Лампадка тихо догорает —
 А там, за росчерком пера,
 Лишь редкий смертный понимает:
 Вся наша жизнь — увы, игра...

 И правдолюбца, и позера —
 Всех созывает жизни пир...
 Вот только имя Режиссера
 Забыл оставить нам Шекспир.

 И все мы — павшие, живые,
 Жизнь отыграв как вещий сон,
 Залижем раны ножевые —
 И гордо выйдем на поклон.

 И зрячи будем мы, и зорки,
 Бессмертным гениям под стать,
 И стаи ангелов с галерки,
 Встав, станут нам рукоплескать...

 И мысль придет — как неотложка,
 Как неопознанный секрет —
 Что мы сгорали... понарошку,
 А смерти — и в помине нет!

 И мы постигнем смысл дороги,
 Познаем подлинность, и боль,
 И счастье, что дана нам Богом
 Своя, а не чужая роль.

 ...Лампадка плоти догорает,
 И душу ждет небесный плот,
 И лишь Всевышний твердо знает,
 Что жизнь — Театр Наоборот.

 В начале постылого, стылого века
 Художник Ван Бог написал человека.
 И вскоре Ван Бог удивлен был до дрожи —
 Его человек вдруг очнулся — и ожил!
 Затем — и о том не поведают храмы —
 Зевнул, почесался — и вышел из рамы.
 Затем человек, отряхнувшись от плена,
 Подумал — и начал искать Диогена.
 Вот так на заре пресловутого века
 Ван Бог навсегда потерял человека.

 Художник испробовал виски и опий;
 Он сделал великое множество копий,
 Но в этих работах он, дерзостью славен,
 Себе самому был, к несчастью, не равен.
 И, вечность трудясь до разрыва аорты,
 Людей создавал он лишь третьего сорта.

 Художник Ван Бог, не суди себя строго.
 Ведь все на земле без ума от Ван Бога.
 И верят в него, будто в первенца — мамы:
 Ведь был Человек — тот, что вышел из рамы!

 И он был велик, он был нужен и нежен,
 Он был не запятнан — правдив и безгрешен.
 И все на земле верят в старые сказки,
 Покуда Ван Бог держит кисти и краски.

Ни к чему теперь лицу — маска:
Все равно за ней не скрыть очи…
Ты рассказывай себя, сказка,
Чадо тысяча одной ночи!

Пусть мигрени предают лени,
Пусть взъерошилась на лбу челка,
За просроченной мечтой — пени,
Рыжей пулей у виска — пчелка;

Утром кофе с коньяком — пей же!
Пусть он горечью саднит татской…
Мы живем с тобой, как гей с гейшей —
Спутав шведскую семью с датской.

Но спасет нас как всегда, ласка:
Любят шерсть свою лизать кошки.
Ты рассказывай себя, сказка.
Только на пол не роняй крошки.

Как смело ты смела единым махом
Моих волос вихрящуюся прядь,
Мой преданный домашний парикмахер,
Как торопилась ты ее убрать!

Я ерзал в кресле, пальцы нервно гладя,
А в голову все лез какой-то стих...
Я наблюдал, как ты кромсаешь пряди —
И вспоминал, как ты ласкала их.

И стоном губ, незримыми слезами,
Шептал пиявке-боли «отвяжись!»...
Упала прядь — и словно с волосами
Ушла и наша вся с тобою жизнь…

Я рискую себе напророчить,
Но порою мерещится мне —
Это черное лезвие ночи
Глотку мне перережет во сне.

Как часы, остановятся мысли,
И корнями ветвистых волос
Я уверую в жизнь после жизни,
Как нас Будда учил и Христос.

Птицы, люди! Смеяться не смейте —
Но, покинув прижизненный дом,
Я живу после маленькой смерти —
Смерти в ветреном сердце твоем.

Я вскочил с постели, огорошенный.
Мой будильник — собственный мой крик.
Мне приснилось, что во славу Божию
Был сожжен я, вор и еретик.

И спросил я дальнего и ближнего:
«Объясните, в чем моя вина?
Как лишился я любви Всевышнего?
Как заполз мне в сердце сатана?»

Что-то постучалось из минувшего...
Мой знакомец, маленький вампир,
Незаметно для меня, заснувшего,
Мякоть клавиш мне истер до дыр!
Но звучит в душе, как прежде, музыка,
Ждут общенья ручка и тетрадь,
И для сердца остается мукою,
Как без клавиш музыку сыграть.

Мечет лучи из пращи ножевые
Пламя Короны.
Мчат вдоль обрыва, будто живые,
Лунные кони.
Шаг — и, быть может, друг через друга
Свалятся в шахту.
Лунные кони, дети испуга,
Мчат по ландшафту.

Лежа на ложе, грусть свою множа,
Совесть тревожу.
Может, я тоже — в снежной пороше —
Лунная лошадь.
В лунном томленье я — лишь виденье,
Узник порыва.
Тело пронзает боль наслажденья —
Мчать вдоль обрыва.

Ветер мало печется о ранах.
Лишь стаккато бутылки в стаканах,
Да застенчивый чайник осипший —
Словно соло живых о погибших…

Захлебнутся рыбацкие лунки
Непрозрачною горечью рюмки.
Перекусит волна океанов
Всю перкуссию гулких стаканов!

Так неужто и вправду мы в силах
Вновь вернуть к нам товарищей милых —
И призвать, как волшебную строчку,
Тех, чьей жизнью живем мы в рассрочку?

Тонкий мир между ними и нами
Станет тоньше, отпетый ветрами,
И взлетят голосящие очи
По наточенным лезвиям ночи,

И замрет, окликаясь на имя,
Эхо встречи меж нами и ними.

Дон Гуан, ты губишь Донну Анну
Чарами бесстрашных небылиц.
Бог любви просыпал с неба манну,
Чтоб кормить в безумство впавших птиц.

И не пропадет твое старанье:
Ты умеешь женщину понять;
Бесконечным было предстоянье,
Чтобы пред тобою устоять!

В страстном сердце пауза повисла:
Эту слабость тотчас же лови!
Ты ведь знаешь: там, за гранью смысла,
Ненависть тождественна любви!

Дон Гуан, ты губишь Донну Анну,
Чувствами играя, не любя,
И пусть это очень, очень странно,
Но сладка ей гибель от тебя!

Только зря играешь ты с судьбою,
Закусив, как лошадь, удила,
Чтобы, пресмыкаясь пред тобою,
Мужа Донна Анна предала!
Дон Гуан, ты жаждешь абсолюта,
Славу подстрекая — и позор.
Но судить тебя не будут люди.
Бог уже в пути. Он — Командор!

Маленький человек
Сидит на берегу моря
И слушает рокот волн.
Он протирает канифолью
Смычок своего одиночества.
Музыка! Фиолетовые волны небытия
Накатывают одна за другой,
Дублируя песочные часы берега.
Как же тесно мне в твоем саркофаге, Время!
Земля раскидывает над собой
                        шатер звездного неба.
Море! Оракул души бессмертной!
Буря и штиль равновелики
В сердце маленького человека.
Человек для немногих!
Весь видимый мир —
Грот твоего космического уединения.

Маленький человек
Слушает музыку,
Декольтированную
Из платья своей бессмертной Возлюбленной.
 Он утопает в висячих садах ее волос;
 Он гладит ее пряди,
 Роскошные, словно взошедшая
 Колосьями в небе любовь.
 Он еще не в силах говорить;
 Он еще не в силах поверить,
 Что ее можно взять с собой
 В свое беспримерное одиночество,
 Подобное живой рыбе,
 Оставленной без воды на морском берегу;
 Что она, его бессмертная возлюбленная,
 Никогда не станет помехой
 Сервированному празднеству духа.
 Зори! Они одни понимают
 Пульсирующий ритм его мыслей.
 Храм сердца недостроен:
 В нем недостает одного кирпичика.
 Маленький человек задумался:
 Где ему взять этот кирпичик?

 библия больше меня
 но познав по-библейски женщину
 я становлюсь меньше себя
 библиофилом с расширенными зрачками

 дерево растет вверх и вниз
 но подземный рост важнее
 дерево дышит корнями
 листья — только его зеленое платье
 его театральное представление
 а пестрой изобильной осенью
 деревья демонстрируют миру боди-арт

 дерево больше меня
 но когда-нибудь
 я тоже стану деревом.