.
Прощание
Город, пошитый на вырост,
стал мал,
треснул по швам,
разошелся в подмышках.
Под Рождество
на перроне
пахнет талой водой
и чем-то зеленым,
старым,
как будто бывшим когда-то,
да так и несбывшимся.
Праздничный город
бледно подсвечен,
задушен туманом.
В центре теперь
так редко
встречаешь
знакомые лица.
Оторвана от камней
и от корней,
я затянулась, как рана.
С трудом узнаю дома,
кафе, магазины.
Всюду и всем —
не сестра, не жена —
проходящая мимо.
Новое пишут
на стенах старых домов,
и по-прежнему тонко
сеть паутинок ложится
на штукатурку.
стал мал,
треснул по швам,
разошелся в подмышках.
Под Рождество
на перроне
пахнет талой водой
и чем-то зеленым,
старым,
как будто бывшим когда-то,
да так и несбывшимся.
Праздничный город
бледно подсвечен,
задушен туманом.
В центре теперь
так редко
встречаешь
знакомые лица.
Оторвана от камней
и от корней,
я затянулась, как рана.
С трудом узнаю дома,
кафе, магазины.
Всюду и всем —
не сестра, не жена —
проходящая мимо.
Новое пишут
на стенах старых домов,
и по-прежнему тонко
сеть паутинок ложится
на штукатурку.
* * *
Из витой клетки ребер
достану лиловое сердце
и унесу далеко —
в старом карельском лесу
между гнутых берез
спрячу его,
пусть бьется и ноет
на ветке.
достану лиловое сердце
и унесу далеко —
в старом карельском лесу
между гнутых берез
спрячу его,
пусть бьется и ноет
на ветке.
* * *
Оставьте мертвое мертвым,
Занимайтесь своими делами.
Я не хочу,
Чтоб к Атлантиде вела бетонка
С указателем «200 метров.
Туалет. Стоянка. Кафе».
Занимайтесь своими делами.
Я не хочу,
Чтоб к Атлантиде вела бетонка
С указателем «200 метров.
Туалет. Стоянка. Кафе».
* * *
С хрипом и стоном
каждый час
умирают стенные часы.
Потому
у меня их нет.
каждый час
умирают стенные часы.
Потому
у меня их нет.
Реггей
А. Я.
Сидя на окне,
я слышу город,
блочный Вавилон,
где мы — рука к руке —
идем в разные стороны:
Цок-цок
стук каблуков
машин гудки
гулкая музыка
трамваев скрип
ритмы улицы
Ты — шагаешь бесшумно.
я слышу город,
блочный Вавилон,
где мы — рука к руке —
идем в разные стороны:
Цок-цок
стук каблуков
машин гудки
гулкая музыка
трамваев скрип
ритмы улицы
Ты — шагаешь бесшумно.
* * *
Тебя хранит талисман —
листок, семь лопастей —
от шпилек, платьев и губ:
no woman — no cry.
А на моей шее —
ни креста,
ни месяца.
листок, семь лопастей —
от шпилек, платьев и губ:
no woman — no cry.
А на моей шее —
ни креста,
ни месяца.
* * *
Срывая звуки губами,
бросаешь их в печь,
чтобы согреть нас,
А я, вавилонский
тысяча первый соблазн,
мерзну у очага.
Когда падет Вавилон
и восстанет Ершалаим,
сделай из меня
костяную звонкую
флейту…
бросаешь их в печь,
чтобы согреть нас,
А я, вавилонский
тысяча первый соблазн,
мерзну у очага.
Когда падет Вавилон
и восстанет Ершалаим,
сделай из меня
костяную звонкую
флейту…
* * *
Старый дом на ветру —
флейта
с тысячей тростниковых стволов.
Снег играет на ней,
зажимая аккорды —
сегодня мелодия с юга,
с запада — завтра…
флейта
с тысячей тростниковых стволов.
Снег играет на ней,
зажимая аккорды —
сегодня мелодия с юга,
с запада — завтра…
