Мне вчера письмо прислала мать.
Как всегда, привет снохе и внучке,
пишет: вам картошки не прислать,
чтоб хватило денег до получки?

Мол, у нас был нонче урожай,
так, что не пойдём с сумой по свету,
ты теперь, сынок, не возражай,
брось ты, хоть на время, гордость эту.

Что ж это за время, ну и ну!
Люди злые, бабы не рожают,
не было такого и в войну,
ладно жизнь, так смерть уж дорожает.

Как же этим вам не досаждать,
скоро ж покидать родные стены.
Правда, я решила обождать,
может быть, ищо и снизят цены.

Только не поможет, вой не вой.
Что я, правда, как какой-то нытик.
А была ведь раньше боевой,
захочу, хоть щас пойду на митинг.

Ну, и что, что лет не занимать
и своих могу уж не заметить…

Мне вчера письмо прислала мать,
первый раз не знаю, что ответить.

Я лес валил в делянке с мужиками
и восхищался, помню, больше всех,
когда, взмахнув ветвями, как руками,
ложились исполины в рыхлый снег.
Дымил лесоповал вовсю кострами,
в стволах трещал рождественский мороз,
мы обрубали сучья топорами
у елей и распластанных берёз.
Работали мы, несмотря на время,
работы было, только шевелись.
И падали сражённые деревья
под многогласый окрик: - "Берегись!"
И то ли кто ТБ нарушил грубо
(был наш народ знаком с ней только вскользь),
но ёлкой придавило лесоруба,
проткнуло веткой сломанной насквозь.
Он умирал под деревом пахучим,
застыла у людей в глазах беда.
И это был второй за квартал случай,
такого не бывало никогда.
…Я ветви, что над брёвнами нависли,
ломал, бросая в кузов на настил,
когда вдруг содрогнулся весь от мысли -
ведь это лес нам так жестоко мстил!

Мне детства вспомнилась страница,
не задний, между сорванцов,
я из рогатки целюсь в птицу,
в гнезде кормящую птенцов.
Убить пичугу, эко диво!
Ну, что за дикая напасть!

И мне вздохнулось так счастливо,
что не сумел тогда попасть.

Я дружен был с фронтовиком бывалым,
был молод я, а он уж стар и сед.
И слушал я, забыв дела, бывало,
его в минуты дружеских бесед.
Он вспоминал войну, как день вчерашний,
и говорил, чуть искривляя рот:
Не верь тому, кто скажет, там не страшно,
он не был там, а если был, то врёт.
Там кажется, все пули и снаряды
летят в тебя, распятого в пыли.
Но есть, сынок, такое слово - надо,
и мы вставали и в атаку шли.
А после боя выдастся минута,
к земельке, нашей матушке, прильну…
И замолкал он сразу почему-то.
И ненавидел я тогда войну.

Кропал о женщинах, цветочках,
писал про нищих и светил,
а другу лучшему ни строчки
не посвятил.
Не бросил и земельки горстку,
я про него узнал невдруг –
под Выборгом, в Каменногорске
погиб мой друг.
Не от гранаты, не от пульки,
он в пятьдесят обрёл причал.
Я по родимой по мамульке
так не кричал.
Ну, не его же это дата!
На мне причуды те висят -
ведь это я загнул когда-то:
- Уйду в писят.
Мы были при любой погоде
возвышенны без всяких линз,
у нас был юношеский в моде
максимализм.
Я заявил, в мозгах пошарив,
что пятьдесят, всё, самый край –
свершу-де подвиг на пожаре,
и прямо в Рай.
Я молоко позднее вытру,
ну, а тогда на мой загиб
друг Лёшка улыбался хитро.
И взял погиб.
Уже собою не владея,
кричу я, Господа моля:
- Ведь это же моя идея!
Она моя!
Мне в жизни не было так плохо,
и, Небо ни за что виня,
ору ему: - Верни ты Лёху!
Возьми меня.