В сегодняшнем номере "Литературной гостиной" мы публикуем первую часть статьи поэта и критика Игоря Дуардовича, посвящённой воронежскому и савёловскому (что для нас важнее) периодам творчества Осипа Мандельштама. Биографические мотивы переплетаются со строками стихов. Мы надеемся, что разговор о литературном краеведении и региональном литературоведении на наших страницах будет продолжен…

Последний период творчества Осипа Мандельштама проходил на высоком, правом берегу Волги, в местечке под названием Савёлово — это была деревня с железнодорожной станцией и несколькими улицами, которую в 1934 году присоединили к райцентру, городу Кимры. В Савёлове домики стояли небольшие, деревянные, но добротные, со старинными наличниками и воротами, как отмечала жена поэта, Надежда Яковлевна.
Потому-то и жили они с Осипом Эмильевичем, "как настоящие дачники": "Летом 37 года мы были “дачниками”, а “летом всего легче”…". В книге "Воспоминания" Надежда Мандельштам вскользь описывает Савёлово, но ничего не пишет о пристанище — как оно выглядело и кто был его хозяином. Однако в 1990 году Юрий Георгиевич Стогов буквально одной строкой (на страницах районной газеты "За коммунистический труд" — ныне "Кимрский вестник") упомянул, как он, будучи девятилетним мальчиком, видел в Кимрах Мандельштама и его жену. В апреле 2007 года Стогова разыскал Владимир Коркунов — поэт, литературовед и критик, который, будучи сам кимряком, начал проводить расследование о жизни и творчестве великого поэта на кимрской земле (итогом чего стала статья "Пароходик с петухами", опубликованная в журнале "Знамя"). По словам Ю.Г. Стогова, Мандельштамы снимали на савёловской стороне дом, принадлежащий некоему Чусову, покрытый зеленой крышей и расположенный вблизи леса, и, быть может, это об этом месте слова Надежды Яковлевны: "Лес там чахлый". Существовал ли дом Чусова на самом деле, трудно сказать, тем более что поиски многих поклонников творчества поэта и литературоведов ни к чему не привели. Версия эта стала практически официальной, поскольку её с лёгкой руки Коркунова подхватил ведущий мандельштамовед страны Павел Нерлер в книге "Слово и “дело” Осипа Мандельштама" (М.: Петровский парк, 2010).
"Жители Савёлова работали на заводе, а кормились рекой — рыбачили и из-под полы продавали рыбу. Обогревала их зимой тоже река — по ночам они баграми вылавливали сплавляемый с верховьев лес". На другом же берегу Волги, где, собственно, город выглядел как город и основным архитектурным стилем был модерн, жили торговцы и кустари, то есть люди, до прихода советской власти, преимущественно, небедные. (Дома в стиле модерн, каменные и деревянные, стали появляться ещё тогда, когда Кимры были селом.) Но Мандельштамы и не собирались перебираться ближе к центру, так как это могло усложнить их поездки в Москву, а моста на другой берег тогда не было: "Мы предпочли остаться в Савёлове — конечной станции Савёловской дороги <…>. Железная дорога была как бы последней нитью, связывавшей нас с жизнью".

Мытарства Осипа Мандельштама начались после написания и декламации антисталинской "эпиграммы" "Мы живем, под собою не чуя страны…", из-за которой в 1934 году поэта впервые арестовали и сначала отправили в ссылку в Чердынь — город, расположенный на севере Пермского края. По традиции жен декабристов, Надежда Яковлевна разделяла с мужем все его тяготы, но она не бездействовала и не смирялась с последствиями, впрочем, как и сам Осип Эмильевич. Поэтому очень скоро и при содействии Н.И. Бухарина, Мандельштаму разрешили самостоятельно выбрать место своей ссылки, и он вместе с супругой переезжает в Воронеж. В Воронеже, где был создан знаменитый цикл "Воронежские тетради", они проводят около трех лет, после чего им разрешают выезд из города. Но "23 мая 1937 года, когда О.М. уже покинул Воронеж, Политбюро ЦК ВКП(б) выпустило Постановление о выселении из Москвы, Ленинграда, Киева троцкистов, зиновьецев и др., 8 июня 1937 года — о выселении троцкистов и вообще правых; а 2 июля вышло Постановление ПБ ЦК ВКП(б) “Об антисоветских элементах”. В этом контексте зацепиться за Москву было практически невозможно и, помыкавшись в поисках пристанища за сто первым километром, Мандельштамы оказались в Савёлово". Савёлово стало местом новой (добровольной) "ссылки" поэта, но ненадолго — всего на полгода.
Чем воронежская ссылка отличалась от савёловской? Конечно, длительностью, расстоянием от столицы, но главное — атмосферой, напряжением. "О, этот медленный, одышливый простор! —/ Я им пресыщен до отказа…". Так, в Воронеже постепенно началась травля неугодного поэта со стороны областного отделения Союза писателей. Мандельштама "разоблачили", обвинив в троцкизме и назвав классово враждебным, — кто в периодике, а кто в заявлениях на писательских собраниях и в отчетах о деятельности Союза, направленных в центр (в Союз советских писателей СССР): "…нет ничего проще, как “разоблачить” уже осуждённого по политической статье. <…> Будучи по природе очень общительным человеком, О. М. в воронежской ссылке столкнулся с острейшим дефицитом общения. Из-за его ссыльного статуса многие побаивались, как сказал один артист воронежского Большого советского театра, “прислоняться” к нему, а в конце, когда появились эти чудовищные обвинения, стали от него шарахаться". Не удивительно, что найти работу в городе было практически невозможно. Поэтому Мандельштамы жили, в основном, перебиваясь подработками и получая помощь от настоящих друзей: "Летом 36 года нам удалось съездить на дачу. У Анны Андреевны появились деньги. Я уже говорила, что она взяла что-то еще у Пастернака, потом прибавил Евгений Яковлевич <Хазин> (брат Н.Я. Мандельштам. — И.Д.), и у нас образовалась сумма на несколько недель…".